Правительство выпустило из тюрем уголовников, которые под охраной полиции пытались водить трамваи. Пикетчики закидывали их камнями. Постоянно вспыхивали потасовки. Гаска вывел на улицы 800 солдат, пятеро солдат сопровождали каждый трамвай штрейкбрехеров. Забастовщики ответили на это массовым митингом против КРОМ и Гаски 31 января 1923 года. Участников минтинга принял Обрегон. Он опять говорил о своих симпатиях к пролетариату. Именно по просьбе рабочих (то есть «желтого» раскольнического профсоюза) правительство, дескать, и вынуждено прекратить забастовку, чтобы дать возможность работать тем, кто этого хочет.
10 февраля правительство объявило о возобновлении трамвайного сообщения под охраной солдат. Когда один из трамваев проходил мимо здания местного отделения ВКТ на Калье (улице) Уругвай, путь ему преградили рабочие. Войска открыли огонь. Рабочие забаррикадировались в задании ВКТ и открыли ответную стрельбу, хотя большинство из них были безоружны. Когда войска все же взяли здание, были арестованы более 150 рабочих. В бою погибли четверо и были ранены 15 человек. В погоне за «красными» полиция заодно захватила и штаб-квартиру профсоюза булочников. Министр внутренних дел Кальес заявил, что правительство лишь ответило силой на силу. Обрегон получил телеграмму от профсоюза булочников, которые сравнивали действия «революционного» правительства с политикой «тирана Диаса». Большинство столичных газет и, естественно, североамериканская пресса поддержали жесткие действия правительства против «иностранцев-заговорщиков».
Верхом цинизма было то, что КРОМ поддержал Гаску и одновременно осудил кровавые действия войск и полиции, которые, собственно, и стреляли по команде того же Гаски. КРОМ даже направил письмо директору столичной газеты «Эль Демократа» Вито Алесио Роблесу (он же – сенатор от штата Коауила). В нем подчеркивалось, что КРОМ занимает по отношению к кровавым событиям «нейтральную» позицию, а попытки свалить на него вину за эти события являются «злонамеренными».
Интересно, что сразу же после расстрела забастовщиков Обрегон и Кальес уехали из Мехико. Вито Алесио Роблес попросил оставшегося «на хозяйстве» де ла Уэрту принять забастовщиков в присутствии депутатов Конгресса. Встреча вылилась в единодушные обвинения компании и КРОМ за провоцирование забастовки. Де ла Уэрта согласился освободить около 200 арестованных (в руках полиции осталось семь человек) и выслать замешанных в организации забастовки иностранцев из страны. Уже не в первый раз де ла Уэрта показал себя более последовательным «другом рабочих», чем Обрегон.
Разгром независимых профсоюзов на этом не закончился. Правительство давно беспокоил профцентр горняков угольных шахт Коауилы «Унион Минера Мексикана», также связанный с ВКТ.
В октябре 1920 года стачку устроили около 100 тысяч горняков Коауилы, практически парализовав всю металлургию страны. Рабочие требовали повышения зарплаты и улучшения условий труда.[248] Местные власти поддерживали работодателей в борьбе с профсоюзом и даже угрожали использовать против шахтеров «руралес», что случалось только при диктатуре Диаса. В марте 1923 года, когда компания отказалась восстановить 14 уволенных активистов профсоюза, началась забастовка. Рабочие собрались на митинг, но по ним открыли огонь войска, убив троих манифестантов.[249] При этом войска и вооруженные штрейкбрехеры были сконцентрированы под прикрытием священного для мексиканцев праздника 5 мая. Даже КРОМ выступил с протестом против действий армии, но Обрегон решительно встал на сторону военных, заявив, что забастовка была незаконной.[250] После подавления стачки было уволено еще больше шахтеров. Позднее и КРОМ солидаризировался с англичанами и «свободными рабочими» (то есть штрейкбрехерами), заявив, что последние легально получили оружие от властей штата Коауилы.
Правительство Обрегона жестоко подавило и забастовочное движение текстильщиков Пуэблы, где многие фабрики также принадлежали иностранцам, а профсоюзы симпатизировали ВКТ. Условия работы на текстильных фабриках Пуэблы оставались крайне тяжелыми еще со времен Диаса: длинный рабочий день, антисанитария в цехах и т. д. В конце 1921-го – начале 1922 года, когда инспектор по трудовым вопросам Министерства промышленности посетил текстильные фабрики Пуэблы и Орисабы, бастовали 10 из 29 предприятий. Предприниматели заявили инспектору, что «рабочий вопрос» – их главная головная боль. Мексиканский рабочий-де в целом неплох, но только до той поры, пока он не вступит в профсоюз.[251]
В 1922 году объявили забастовку текстильщики в городе Атлиско, неподалеку от Пуэблы, требуя восстановления на работе пяти уволенных профсоюзных активистов. Хозяева отказались вести переговоры и пригласили штрейкбрехеров из католических профсоюзов. Но это только еще больше разгневало рабочих, и стачка перекинулась на соседние фабрики.[252] Под предлогом сохранения порядка Обрегон ввел в Атлиско войска. Солдаты стреляли в забастовщиков, убив много людей. Военным помогали полиция и вооруженные хозяевами штрейкбрехеры. Губернатор Пуэблы приказал очистить от штрейкбрехеров фабрики, однако против этого выступил министр промышленности Моронес.[253] В результате стачки на место уволенных сторонников ВКТ пришли члены КРОМ.
Таким образом, всей стране стало ясно – «друг трудящихся» Обрегон, в отличие от де ла Уэрты, готов стрелять в рабочих, если те выходят из-под контроля КРОМ или правительства. Причем и в случае с трамвайщиками, и в случае с горняками речь шла об иностранных предприятиях, владельцами которых были англичане. Жестоко подавляя забастовки, Обрегон демонстрировал иностранному капиталу свою лояльность. Интересно, что правительство стояло на стороне английских компаний, хотя Англия не признавала Мексику при Обрегоне. Но так как американское посольство в Мехико представляло, по сути, дела и интересы Великобритании, Обрегон вел себя по отношению к британцам крайне предупредительно. Эту тенденцию прекрасно понимал советский полпред в Мехико Пестковский, который сообщал в Москву: «…правительство и лабористы стараются не допускать забастовок в иностранных, особенно американских предприятиях».[254]
Во времена правления Обрегона активно бастовали и нефтяники Тампико, находившиеся под идейным влиянием анархистов.
Переворот 1920 года и рабочая риторика Обрегона только усилили забастовочное движение в стране. Если в 1920 году было «официально» зарегистрировано 173 забастовки с числом участников 88,5 тысячи, то в следующем году 310 забастовок охватили уже 100 тысяч человек. В 1922 году прошло 197 забастовок, а в 1923-м – 146. Число бастующих снижалось (71 тысяча в 1922 году и 61 тысяча – в 1923-м), так как правительство в преддверии президентских выборов активно «закручивало гайки».
Весной 1922 года в некоторых городах Мексики (прежде всего в штате Веракрус, где рабочие были традиционно очень боевыми, а также в Гвадалахаре, Тампико и Монтеррее) активизировалось движение «инкилинос», то есть квартиросъемщиков. Протестующие были возмущены резким ростом квартирной и арендной платы и призывали не выплачивать «грабительскую квартплату». Движение возглавляли коммунисты.[255]
Обрегон с оглядкой на лабористов, которым дышала в спину коммунистическая конкуренция, был не прочь успокоить рабочих уступками в социально-экономической сфере. Однако Конгресс был настроен гораздо более консервативно. Многие депутаты считали требования рабочих «диктатом», сковывавшим предпринимательскую частную инициативу. Например, как уже упоминалось выше, в декабре 1921 года Конгресс отверг законопроект Обрегона, которым вводилось социальное обеспечение рабочих за счет предпринимателей и планировалось создание акционерной компании по строительству жилья для рабочих и служащих. Этот законопроект был откликом на движение «инкилинос», и его провал, в свою очередь, как раз и побудил к активным действиям квартиросъемщиков, понявших, что надеяться на власти смысла нет.
В то же время во многих штатах было принято прогрессивное рабочее законодательство (Сонора, Веракрус, Юкатан – в двух последних штатах были очень сильны коммунисты). Но на местах все по-прежнему зависело от идеологической ориентации губернатора или командующего войсками, причем часто эти два самых влиятельных лица штата занимали прямо противоположные позиции. Например, в Веракрусе прогрессивный губернатор Адальберто Техеда боролся с откровенно реакционным командующим Гуадалупе Санчесом.
В целом Обрегон подходил к рабочему вопросу с прогрессистской и технократической точек зрения. Если забастовки нарушали общественный порядок, то правительство, не колеблясь, применяло силу. Та к было, в частности, во время упоминавшихся выше забастовок железнодорожников в 1921 году и трамвайщиков Мехико – в 1923-м. На встрече с делегацией бастовавших трамвайщиков 5 февраля 1923 года Обрегон говорил: «Вы выбрали борьбу с использованием оружия. Я хотел бы, чтобы вы поняли, что правительство намерено ответить оружием. Пока я являюсь главой государства, я приму все меры, чтобы добиться уважения законов».
Войска расстреливали митинги «инкилинос», так как невнесение квартплаты за проживание признавалось нарушением свободы торговли.
Тем не менее Обрегон являлся сторонником улучшения условий труда рабочих, так как это приблизило бы страну к стандартам цивилизованных европейских стран (рабочее законодательство США в то время было более отсталым, чем в Мексике). Предпринимателям президент разъяснял: «Мы считаем ошибочным мнение (которое имеется у многих капиталистов), что, представляя трудящимся определенные права, они подвергают опасности свои интересы, так как математически доказано, что больше производит тот работник, который лучше питается и с которым лучше обращаются…» Эти взгляды Обрегона были, конечно, утопическими – ведь повышение зарплаты автоматически означает снижение прибыли капиталиста, и убедить его в обратном невозможно.