исал в Москву: «Не только у нас, в СССР, но и во многих других странах Европы, до последнего времени недооценивали значение Латинской Америки».[551] Пестковский даже просил, чтобы его вызвали в Москву, где он смог бы на месте разъяснить всю важность Латинской Америки для советской внешней политики. Но Литвинов и в этом отказал полпреду.
Инструкции Литвинова Пестковскому относительно его поведения в самой Мексике были еще жестче. Замнаркома отверг новаторское предложение Пестковского о координации Мексикой и СССР нефтяной политики на мировом рынке на том основании, что, мол, Мексика сама нефть не продает – это делают иностранные компании.[552] Между тем нефтяное законодательство Мексики на практике очень существенно влияло на нефтедобычу, а значит, и экспорт «черного золота». СССР в то время был крупнейшим экспортером нефти в Европе, а Мексика – в мире. Не подлежит сомнению, что обе страны могли бы совместно определять цены мирового рынка. Однако это явно не понравилось бы США, с которыми так хотел сблизиться Литвинов[553].
«Не понял» Литвинов, и что имеет в виду полпред, предлагая, чтобы Москва уделяла больше внимания «мексиканским вопросам».[554] Напротив, он указывал Пестковскому: «Еще в большей степени Вам необходимо воздерживаться от вмешательства во внутреннюю борьбу мексиканских партий и общественных групп».[555] Непонятно, чем вызвано это пожелание замнаркома. Пестковский вел себя осторожно и даже отклонил приглашение об участии в съезде крестьянских лиг Веракруса, хотя эти лиги пользовались полной поддержкой властей штата. Как уже упоминалось, он отказал советнику Моронеса Ретингеру в просьбе повлиять на политику мексиканской компартии.
Основная проблема советско-мексиканских отношений того периода никак не зависела ни от Пестковского, ни от линии Кремля в Латинской Америке в целом. СССР был крайне популярен в Мексике без всякого участия Пестковского и задолго до его приезда. Но, на беду, те мексиканские группы, которые считали себя самыми искренними друзьями СССР – коммунисты, независимые профсоюзы (особенно железнодорожники), Синдикат революционных деятелей искусств и левые крестьянские лиги были противниками Кальеса и Моронеса с его КРОМ. Любое обострение отношений Моронеса и Кальеса с этими организациями неизбежно влекло за собой ухудшение отношений Мексики с СССР, так как Моронесу было проще обвинить в несговорчивости и неуступчивости тех же железнодорожников Москву, чем взять вину на себя. Но что мог поделать Пестковский, если железнодорожники и коммунисты были против планов Кальеса по приватизации железных дорог и не хотели вступать в КРОМ?
Помимо сложностей мексиканской внутриполитической жизни советско-мексиканские отношения были заложником отношений мексикано-американских. Ведь даже решение о возобновлении дипотношений с Советским Союзом Обрегон принимал с оглядкой на США.
Пестковский все это прекрасно понимал – как и то, что реально повлиять на эти факторы он не в состоянии. В своем первом обширном докладе в Москву полпред писал: «Так как мексиканская политика соткана из противоречий, то отношения Мексики и СССР подвергаются резким колебаниям».[556] Пестковский совершенно верно отмечал, что Обрегон поспешил с восстановлением дипотношений с СССР только под влиянием мятежа де ла Уэрты, чтобы обеспечить себе поддержку рабочих и крестьян: «…коммунисты оказали Обрегону существенную поддержку против этого восстания».[557] Поэтому «все время правления Обрегона и первые месяцы правления Кальеса отношения между нами и здешним правительством были прекрасны. После прибытия я получил в дипломатической форме согласие на поддерживание отношений с рабочими и крестьянскими организациями[558] (мининдел Саенс на первом приеме два раза сказал: «Вы будете очень хорошо приняты всеми, особенно рабочими»). Это согласие я использовал в малой степени и очень осторожно. Правда, газеты «Эль Универсаль» и «Эксельсиор»[559] скоро выступили против моей «пропаганды». Но когда я беседовал с Кальесом, он сказал мне: «Не обращайте внимания».[560]
Однако приблизительно с марта 1925 года, как отмечал Пестковский, мексикано-советские отношения стали портиться под влиянием двух факторов: «1) Обострение классовой борьбы в самой Мексике. 2) Ухудшение отношений с Соединенными Штатами. Кальес и его ближайший сотрудник Моронес считают себя рабочими лидерами и требуют, чтобы рабочий класс действовал всегда по их указке. А между тем с весны[561] не только коммунисты и независимые профсоюзы, но и лабористские союзы переставали слушаться этих «присяжных лидеров». Подобный же перелом наблюдается и в крестьянстве. Не желая понимать, что причиной недовольства является невыполнение предвыборных обещаний, Кальес и Моронес склонны были сваливать вину за эту перемену настроения в массах на коммунистов, следовательно, на меня».[562]
Георгий Васильевич Чичерин (второй справа)
А тут еще «кстати», как писал в Москву Пестковский, «подоспело» ухудшение мексикано-американских отношений. «Я сомневаюсь, чтобы во всех своих переговорах с Кальесом здешний американский посол подымал вопрос о неуместности нашего пребывания здесь. Но случилось иное: американская пресса, сначала так хвалившая Кальеса, заговорила о его «большевизме». Тон был, конечно, задан здешним американским посольством».[563] В этих условиях Кальесу понадобилось дистанцироваться от Москвы.
Предлог мексиканскому президенту представился скоро. Нарком СССР по иностранным делам Чичерин в своем выступлении в Тифлисе 4 марта 1925 года[564] немного неловко прокомментировал установление дипломатических отношений с Мексикой, сказав, что это даст СССР базу для дальнейшего развития связей с Латинской Америкой. В русском языке того времени слово «база» могло означать только «основа». В значении «военная база», как сейчас, оно еще не употреблялось.
Тем не менее американские газеты немедленно придрались к слову «база», подняв в газетах шумиху о «мексиканском плацдарме» Кремля. Кальесу пришлось оправдываться, и он заявил, что Мексика не допустит, чтобы ее превратили в марионетку для чужой пропаганды. «Интересно, – писал Пестковский, – что в этой декларации Кальеса нет никакого намека на недовольство нашим посольством. Это объяснить легко: Кальес опасался, что в случае, если бы он выступил против меня, я мог бы заявить, что моя активность здесь протекала в согласии с ним, и что самое интересное, это то, что все, кроме, может быть, некоторых мексиканских коммунистов, вполне поверили бы в истинность этого заявления. Этого-то и боялся Кальес и поэтому придрался исключительно к речи Чичерина».[565]
В Москве на Кальеса даже не обиделись – там всерьез полагали, что он просто сделал жест в сторону США (настолько смехотворным был предлог), и отнеслись к этому с пониманием.
29 апреля 1925 года Пестковского принял Кальес. «Прием с самого начала поразил меня своей холодностью».[566] Мексиканский президент никак не отреагировал на переданное ему полпредом приветственное послание сопредседателя ЦИК СССР Нариманова и подчеркнуто молчал. Чтобы вызвать собеседника на разговор, Пестковский спросил, нельзя ли провести конференцию Всеамериканской антиимпериалистической лиги в Мексике.[567] «Здесь подумал я, Кальес прорвется и заговорит о моей деятельности. Ничуть не бывало».[568] Президент лишь поинтересовался, «на каких началах» будет организована конференция. Полпред ответил, что участие в работе смогут принять все «рабочие, крестьянские и интеллигентские» организации, которые сочувствуют антиимпериалистическим идеям. Намек был вполне ясен – может участвовать и КРОМ, лидеры которого не уставали заявлять о своем антиимпериализме. «Здесь Кальес заговорил: он-де считает нужным опираться исключительно на рабочие организации; крестьяне мало стоят, а интеллигенты являются вредными и с ними не следует связываться».[569] Та к президент, в свою очередь, намекнул Пестковскому, что никого, кроме КРОМ, приглашать не следует. Открыто же Кальес лишь сказал, что в Мексике свобода, и это можно было расценить как согласие на проведение конференции.
Холодный прием Пестковского был обусловлен тем, что Кальес уже намеревался выступить с декларацией против речи Чичерина. 4 мая 1925 года к советскому полпреду зашел де Негри и сказал, что только что говорил с Кальесом и тот показал ему проект своей декларации. Помимо этого, Кальес сказал, что недоволен активностью Пестковского в вопросах Антиимпериалистической лиги (странно только, что он не выразил своего отношения к этому во время беседы с самим Пестковским). Сложно понять, чем, собственно, был недоволен Кальес: и правительство Мексики, и правительство СССР постоянно, в том числе в официальных речах по случаю возобновления дипотношений, подчеркивали публично общность своих интересов в борьбе против империализма. Чем обидел советский полпред Кальеса, когда официально попросил разрешения на проведение в Мексике конференции Антиимпериалистической лиги? Конечно, это конференция вызвала бы нападки США, но при чем здесь был Пестковский? Американцы и так обвиняли Мексику в большевизме, не утруждая себя доказательствами. Когда де Негри в беседе с Кальесом сказал, что полностью солидарен с Пестковским, президент подчеркнуто холодно простился с ним.