Одобрив план Ламонта, Хьюз посоветовал ему согласовать его с мексиканским посланником Тельесом, и тот пришел к Хьюзу уже 31 января. Посланник не возражал, и в тот же день в Мексику был направлен эмиссар Рамон Росс. Однако 28 января 1924 года правительственные войска одержали крупную победу над мятежниками у Эсперансы и стали продвигаться к Веракрусу. В таком развитии событий сыграла свою роль и основная стратегическая ошибка повстанцев: взяв город Пуэбла (на полпути между Веракрусом и столицей), они не пошли на Мехико, а позволили правительству накопить достаточно сил для контрнаступления. В этих условиях Обрегон, конечно, не желал мириться с де ла Уэртой, и миссия Ламонта завершилась, не начавшись.
Примечательно, что в начале 1924 года пресса крупнейшего американского медийного магната и мексиканского латифундиста Херста начала кампанию с целью убедить общественность: только избрание президентом Мексики гражданина США может сделать мексиканцев счастливыми. В письме Херсту бывший госсекретарь США Лансинг в феврале 1924 года предлагал иную, более гибкую тактику, которую США исповедуют и по сей день, и не только в отношении Мексики: «Мексику необычайно легко подчинить, потому что достаточно контролировать только одного человека: президента. Нам надо отказаться от идеи посадить на пост президента Мексики американского гражданина, так как это опять приведет к войне.
Решение требует больше времени: нам надо открыть для молодых амбициозных мексиканцев ворота наших университетов и предпринять усилия по воспитанию их в духе американского образа жизни, в духе наших ценностей и в духе уважения лидерства Соединенных Штатов.
Мексике нужны компетентные управленцы. Со временем эти молодые люди начнут занимать важные посты, и, возможно, в их руки попадет и пост президента. Без единого затраченного цента или сделанного выстрела со стороны Соединенных Штатов они сделают все, чего мы пожелаем. И сделают это лучше и более радикально, чем мы».
Поняв, на чьей стороне сила, американцы практически заставили мятежников 5 февраля 1924 года сдать Веракрус, оплот движения де ла Уэрты, без боя, после чего мятеж быстро стал угасать. 11 февраля город, опять же без боя, заняли правительственные войска. Правда, вернувшийся губернатор Техеда стал прижимать американские нефтяные компании за то, что они платили мятежникам налоги. Американцы оправдывались, что другого выхода у них не было. Тем не менее Техеда жаловался Обрегону, что с американцев мятежники брали вдвое меньше, чем с мексиканцев.
В отличие от США, симпатии Великобритании, так и не признавшей официально правительство Обрегона, были на стороне мятежников. Британский представитель в Мехико Камминс описывал мятеж как «крестовый поход добра против зла». Великобритания также направила флот к атлантическому побережью Мексике, однако кораблям Его Величества предписывалось ограничиться только наблюдением за обстановкой.
Самым ключевым сражением мятежа 1923-1924 годов оказалась битва у местечка Окотлан, недалеко от основного центра восстания города Гвадалахары.[373] Крупных боев в ходе мятежа вообще было мало. Американский военный атташе отмечал в своих сообщениях, что противоборствующие стороны стараются избегать прямой конфронтации и занимают те населенные пункты, где нет противника. К началу февраля 1924 года примерно 2 тысячи мятежников под командованием генерала Эстрады окопались на холмистом берегу реки Сантьяго у Окотлана. Достаточно глубокую реку форсировать вброд было невозможно. Мятежники контролировали оба моста через нее – обычный и железнодорожный. Разрушать их они, правда, не стали, лишь сожгли на железнодорожном мосту вагон, чтобы правительственные силы не могли использовать его по назначению.
В конце января другой берег реки заняли 6 тысяч солдат правительственных войск во главе с генералом Амаро. Он не решался форсировать реку и занимался в основном строительством собственных оборонительных сооружений. Однако Обрегона такое развитие событий не устраивало. Мятеж затягивался, и мексиканский бюджет нес огромные потери. Поэтому, прибыв под Окотлан, Обрегон поставил задачу немедленно форсировать реку и уничтожить противника, не дав ему отойти в полном порядке. Потери среди солдат Обрегона интересовали мало, и он отверг даже мысль о ночном форсировании.
Обрегон в битве у Окотлана (слева)
9 февраля войска Амаро завязали бой у мостов, в то время как основная группа под командованием генерала Круса (будущий начальник полиции Мексики) в количестве примерно 1700 человек начала переправу на левом фланге мятежников. Несмотря на то, что наступавших поддерживали артиллерия и авиация, которая бомбила с высоты 100 метров, первая попытка форсирования окончилось неудачей и огромными потерями. Но капитан Кармен Диас, постоянно ныряя среди свистевших вокруг него пуль, проплыл на вражеский берег, держа в зубах трос, который закрепил на дереве. Используя этот трос как тягу, плоты с наступавшими достигли наконец неприятельского берега и ударили во фланг мятежникам. Те бежали, бросив артиллерию. Дорога на Гвадалахару была открыта.
Победа далась Амаро большой ценой: битва у Окотлана стала наряду с двойным сражением при Селайе в апреле 1915 года самым кровавым событием всей мексиканской революции. Официально правительство сообщило о 400 убитых, однако по другим данным погибли до 2 тысяч человек. Несколько дней поезда доставляли раненых в Мехико. Только в первом поезде привезли 250 солдат. Эстрада потерял менее 300 человек.
В марте 1924 года лично возглавивший армию Обрегон подавил последние очаги мятежа, который обошелся стране в 7 тысяч убитых и 100 миллионов песо. Де ла Уэрта бежал в США, был в 1935 году амнистирован президентом Карденасом и назначен инспектором мексиканских консульств в Соединенных Штатах. Но с генералами-мятежниками Обрегон не церемонился – около двух десятков из них были расстреляны, причем некоторых гражданских участников мятежа специально производили в генералы, чтобы немедленно расстрелять по суду военного трибунала. Зато правительство присвоило генеральские звания и 54 своим верным сторонникам, выдвинувшимся в ходе подавления мятежа. Интересно, что одним из лидеров восстания де ла Уэрты в эмиграции стал бывший посланник в Германии и друг Крестинского дель Кастильо.
Следует отметить и еще одну особенность мятежа – он начался с противостояния исполнительной и законодательной власти, и в этом смысле повстанцев нельзя сводить к генералам-путчистам и агентуре латифундистов. Большинство депутатов Конгресса выступили против правительства из-за постоянного вмешательства федеральных властей в выборный процесс в раз личных штатах.
Мятеж де ла Уэрты, являвшийся по своему размаху самой настоящей гражданской войной, нанес серьезный ущерб мексиканской экономике. В 1924 году ВВП страны сократился на 7,9 % в текущих ценах и на 1,48 % – в ценах 1960 года. Если в 1923-м ВВП на душу населения составлял 2414 песо, то годом позже – 2341 песо (в ценах 1960 года).
В период мятежа КРОМ через свои контакты с АФП немало сделал для мобилизации общественного мнения США в пользу правительства Обрегона.[374] Сам Обрегон так подвел итоги восстания в письме лидеру АФТ Гомперсу: де ла Уэрта, «человек, мягкий по уму и духу, не смог противостоять своим амбициям» и стал бы первой жертвой генералов-мятежников, если бы те пришли к власти. Путь предательства де ла Уэрта, по словам Обрегона, избрал еще тогда, «когда подписал с Франсиско Вильей договор об амнистии за все его преступления». Таким образом, Обрегон сам назвал корень своих расхождений с де ла Уэртой. К тому же это письмо, хотя и косвенно, свидетельствует об участии президента Мексики в убийстве Вильи.
Подавив мятеж с помощью рабочих и крестьянских организаций, Обрегон решил сделать жест благодарности левым силам. 3 июня 1924 года советского представителя в Германии посетил мексиканский посланник и сообщил, что правительство Обрегона готово признать СССР деюре. 2 августа первому полпреду Советского Союза в Мексике Станиславу Пестковскому был выдан агреман. 13 августа 1924 года официальный орган СССР газета «Известия» сообщила об установлении дипломатических отношений между Мексикой и Советским Союзом. Мексика стала первой страной Латинской Америки, официально признавшей СССР.
Кстати, сам Пестковский прекрасно понимал, что именно восстание де ла Уэрты заставило Обрегона, раньше желавшего обменяться с СССР только торговыми представителями, поспешить с возобновлением полных дипломатических отношений с Москвой. В 1925 году он писал в Москву из Мехико: «Когда Обрегон летом 1924 года решил возобновить сношения с СССР, он думал этим увеличить свою популярность в крестьянстве и рабочих массах. Факт этот имел место вскоре после подавления восстания де ля Уэрты. Коммунисты оказали Обрегону существенную поддержку против этого восстания».[375]
Царское правительство из-за своего идеологического узколобия не признавало «мятежную» Мексику почти сто лет после обретения страной независимости. Зато Петербург признал марионеточное правительство императора Максимилиана, державшееся (впрочем, недолго) на французских штыках. Лишь 1 августа 1891 года бывший российский консул в Нью-Йорке барон и тайный советник Роман Романович Розен (до Первой мировой войны большинство российских послов и посланников были прибалтийскими немцами по национальности – не являлся исключением и родившийся в Ревеле в 1847 году Розен) вручил диктатору Диасу верительные грамоты как первый росийский посланник в стране. (Примечательно, что российско-мексиканские переговоры о взаимном признании начались в Бельгии еще в 1885 году по частной инициативе российского военного атташе в Брюсселе). Большого развития отношения между обеми странами не получили, если не считать подписанной в 1909 году конвенции о торговле и мореплавании. Сам Розен оставался посл