а невысокого мнения о коренном населении собственной страны. Что касается мексиканцев, то Кальес в первую очередь предполагал наделять новыми орошаемыми участками фермеров, а не общины, которые и он считал пережитком индейской старины.
Как обычно, Кальес создал для реализации проектов специальный государственный орган – Национальную комиссию по ирригации – и пригласил приехать в Мексику европейских поселенцев, прежде всего из Венгрии, Польши и Италии. Он учитывал, что именно из этих европейских государств из-за плохого состояния экономики и наличия диктаторских полуфашистских и фашистских режимов и так шла массовая эмиграция – например в США и Канаду. До 1928 года правительство потратило на строительство дамб и водохранилищ 28 миллионов песо. Однако никакой массовой колонизации (ни внутренней, ни внешней) пустых засушливых земель так и не произошло. Ни Столыпин, ни Кальес видимо, не могли понять главного – крестьяне хотели трудиться на земле предков, а не подвергать свои семьи риску экономического краха на новом месте.
Биография Кальеса во многом объясняет то внимание, которое он как президент уделял народному образованию. Кальес был не согласен с концепцией Васконселоса, который развивал в школьной программе прежде всего гуманитарные науки. По Кальесу, сельские школы должны были давать практические навыки, необходимые в повседневной действительности. Но главное – школе надлежало стать центром общественной жизни деревни или поселка, учить крестьян личной гигиене, спорту и активному участию в делах общины. Словом, Кальес видел в школе инструмент воспитания нового гражданина новой Мексики. Президент говорил: «Сельская школа должна стать центром социальной активности на благо общества, удаленной от выборной политики и личных политических связей… и новые знания, которые приобретают учащиеся, должны открыть им новые горизонты лучшей жизни путем приобретения практических и духовных навыков, повышающих их экономические способности».[642] Таким образом, вместо радикальных преобразований системы собственности на селе Кальес хотел улучшить жизнь нищего сельского населения за счет образования – очень широко распространенное в мировой истории заблуждение. Никакие навыки не улучшат жизнь малоземельного крестьянина, не имеющего собственной тягловой силы. Знание севооборота тоже не поможет купить вместо деревянной сохи железный плуг.
Неудивительно, что и в той сфере преобразований, в которой президент с полным основанием считал себя специалистом, Кальесу не удалось добиться поставленных целей. Технократизм и слепое преклонение перед «цивилизованными» странами приводили подчас к абсурдным результатам. Так, например, индейцев учили заимствованной из Европы технике вышивания, хотя в Мексике столетиями существовали собственные богатые традиции этого ремесла. Популярный при Кальесе новатор образования, протестантский пастор Моизес Саенс, как и финансовый реформатор Морин, сваливал неудачи реформы образования на вековые отсталые привычки мексиканцев: «Жизнь по-прежнему течет в устоявшемся русле. Слабое влияние школы теряется в глубинах подсознания (населения)».[643]
В столице при Кальесе были открыты первые учреждения профессионального образования (что-то вроде техникумов). Впервые в стране зазвучали радиопередачи с уроками по всем дисциплинам (и тут прослеживается влияние технократизма – новые технические средства должны были заменить социальные преобразования). Открылся в столице и Дом учащегося-индейца, куда направили со всей страны 200 коренных жителей, не знавших испанского языка. Индейцев не учили собственной весьма оригинальной и богатой культуре, а стремились ассимилировать, сделав, по сути, испанцами. Кальес в публичных заявлениях и не скрывал своего пренебрежительного отношения к коренному населению. Но справедливости ради отметим, что такое отношение разделяло большинство белого населения Мексики. «То, что я предлагаю, – это дать индейцу возможность превратиться в настоящего человека». Видимо, по мнению президента, без обучения индейцы настоящими людьми не являлись. Никакой популярности среди коренного населения учебное заведение для индейцев так и не приобрело, что и привело к его закрытию в 1932 году.
Сердцевиной своей реформы системы образования Кальес считал создание центральных аграрных школ, обучавших население азам агрономии. Некоторые сторонники режима даже видели в этих школах «спасение родины». Создал систему агротехнических школ агроном из Коста-Рики Гонсало Роблес, которого мексиканское правительство ценило за то, что он объехал полмира. Естественно, «цивилизованные» страны; не был только в Африке – которую, в отличие от Вавилова, интересной в агрономическом смысле не считал. Карранса направил Роблеса изучать опыт крупных ранчо юга США, а Обрегон – опыт сельского хозяйства Европы и Азии. Особое внимание Роблес уделял сельским кооперативам и их взаимоотношениям со школами и финансовыми учреждениями.
16 марта 1926 года был издан закон об образовании центральных аграрных школ и банков эхидального кредита. Банки, правда, опять стали жертвой местных властей и коррумпированных генералов. Тем не менее к 1927 году открылись аграрные школы в штатах Дуранго, Идальго, Гуанахуато и Мичоакан, которые располагали более чем 500 га учебных полей, виноградников и садов. Однако на эти 500 гектаров приходилось только 675 учеников – очень мало для такой страны, как Мексика. Кооперативные банки эхидального кредита насчитывали 19 218 членов, которые образовали 276 кооперативов.[644] Кальес считал аграрные школы мастерскими, из которых выйдет новый, прогрессивный мексиканский фермер. Как-то президент на открытии одной из таких школ наблюдал вместе с корреспондентом из США танцующую молодую крестьянскую пару. Кальес указал американцу на танцующих и сказал, что тот видит перед собой сырье, из которого делается новая Мексика. «Эта пара символизирует собой эволюцию этого примитивного типа людей, которая произойдет повсюду».[645] Выходит, что Коллонтай и Маяковский были гораздо более высокого мнения о мексиканцах, чем президент Мексики прогрессист Плутарко Кальес.
На открытии другой школы, приветствуя выстроившихся перед ним учащихся, президент заявил: «Эти школы – лучшее, о чем может мечтать Мексика, так как эти ребята являются детьми пеонов, которые жили в хижинах, спали на голой земле и целый год ходили босиком. Новые аграрные образовательные учреждения позволят новому поколению освободиться от этого рабства. Поэтому новые аграрные школы представляют собой фронт в моей войне против деревянной сохи и всего того, что с ней связано».[646]
Видимо, Кальес не понимал, что дети батраков так и останутся батраками, если не получат собственной земли, удобрений, техники и стартовой финансовой помощи, даже если вооружить их передовыми знаниями. Президенту Мексики казалось, что эволюционное развитие страны позволит избежать жертв, которые принесла с собой, например, русская революция. И сам Кальес, и большинство мексиканских интеллектуалов того времени подспудно сравнивали Мексику с Советской Россией, где проходил социальный эксперимент невиданного прежде масштаба. История показала, что Мексика так и не сделала за время правления Кальеса никакого рывка в своем духовном и экономическом развитии, потому что не изменилась структура собственности – а этого добиться без жертв было невозможно.
Что касается аграрной реформы, то Кальес, так же как и Обрегон, был противником сельской общины и горячим сторонником крепкого фермера. Однако, как и Обрегон, Кальес распределял земли среди общин, поскольку общинники были надежным политическим резервом правительства в случае возникновения военных мятежей, что показало, в частности, выступление де ла Уэрты. Именно после подавления мятежа де ла Уэрты темпы аграрной реформы под натиском получивших оружие крестьян резко возросли. К концу 1925 года, когда внутриполитическая обстановка в Мексике стабилизировалась, правительство Кальеса. как уже упоминалось, приступило к разоружению крестьянских отрядов, что не замедлило сказаться и на темпах аграрных преобразований.
Всего за четыре года президентства Кальеса между 1576 общинами было распределено 3,2 миллиона гектаров земли – не только гораздо больше, чем во времена Обрегона, но и в три с лишним раза больше, чем за все время проведения реформы начиная с 1915 года.[647]
Однако Кальес решил сделать и то, на что не решился прагматик Обрегон, – нанести удар по «эхидос». В декабре 1926 года мексиканский парламент утвердил «Закон о разделе земель эхидос и создании наследственных наделов». До принятия этого закона общины должны были обрабатывать выделенную им в ходе реформы землю вместе. Теперь же в общей собственности оставались только пастбища, горы и леса. Земельные наделы внутри общины распределялись между отдельными семьями. Однако эти наделы нельзя было отчуждать – они передавались по наследству. Таким образом, закон фактически отменил циркуляр аграрной комиссии от 11 октября 1922 года (тогда в этом органе еще преобладали сапатисты), по которому передаваемая в ходе реформы земля должна была находиться в коллективной собственности.
23 апреля 1927 года вышел «Закон о распределении и возвращении земель и вод».[648] Этим законом существенно упрощалось оформление ходатайств на получение земли (в Мексике бушевал антиправительственный реакционный мятеж «кристерос», и Кальесу опять понадобились вооруженные крестьяне). Расширялась категория групп крестьян, которые могли создавать общину и претендовать на землю. Помещикам запретили разделение и продажу земель, если на них уже были выдвинуты претензии крестьянских общин. Однако закон по-прежнему лишал права на организацию общин и подачу заявок на землю пеонов-«акасильядос», то есть непосредственно живших на территории поместья батраков, и группы крестьян менее 25 человек. Были в законе и уступки помещикам, хотя вызвали их скорее не политические, а технократические мотивы. Раньше у помещика могла быть изъята земля площадью 75 га (вдвое меньше установленной номы в 150 гектаров), если общину, претендующую на землю, со всех сторон окружало поместье. Здесь опять прослеживалось идейное влияние сапатистов – в маленьком Морелосе такое положение было нередким. Новый закон эту норму отменял – Кальес заботился о сохранении передовых помещичьих хозяйств.