– Привет.
Ситуация была неловкая, и мы оба не знали, как продолжить разговор.
– Я только что включил телефон. И увидел, что ты звонила.
– Да… Я за тебя беспокоюсь.
– Да я сам за себя беспокоюсь, – пошутил я и добавил очень серьезно: – И за вас тоже.
– Думаешь, могут быть последствия? – спросила она. – Нэйтан довольно оптимистичен. Он считает, что присяжные не поверят ни одному слову этой… девицы.
– Нэйтан всегда оптимистичен. Но в этой истории все с самого начала было совершенно нелогичным. События вышли из-под контроля, что бы я ни делал, все оборачивается против меня.
Молчание Даны было красноречивей всяких слов.
– Ты права, конечно, права! Это наказание за мой собственный идиотизм, но клянусь, я не знал, что она несовершеннолетняя!
– Верю.
– А… Мэйан?
– Не стану тебя обманывать, ей очень нелегко. Друзья задают вопросы, многие злорадствуют, даже издеваются… Но наша дочь повела себя непредсказуемо: она послала всех к черту и встала на твою защиту, а теперь повторяет всем и каждому, что ты ни в чем не виноват.
– Мне так жаль… Я бы отдал все на свете, чтобы отмотать время назад…
– Сделать так, словно не было ни Сардинии, ни фатального приключения?
– Я готов перечеркнуть не только эти семь дней, но и десяток предыдущих лет.
Дана промолчала, и я не понял, как истолковать ее молчание.
– Мэйан собирается тебя навестить.
– Когда? Зачем? – удивился я.
– Не знаю. Она меня не посвящает.
– Вряд ли это хорошая идея… Не сейчас. Поблизости все время ошиваются фотографы.
– Ни ты, ни папарацци ее не остановят, сам знаешь.
– Да, у девочки есть характер.
После разговора на душе у меня полегчало. Я больше не чувствовал себя одиноким. Теперь мне есть за что сражаться.
Глава 37
Мэйан появилась два дня спустя.
Я открыл дверь и увидел ее на пороге: она стояла и смотрела на меня с вызовом, за которым скрывалось волнение, потом вошла решительным шагом, бросила сумку на диван и сказала:
– Привет, папа.
Моя дочь никогда не была в этой квартире, поэтому первым делом обошла все комнаты, чтобы оценить, как я живу.
– Ничего, симпатично.
– Хочешь выпить? – спросил я.
– Налей чего-нибудь прохладительного.
Я принес из кухни кока-колу. Мэйан стояла у окна, притворяясь, что любуется видом.
– Я знаю, что ты ни в чем не виноват.
Я поставил банки на столик.
– Все эти придурки обвиняют тебя, но доказательств у них нет.
– Такова цена славы, – сказал я. – И моих… «слабостей».
– Это правда.
– Я не хотел тебя втягивать, прости.
Она пожала плечами.
– Я сожалею обо всем, дорогая, о годах, когда меня не было рядом, о том, что…
– Прекрати, папа. Оставь слезливые признания для романов.
В этой фразе не было ни злости, ни сарказма. Она просто не хотела ворошить прошлое.
– Я прочла все твои книги.
– Правда? Твоя мама всегда говорила, что ты даже не притрагивалась к экземплярам, которые я присылал.
– Так я ей говорила. Потому что злилась. Но разве можно было не прочесть то, что рассказывает миллионам читателей мой отец… который со мной почти не общается?
Я попытался скрыть обиду за шуткой.
– А вот теперь ты говоришь, как героиня одного из моих романов, – пошутил я.
Мэйан повернулась ко мне, робко улыбнулась, взяла банку, чтобы занять руки, и сделала несколько глотков.
– Как ты будешь выбираться из этой истории? – спросила она.
– Выбора у меня нет: придется довериться правосудию.
– Ты это серьезно?! – возмутилась она. – Хочешь «довериться правосудию», приговорившему невиновных? Забыл, что они сделали с Тодом Уиллингемом[36], Троем Дэвисом[37], Джорджем Стинни[38] и многими другими?
Мэйан нервным движением пригладила волосы.
– Как дела в институте? – спросил я, чтобы сменить тему.
– Все в порядке… было бы в порядке, если бы эти козлы не смотрели на меня, как на дочь монстра. Те же самые, что еще вчера набивались в друзья, уверяли, что «любят твое творчество и восхищаются твоей известностью»! Ха!
– Люди непостоянны и внушаемы, ими легко манипулировать.
– Ты меня удивляешь!
– Нелегко быть дочерью известного романиста, да, детка?
Она скорчила гримаску.
– Раньше мне приходилось терпеть насмешки из-за того, что я отставала по литературе – и это при отце-писателе! Потом преподаватели – они все ужасные снобы – стали презирать меня за то, что ты пишешь в «низком жанре».
– Надо мной тоже насмехались, а насчет оценок по литературе… мне очень жаль.
– С чего бы?
– Возможно, ты недолюбливала гуманитарные науки из-за моего сочинительства.
– Возможно. Но ты не расстраивайся, я беру частные уроки, так что дела пошли на лад.
– Учить тебя должен был я.
– Мы к этому вернемся… потом.
Она встала.
– Пора идти, у меня дела.
Я окликнул ее:
– Мэйан…
– Что?
Я схватил ее в охапку и притянул к себе. Она не сопротивлялась. Я крепко обнимал дочь, вдыхал ее запах, целовал волосы. Я и забыл, какое это сладкое чувство – держать в объятиях своего ребенка.
– Люблю тебя, – шепнул я.
Она уткнулась лбом мне в грудь и заплакала.
– Не мучай меня, папа!
– Можешь не признаваться, я все равно знаю, что ты меня тоже любишь. Несмотря ни на что.
– А вот и нет.
Мэйан высвободилась, но не рывком, без раздражения, и сказала:
– Я помогу тебе выпутаться из передряги.
– Что ты имеешь в виду?
– У меня есть план.
Мне не понравился блеск в ее глазах.
– Не волнуйся, ничего противоправного я делать не собираюсь, – пообещала она и выскользнула за дверь прежде, чем я задал следующий вопрос.
Глава 38
Нэйтан поставил на стол два пакета из «Да Сильвано»[39].
– Итальянская кухня, – объявил он, плотоядно улыбаясь.
– Хорошая мысль, – хохотнул я, – напомнит мне отпуск на Сардинии.
Он застыл, глядя на меня с искренним огорчением.
– Мне и в голову не пришло, что…
– Брось, дружище, я пошутил! Доставай свои деликатесы, я пошел за тарелками.
– И захвати два бокала, я принес бутылку «Вино Нобиле ди Монтепульчиано», – изобразив итальянский акцент, похвастался Нэйтан.
Мы сели за стол.
– Так, что тут у нас… Антипасти, потом спагетти а-ля путанеска.
– Спагетти в стиле шлюхи[40]? – перевел я, подмигнув Нэйтану.
Он на секунду онемел, потом расхохотался с искренним облегчением.
– Думаешь, это шутки подсознания?
Нэйтан разлил вино и поднял бокал:
– Пусть минуют все твои беды!
Мы чокнулись.
– Выглядишь неплохо, – сказал он и приступил к еде.
– Спасибо за комплимент. Поговорил с Даной по телефону. Мэйан меня навестила.
Я описал нашу встречу, Нэйтан внимательно слушал, не переставая жевать.
– Очень хорошо! Что хорошо, то хорошо. Сейчас важно, чтобы ты был спокоен. Нам предстоит война на два фронта.
– В каком смысле? – удивился я.
– В судебном и коммерческом.
– Неужели ты все-таки собираешься издать мою книгу?
– Останавливаться поздно, мой милый.
– Мы провалимся! Никто не захочет читать роман, написанный растлителем!
– Ошибаешься. Пока ты предавался печальным чувствам, я успел внести несколько поправок.
– Ты говоришь о рекламной кампании?
– Нет, мы ее отменили. Рекламировать на билбордах и радио автора, у которого проблемы с законом, – чистой воды провокация. Да и ездить по стране сейчас не время.
– Так что же ты изменил?
– Название твоего романа.
– Понятно. Оно было условным, но не худшим.
– Вообще-то подошло бы любое.
– Что ты придумал?
– «Завтра ты поймешь». Как тебе?
Я пожал плечами. Нэйтан решил, что до меня не дошла вся утонченность замысла, и принялся объяснять.
– С одной стороны, намек на историю с этой девкой, с другой – на твою ситуацию. Своего рода признание…
– Спасибо, я понял. Но ведь тираж уже напечатан, так?
– Он был в типографии, но мы все остановили после ток-шоу сволочного придурка Лермана. Текст на четвертой странице обложки представлял тебя как романтика и мечтателя… Теперь это неуместно, сам понимаешь.
– Ну еще бы.
– Обложку переделывают, и я воспользовался этим, чтобы изменить название. Тебе не нравится?
– Честно говоря… мне плевать.
Мой ответ не обескуражил Нэйтана.
– В следующей книге опишешь – во всех красках – свои злоключения.
– Ты так уверен, что мне захочется писать, а людям читать?
– Конечно, захочется! Ты сам говорил, что собираешься засесть за великое произведение, за настоящий роман, сюжет которого будет основан на реальных событиях.
– Не сейчас. Я не могу думать о будущем, Нэйтан, я не такой оптимист, как ты. Если выскребусь из грязи, вряд ли захочу снова в нее погружаться.
– Ладно, будет день, будет пища…
– Ты всегда планируешь наперед? – ухмыльнулся я.
– Президент Трумэн[41] говорил: «Пессимист из благоприятной возможности делает проблему, а оптимист проблему превращает в благоприятную возможность». Я полностью с ним согласен. В этом смысл моей жизни.
Смысл моей жизни терялся в тумане настоящего.
Глава 39
Когда раздался звонок, у меня появилось дурное предчувствие. Это была Дана.
– Сэмюэль… Мэйан…
Она задыхалась.
– Что с ней, да говори же! – воскликнул я, чувствуя, что сейчас упаду.
– Она с тобой говорила? Ты знаешь, где она?
– Мы виделись два дня назад. Что происходит?
– Она не вернулась. Не берет трубк