Такая линия президента только поощряла латифундистов на жестокую борьбу с крестьянами. Лидер Национальной аграристской партии Сото-и-Гама (депутат Национального конгресса при Обрегоне) сообщал президенту, что в Мичоакане банда местного помещика убила пятерых крестьян и повесила их трупы на всех площадях их родной деревни в назидание тем, кто хотел получить землю. Обрегон же проводил политику постепенного разоружения местных отделений аграристской партии.
И все же, несмотря на противодействие Обрегона общинному землепользованию, именно во время его президентства оно снова стало набирать вес в мексиканском сельском хозяйстве.
Само слово «эхидо» («община») происходит от латинского глагола «exire» («выходить»). Во времена испанского господства в Мексике оно означало те участки на окраинах деревень (отсюда и название) в деревнях, в основном пастбища, которые совместно использовались для нужд сельского хозяйства. Советский полпред в Мексике Пестковский в донесении в Москву так описывал историю возникновения общин: «Эхидос не были индейскими общинами, а созданы во время испанского владычества таким образом: вся земля была разделена на две части, одна обрабатывалсь индейцами для помещика, другая оставалась в пользовании индейцев. Эта вторая часть и есть «эхидос». Все время испанского владычества она оставалась в пользовании индейцев и была расхищена уже во время независимости (после 1810)».[283]
Испанцы поощряли «эхидос» как форму контроля над сельским индейским населением страны. Сами индейцы также считали общинное землепользование краеугольным камнем своего жизненного уклада. Европейский путешественник Сарториус, посетивший Мексику в середине XIX века, писал: «Особенность индейцев составляет крепость их общественных союзов… Большая часть индейских сел владеет землей… сообща и не хочет раздела».[284]
Статья 27 Конституции 1917 года признавала общинное землевладение, хотя и считало его все же переходной формой к индивидуальному крестьянскому хозяйству. Согласно аграрному законодательству 20-х годов члены «эхидо» не имели права продавать полученную ими в ходе аграрной реформы землю. То есть речь шла не о частной собственности, а о праве пользования. Если земля общинника не обрабатывалась два года, она передавалась другим членам «эхидо». Во главе каждой общины стояли три комиссара («управляющий комитет»), которые избирались общим собранием на два года. Деятельность комиссаров контролировал наблюдательный совет из шести человек, тоже избиравшийся на общем собрании.
Пестковский в 1925 году сообщал в Москву, что «возвращение «эхидос» начало осуществляться в более широких размерах лишь при Обрегоне».[285] По данным министра земледелия Леона, к тому времени была возвращена одна шестая всех «эхидос», и еще столько же находились в процессе реституции.
Национальная аграрная комиссия в циркуляре, изданном в октябре 1922 года, ставила целью преобразование «эхидос» в кооперативы. Заметим, в циркуляре ясно прослеживается влияние Советской России – кооперативы признаются более прогрессивной формой собственности, чем частная. Однако без помощи государства (кредитами, семенами, техникой) эта цель оставалась долгое время лишь благим пожеланием.
С точки зрения эффективности сельскохозяйственного производства созданные в 20-е годы «эхидос», казалось, подтверждали тезис Обрегона об отсталости общинной формы землепользования. Но эта неэффективность объяснялась только одним – недостаточностью и плохим качеством выделяемой земли. В среднем на каждого общинника (эхидатария) приходилось 10 га, но лишь 3 из них были пахотными землями. В центральной (то есть индейской) Мексике, где проживали 60 % общинников, наделы были еще меньше (3-6 га общей площади, 1-2 га пашни).[286] К тому же большинство «эхидос», получив право на землю, не получили права пользоваться водными ресурсами, что в условиях в целом засушливой Мексики делало сельское хозяйство практически невозможным.[287]
При отсутствии государственной поддержки аграрная техника «эхидос» была крайне отсталой и фактически не изменилась с момента прихода испанцев в XVI веке. Плуги были в основном деревянными, а волы, используемые как тягловая сила, имелись не во всех хозяйствах. Часто крестьянин ждал, когда освободится вол соседа, поэтому сельскохозяйственные работы проводились без всякой оглядки на погоду. В 1930 году «эхидос» производили 10,7 % всей сельскохозяйственной продукции, но имели только 1,8 % тракторов и 2,6 % молотилок. Из удобрений использовался лишь навоз. Система аграрного кредитования появилась только в 1926 году, но 96 % «эхидос» и в начале 30-х годов не имели права пользоваться этими кредитами.
Бесспорно, положение «эхидос» было следствием целенаправленной политики государства, ускорявшего такими методами отмирание «отсталых» общин. Так как большинство общинников ввиду мизерных наделов были вынуждены работать на стороне, они принимали мало участия в повседневной жизни «эхидос». Это трактовалось властями как «пассивность».
Средний доход общинника в 1930 году оценивался в 44 сентаво в день, что было даже в два раз меньше, чем у батрака на асиенде.[288] Как и их предки 500 лет тому назад, эхидатарии питались кукурузными лепешками, бобами и перцем-чили. Нечего и говорить, что такая однообразная, лишенная животного белка диета неблагоприятно отражалась на умственных способностях детей. И это давало повод белым мексиканцам рассуждать о неполноценности индейской расы. Безысходность и неверие в возможность своими силами выбраться из нищеты вела к массовому алкоголизму, что «просвещенные» слои, опять же, объясняли биологическими особенностями организма индейцев. В общинах почти повсеместно не было источников нормальной пресной воды и канализации, что вело к высокой младенческой смертности.
Теоретически согласно циркуляру Национальной аграрной комиссии от 1922 года эхидатарии должны были обрабатывать надел общины совместно. Однако на практике общинный фонд делился на индивидуальные наделы. «Управляющие комитеты» имели довольно широкие права по перераспределению наделов. Неудивительно, что во многих общинах процветала коррупция, а органы власти были завалены жалобами против фальсификации выборов «управляющих комитетов». В некоторых общинах сложились неформальные группы вождей (касиков), которые, используя тесные связи с властями, фактически узурпировали свои руководящие функции, придавая им постоянный характер. Те, кто поддерживал «вождей», получал, как правило, лучшие земли. «Вожди» фактически превратились в тех самых «крепких фермеров», которых так желал видеть в Мексике Обрегон. Но «крепкими» они были за общественный счет.
Самыми активными штатами Мексики по части выделения земель крестьянам в период президентства Обрегона были следующие (количество удовлетворенных петиций по предоставлению временного права пользования землей):
Юкатан 139
Пуэбла 138
Герреро 107
Веракрус 129
Морелос 108
Сан-Луис-Потоси 108[289]
В Герреро и Пуэбле, граничащих с Морелосом, наблюдалось сильное влияние сапатистов. В Юкатане и Веракрусе были прогрессивные губернаторы, а в Сан-Луис-Потоси все время президентства Каррансы имелось сильное вооруженное оппозиционное движение во главе с братьями Седильо. Таким образом, география аграрной реформы времен Обрегона ясно показывает – только усилия местных властей и крестьянских организаций могли привести к перераспределению земли. Инициативы центрального правительства не просматривается вовсе.
В Мичоакане (при губернаторе Паскуале Ортисе Рубио, будущем президенте Мексики) и Халиско (при Базилио Вадильо, впоследствии первом после Мексики в Москве) земля распределялась не очень активно. Уже в 1926 году именно эти штаты стали очагом мощного антиправительственного вооруженного восстания.
На 1923 год примерно 10 тысяч мексиканских помещиков все еще владели 92,6 млн га земли, то есть 58,2 % всех пашень, пастбищ и прочих земель сельскохозяйственного назначения.[290]
Если в аграрной сфере достижения правительства Обрегона были весьма скромными (и вынужденными ввиду активности крестьянских организаций), то в крайне важной для Мексики сфере народного образования дела обстояли лучшим образом, прежде всего из-за интеллектуального азарта одного человека – Хосе Васконселоса.
Большое внимание школьному образованию стало уделяться еще в последние годы правления диктатора Диаса, который тоже слыл прогрессистом. По его мнению, именно образование, а не перераспределение собственности, должно было сделать мексиканское общество более справедливым. К тому же четыре миллиона мексиканских граждан были индейцами, большинство которых плохо владели государственным испанским языком. Либеральная Конституция 1857 года с оглядкой на США запрещала федеральному правительству вмешиваться в школьное образование, объявленное прерогативой местных органов власти. Это привело к тому, что в деревнях школ было очень мало, так как деревенских бюджетов на образование не хватало. Учителя получали нищенские зарплаты, и в деревнях работали только энтузиасты.
Узурпатор Уэрта (на три четверти индеец, выходец из деревни) придавал образованию большое значение и повысил заработную плату учителям на 25 %. Однако, придя к власти, Карранса отменил это решение как принятое неконституционным правительством. Во время конституционного Конвента в Керетаро вокруг образования (статья 3 Конституции) шли жаркие споры, в которых участвовал сам Каррранса, чтобы подчеркнуть внимание, уделяемое главой государства народному образованию. В конце концов, школьное образование объявили бесплатным, но