Я слегка лукавил: да, я считал своим долгом предотвратить катастрофу, но главное, не хотел до смерти напугать Дану, Мэйан и Лукаса.
Я ехал в Хэмптонс. Ураганный ветер с моря обрушивал на ветровое стекло потоки воды. Разбушевавшаяся стихия добавляла моменту драматизма. Видимость была ужасная, так что приходилось ориентироваться на фары шедшей впереди машины.
Когда я приехал, никого из людей Робинсона не было видно. Я сделал несколько глубоких вдохов и выдохов, чтобы отогнать парализующий страх.
Паника отступила, я нажал на кнопку вызова, и Кайл мгновенно ответил.
– Где вы? – спросил я.
– Совсем рядом… Мы хорошо замаскировались.
Я вышел из машины, и ветер кинулся на меня, как рысь с ветки дерева. Я решил обойти дом. Зловещая, «хичкоковская» атмосфера не добавляла уверенности, но деваться было некуда. Ставни прикрывали окна гостиной, но я все-таки разглядел, что комната пуста, хотя стол накрыт к ужину.
В кухонном окне тоже горел свет.
– Никого не вижу, – громко произнес я, сомневаясь, что инспектор услышит меня в шуме бури.
Я взялся за ручку и обнаружил, что дверь не заперта.
– Вхожу на кухню.
Я сделал два шага, но не различил ни звука и почти не дыша пошел дальше. В мозгу промелькнула мысль: сейчас войду в комнату и увижу на полу бездыханное тело.
В спину мне уперся какой-то предмет.
– Не шевелись, – прошелестел незнакомый голос. – Медленно подними руки.
Сердце пропустило такт и замерло.
Этот урод здесь, целится в меня из револьвера. Что он сделал с Мэйан и Даной? Нет, это кошмарный сон, такое случается только в кино. Или в моих романах. Но не в реальной жизни. Не в моей жизни.
Нельзя молчать, нужно подать знак копам… Я все понимал, но горло перехватил спазм, язык прилип к гортани. Робинсон мог не расслышать приказа поднять руки.
– Шагай… – дрожащим голосом приказал невидимый враг.
– Ладно, ладно, только не стреляйте, – каркнул я, моля бога, чтобы Кайл разобрал слова.
Я сделал несколько шагов и оказался в центре ярко освещенной гостиной.
– Черт, Сэмюэль!
Я резко обернулся и увидел Лукаса с мокрым от пота, перекосившимся от страха и изумления лицом.
– Но… что… – Лукас едва мог говорить.
– Мэйан? Дана? – спросил я, не в силах сложить слова в предложение.
– Наверху. Нужно их предупредить. Они, наверное…
В этот момент я вспомнил о Робинсоне и заорал:
– Инспектор! Все в порядке! Это…
Лукас не понял, почему я кричу, уставясь в темноту, и снова испугался.
Дверь распахнулась, и на пороге появилось двое вооруженных людей.
Лукас отшатнулся и начал медленно поднимать пистолет.
– Не стреляйте, он друг! – повторил я, пытаясь отобрать у него оружие.
Когда все успокоились, я объяснил Лукасу причину нашего появления, а он сказал, что в доме сработала сигнализация, оповестившая их о проникновении в сад, потом он увидел чью-то тень в свете молнии, велел Дане и Мэйан забаррикадироваться на втором этаже, схватил пистолет и кинулся к двери. Повернуть ключ он не успел, спрятался, дождался, когда я войду, и ткнул мне в спину дулом.
Мы с облегчением выдохнули. Испуг был так силен, что ни мне, ни ему не хотелось даже думать, чем все могло закончиться.
– Я, пожалуй, выпью, – сказал Лукас.
– Итак, этот человек знает, что мы здесь, – мрачным тоном произнесла Дана, напоминая, что радоваться рано. – Это ужасно. Мы сегодня же вечером вернемся домой.
Мэйан прижалась головой к плечу матери и устремила взгляд в пустоту.
Ко мне подошел Кайл.
– Можете показать его послание?
– Конечно, оно в телефоне. Держите.
Он взглянул на картинку, поднял глаза и вернул мне айфон. Вид у него был озадаченный.
– Есть проблема…
Взгляды присутствующих обратились на инспектора.
– Это рекламный ролик о Хэмптонсе. Совсем не то, что вы мне описали.
Дана, Мэйан и Лукас подошли и встали рядом, я нажал на Play и едва не задохнулся от изумления: рекламный ролик заканчивался словами «Мы ждем вас».
Они смотрели на меня, а я лепетал:
– Клянусь вам… Там было совсем другое…
По взглядам близких я понял, что они сомневаются – хотят верить, но сомневаются, – и не сдержался:
– Вот дерьмо! Он пытается свести меня с ума! Я вам точно говорю – говнюк снимал дом с улицы. Я видел, как вы накрываете на стол!
Аргумент был слабоват, я и сам это понимал.
– Не смотрите на меня, как на психа! – закричал я.
– Успокойтесь! – рявкнул Робинсон.
– Да, успокойся, – подхватила Дана. – Никто так не думает…
– Еще как думает! – заорал я. – Я вижу это по вашим глазам. Вы говорите себе: он снова все придумал! Он сошел с ума… как его мать! Чушь! Я знаю, что говорю!
– Папа! – крикнула Мэйан, чтобы заставить меня замолчать.
В глазах у нее стояли слезы, губы дрожали, и я понял, что моя реакция напугала ее куда больше исчезновения видео. Я сам дал окружающим повод сомневаться в моем душевном здоровье.
– Я тебе верю, – прошептала она, кидаясь в мои объятия.
Я прижал дочь к себе и сразу успокоился.
– Подменить один ролик другим ничего не стоит! – попыталась объяснить Мэйан.
– Это правда, – подтвердил Лукас.
– Простите меня, – пробормотал я. – Поймите, я так испугался… и всю дорогу воображал кошмарные вещи…
– Мы понимаем, – заверил полицейский.
Дана опустила глаза и промолчала – она явно взвешивала другую вероятность. Кусочки мрачной мозаики складывались в ее мозгу в картину моего сумасшествия: болезнь матери, страх кончить так же, резкая перемена характера сразу после выхода первого романа, недавние события…
Мой разум проследил ту же логическую цепочку, и я вдруг вспомнил, как бабушка – через много лет после маминого самоубийства – сказала, печально и обреченно: «Самое ужасное, что она этого не признавала. Повторяла как заведенная: «Я не сумасшедшая!»
Глава 43
– Скажи, что не ты послал это сообщение! Скажи, что неизвестный псих снова пытается тебе навредить!
Лицо перекошено, губы кривятся в презрительной гримасе, голос дрожит… Нэйтан задавал вопросы и не ждал ответов.
– Почему ты не поговорил со мной? Пусть я больше не твой агент, но ты что, и другом меня теперь не считаешь?
– Скажи я, ты бы этого не принял. Стал бы отговаривать, употребив все красноречие, а у меня не было ни сил, ни желания спорить.
Нэйтан достал газету, развернул ее и начал читать.
– «Сэмюэль Сандерсон оповестил прессу о намерении оставить литературное поприще. Автор ссылается на проблемы со здоровьем и усталость. Его агент, с которым мы связались по телефону, выразил удивление». Ты выставил меня идиотом!
– Ну извини… Я не собирался… не думал…
– «Хочу выразить признательность читателям, дарившим мне свое внимание и доверие, – продолжил Нэйтан. – Некоторые будут разочарованы, другие обидятся, почувствовав себя брошенными, но я утратил страсть к писательству. Продолжать в этих обстоятельствах значило бы проявить неуважение». Ну что тут скажешь – высший класс! Я в полном дерьме и схожу со сцены из уважения к вам! Герой! А я – нерадивый агент.
Нэйтана душила ярость.
– Мне очень жаль, что ты так это воспринял…
– Тебе жаль… Как всегда, думаешь только о себе, – рявкнул он.
– Ты прав, но не о модном писателе Сэмюэле Сандерсоне, а о человеке, который потерял семью и здоровье и вот-вот лишится рассудка.
Нэйтан плюхнулся на диван, немного помолчал, пытаясь успокоиться, и спросил, смягчив тон:
– Итак, ты принял обдуманное решение?
– Да, и окончательное.
– Автобиографический роман ты тоже писать не станешь?
– Угадал. Мне больше нечего ни сказать, ни написать. Пора начинать жизнь сначала.
– Возможно, когда-нибудь… через год, два, даже больше…
– Нет, Нэйтан, я наконец-то кое-что понял: писать – значит жить в других мирах, где действуют иные законы. Писатель должен позволить воображению взять верх над разумом, ему приходится переходить границы, менять ориентиры. Конец всегда один: человек начинает проводить бо́льшую часть времени в воображаемых вселенных, общаясь с несуществующими людьми и нимало не заботясь о близких. Я больше не могу так жить. Хочу вернуться к нормальному существованию – к тому, что было прежде.
Нэйтан встал и пошел к двери.
– Настанет день, и ты снова будешь писать, я в этом уверен, – устало прошептал он. – Тебе не удастся убить в себе писателя.
Он ушел, не сказав, сохраним мы нашу дружбу или обида и разочарование слишком сильны, и он больше знать меня не хочет.
Решение бросить сочинительство показалось мне последним шансом выбраться из болота. Больше не нужно ничего исправлять и улучшать, делать выбор и идти на компромисс. Приговор вынесен и обжалованию не подлежит: став романистом, я превратился в другого человека – гнусного, безответственного, непоследовательного. Я растратил всю свою чувствительность, забыл о ценностях, разлюбил игру в слова и совершенно выдохся. Мне было легко принять решение, ведь страсть и вдохновение ушли безвозвратно.
Я отказался искать природу моих проблем. Кто в них виноват – неизвестный психопат или мое собственное безумие? У меня были все резоны в пользу первой гипотезы, но вторая никуда не уходила, затаившись в тени страхов и дурных предчувствий. Я поставил крест на ремесле романиста – да, именно на ремесле! – и, возможно, сумею наконец разгадать тайну. Если меня преследует читатель-ненавистник, не исключено, что он отвяжется, как только погаснут огни славы. А если весь этот бред – плод моего больного мозга, я очень скоро все пойму.
Телефон звонил не переставая: журналисты хотели выяснить мотивы моего решения, близкие пытались урезонить. Я не отвечал ни тем, ни другим, но напряженная атмосфера, попытки вернуть меня к прежнему амплуа удачливого литератора оказались невыносимыми. Нужно было уехать из Нью-Йорка и попытаться обо всем забыть. Оставалось выбрать пункт назначения, вернее сказать – найти убежище, где я смогу отдохнуть и подвести промежуточные итоги. Но не слишком далеко от города, чтобы продолжать видеться с Мэйан.