К весне 1927 года мятеж выдохся и стал спадать. Многие мятежники сдавались в плен и говорили, что их обманули активисты лиги, обещавшие щедрое жалованье и оружие из США. Капистран Гарса нелегально приезжал в январе в Тампико, чтобы подготовить в городе восстание, – в случае захвата нефтеносного района мятежники могли бы собирать «налоги» с нефтяных компаний. Однако мексиканские органы безопасности раскрыли заговор в Тампико и Пуэбле, расстреляв всех организаторов. Положение Гарсы в США стало еще более двусмысленным – там понимали, что общенациональное восстание свелось к локальному выступлению в нескольких штатах, причем, как отмечали американские дипломаты, церковный вопрос был для многих повстанцев просто предлогом. Военный атташе США в Мексике подчеркивал в отчетах в Вашингтон, что никакой координации действий среди отрядов «кристерос» не наблюдается.
Правительство Мексики приняло решение о высылке из страны всех епископов и архиепископов, так как участие духовенства в мятеже было очевидным фактом. Мексиканский епископат обосновался в техасском городе Сан-Антонио. Отношения между лигой и епископатом обострились – надежды руководителей восстания на крупную материальную помощь клира так и не оправдались. В свою очередь, некоторые руководители партизанских отрядов стали недолюбливать и функционеров лиги, которые не только не снабжали «кристерос» деньгами и оружием, но и сами разворовывали собранные средства. Чтобы снять такого рода обвинения, лига выпустила марки достоинством в 5, 25 и 30 сентаво, выдававшиеся в обмен на деньги.[687] При взносе в 100 песо спонсору вручалась именная расписка, которую он после победы мятежа мог предъявить в казначейство, чтобы получить деньги обратно. Но тех, кто верил в победу «кристерос», было очень мало.
К лету 1927 года финансовое положение Лиги защиты религиозных свобод стало отчаянным, и ее руководство снова обратилось к епископату с просьбой использовать активы церкви в США для залога при получении займов в финансовых кругах Америки. Но епископат на своем заседании в эмиграции 15 голосами против 2 отверг это предложение. В послании руководству лиги разъяснялись мотивы такого решения: «Лига рассчитывала на одновременное восстание широких народных масс под лозунгом «Да здравствует Христос!», что действительно произошло лишь в нескольких штатах центральной части республики, но, к несчастью, на большей части территории страны этого не случилось. Лига рассчитывала также, что богатые мексиканцы помогут делу солидными суммами… Однако и эта надежда Лиги полностью провалилась». Епископат прямо обвинил Капистрана Гарсу в обмане: никаких обещанных средств тот в Америке так и не собрал.
С тех пор епископат всячески старался откреститься от контактов с лигой, чтобы нащупать путь для компромисса с правительством. У епископата и мятежников, казалось, появилась надежда на успех – в правительственном лагере возник серьезный разлад.
Уже в 1926 году началась борьба за президентское кресло. При отсутствии в Мексике реальной политической системы постоянно функционирующих общенациональных партий с самого начала предполагалось, что кандидатом правительства станет генерал.
Несмотря на формально очень демократическую Конституцию и наличие всех атрибутов представительной демократии (выборы, партии, более или менее свободная пресса), в Мексике 20-х годов была настоящей военной диктатурой. Первый послереволюционный президент Карранса избирался в 1917 году в условиях военного разгрома всех своих оппонентов и действия практически на всей территории страны военного положения. Обрегон пришел к власти в 1920 году в результате настоящего военного мятежа. Кальес стал президентом в 1924 году после военного разгрома своего основного конкурента де ла Уэрты. И Обрегон, и Кальес носили титул генерала гораздо охотнее, чем президента. В Мексике уже как-то само собой подразумевалось, что президентом может быть только генерал. Гражданские политики должны были лишь писать для генералов умные законы и речи и никакого веса в принятии основных решений не имели. Об этом свидетельствует и судьба политических партий Мексики: как только они попадали в немилость к президенту-генералу, то очень быстро сходили с политической сцены.
Выборы в стране были фарсом. Губернаторы на местах, тоже практически поголовно генералы, силой не давали голосовать подозрительным избирателям, поэтому в волеизъявлении участвовало всегда менее трети населения. В этих условиях оппозиционный кандидат мог стать президентом только с помощью военного мятежа, что и показал сам Обрегон в 1920 году.
Пестковский писал в Москву летом 1925 года: «Но не следует полагать, что в Мексике господствует сейчас партийно-парламентская система. Фактически все государственные дела решаются помимо парламента. Последний занимается главным образом тем, что следит за действиями губернаторов и борется со злоупотреблениями их. Но и эта борьба ведется впустую: за последние пять месяцев парламентская комиссия Сената и парламента (большую часть года парламент находится в отпуску, и его замещает перманентная комиссия) жестоко осудила не менее 4 губернаторов за тягчайшие преступления, вплоть до убийства политических противников, но они остаются на своих местах. Фактически все государственные дела решает Кальес и его личная канцелярия. Существуют, правда, министры, но не существует кабинета, и нет должности премьера.[688] Каждый министр занимается своими ведомственными делами, и их решения утверждаются президентом. Даже постановление об отставке любого государственного служащего подписывает Кальес. При Обрегоне министры еще пользовались какой-то самостоятельностью при решении текущих дел, а при Кальесе они лишь готовят предложения для канцелярии Кальеса».[689]
Мексиканский президент, как правило, по собственному усмотрению набирал свой кабинет. Политические взгляды того или иного кандидата в министры значили гораздо меньше, чем личная преданность главе государства. Пестковский метко заметил, что Кальес набрал свое правительство «с бору и сосенки».
Как отмечал первый советский полпред, «значительную часть своей энергии правительство тратит на урегулирование конфликтов на местах. Бывают случаи весьма курьезные. Так, например, в Монтеррее (столица штата Нуэво-Леон) одна партия в палате накануне голосования по какому-то вопросу, дабы обеспечить себе большинство, похитила одного депутата противной партии и упрятала его куда-то. На другой день потерпевшая партия похитила таким же образом трех депутатов у первой».[690]
Мексиканские выборы, писал Пестковский, «делаются» или господствующей партией, или центром в «весьма грубых формах. Лучшей иллюстрацией служат последние выборы муниципалитета в столице. Победил список Мексиканской Рабочей Конфедерации (КРОМ – прим. автора), получивший 10 200 голосов, в то время когда всех голосующих было лишь 11 000, а в столице находится не менее 89 000 избирателей. Ясно, что господствующая партия доставила избирательные бюллетени лишь своим сторонникам. Выборы уже были опротестованы другими партиями, но центральная власть утвердила их. Та же картина, но с еще большими злоупотреблениями господствует и в провинции. В результате чего получается, что в одном штате оказываются избранными 2 или даже 3 палаты (палатой сокращенно называли нижнюю палату конгресса каждого штата – прим. автора) одновременно, что приводит часто к вооруженной борьбе. Тогда вмешивается центр и утверждает ту власть, которая ему больше по душе».[691]
Полпред приходил к абсолютно верному выводу: «Сущность настоящего внутреннего политического положения Мексики состоит в том, что при наличии демократической Конституции на деле господствует диктатура».[692]
Моронес в 1927 году сам видел себя на посту президента, однако не ушел в отставку с поста министра за год до выборов, что автоматически лишало его возможности баллотироваться. Даже самоуверенный лидер КРОМ понимал иллюзорность своих шансов – в Мексике реальным претендентом на президентское кресло мог быть только генерал. Поэтому КРОМ добивался продления президентства Кальеса путем изменения Конституции – увеличения срока президентских полномочий с 4 до 6 лет.
Генерал Франсиско Серрано
Армия прочила на роль главы государства Альваро Обрегона. Однако статья 82 Конституции запрещала президенту баллотироваться на новый срок – непереизбрание главы государства было своего рода священным и основным принципом революции 1910 года. Уже в 1925 году была предпринята попытка внести в Сенат законопроект об изменении этого положения, но пробный шар лопнул – поправку сенаторы не поддержали. Сам Кальес, по воспоминаниям его приближенных, тоже был против изменения Конституции.
В этих условиях решил выдвинуть свою кандидатуру генерал Франсиско Серрано. Он родился 6 августа 1889 года в штате Синалоа, во время гражданской войны был начальником штаба Обрегона, а при его президентстве – военным министром. С семьей бывшего президента Серрано связывали родственные узы: на его сестре женился брат Обрегона. Самого Франсиско все считали едва ли не любимым сыном Альваро. Серрано спас жизнь Обрегону, уговорив Вилью в 1914 году не расстреливать приехавшего к нему с миссией мира сонорца. Отличившись при подавлении мятежа де ла Уэрты, он был назначен на ключевой пост командующего столичным военным округом. Затем Обрегон отправил Серрано, большого любителя женщин вообще и публичных домов в частности, в Европу, чтобы тот отучился от вредных привычек и приобрел необходимый для управления государством опыт. Серрано не сомневался, что Обрегон и армия, а значит, и Кальес, поддержат на выборах его кандидатуру.
Мексиканский политик и писатель Мартин Луис Гусман, лично знавший Серрано, фактически посвятил его трагической судьбе уже упоминавшийся выше роман «Тень каудильо». Серрано там выведен под именем генерала Агирре. «Игнасио Агирре… не был красив, но обладал – и это его вполне устраивало – статной фигурой, в которой сила сочеталась с юношеской гибкостью; его облик пленял мужественностью, легко и незаметно восполнявшей недостатки воспитания. В лице Агирре, далеком от совершенства, было нечто, придававшее его чертам не только приятность, но и даже привлекательность. Может быть, то была мягкая линия овала? Или правильные пропорции лба и носа, с четкими мазками бровей? Или же полные мясистые губы, которые к углам рта образовывали прямую энергичную складку? Матовая чистота кожи, оттененная аккуратно подбритыми усами и бородой, скрадывала нездоровый цвет лица; точно так же манера щуриться, когда он смотрел вдаль, – признак начинающейся близорукости, – не казалась у него недостатком».