Я использовала пишущую машинку «Хаммонд», так как она лучше всего подходила под мои специфические нужды. На нее существовали сменные каретки с разными символами и буквами, и их можно было менять в соответствии с характером работы. Без нее я, вероятно, не смогла бы учиться в колледже.
Для слепых издается крайне мало книг, необходимых для изучения разных дисциплин. Поэтому мне требовалось гораздо больше времени для выполнения домашних заданий, чем другим студенткам. Ручная азбука передавала все гораздо медленнее, и для ее понимания требовалось несравненно больше умственных усилий. Бывали дни, когда меня угнетало внимание, которое я должна была уделять мельчайшим подробностям. Когда я думала о том, что мне придется потратить несколько часов на чтение пары глав, в то время как другие девушки танцуют, гуляют и веселятся, в моей душе поднималась волна ярости. Однако потом я брала себя в руки и возвращалась к обычной своей веселости. Потому что, в конце концов, любой, кто хочет получить истинные знания, обязан карабкаться на гору в одиночку. А раз для меня к вершинам знания нет широкой прямой дороги, я должна проходить путь зигзагом. Да, я буду оступаться, натыкаться на препятствия, злиться и приходить в себя, стараясь сохранить терпение. Я буду медленно ползти вверх, а иногда топтаться на месте, обнадеживаться, становиться все увереннее, лезть все выше и видеть все дальше. Еще одно усилие – и я дотянусь до синей глубины небес, сияющего облака, вершины моих желаний.
В этой своей борьбе я была не одинока. Мистер Уильям Уэйд и мистер И. И. Аллен, директор Пенсильванского института по обучению слепых, доставали мне множество нужных книг. Их отзывчивость подбадривала меня на этом непростом пути.
В последний год обучения в Рэдклиффе я изучала Библию, политическое устройство Америки и Европы, английскую литературу и стилистику, оды Горация и латинские комедии. Больше всего мне нравилось изучать композиции английской литературы. Лекции были интересными, остроумными и увлекательными. Мистер Чарльз Таунсенд Коупленд раскрывал нам шедевры литературы во всей их первоначальной свежести и силе. За ограниченное время урока мы получали глоток вечной красоты творений старых мастеров, не затуманенных бесцельными интерпретациями и комментариями. Наслаждались тонкостью мысли и впитывали сладостные громы Ветхого Завета. Отправлялись домой, забывая о Яхве и Элохиме, но при этом чувствовали, что перед нами блеснул луч бессмертной гармонии формы и духа.
Это был самый счастливый год, потому что я проходила особенно интересующие меня предметы: экономику, литературу елизаветинской эпохи и Шекспира под руководством профессора Джорджа К. Киттреджа, историю и философию под руководством профессора Джозайи Ройса.
Раньше колледж представлялся мне некими современными Афинами, но это было далеко не так. Там нельзя было встретиться с великими мудрецами и даже не получалось ощутить соприкосновения с ними. Да, они там присутствуют, однако в каком-то мумифицированном виде. Нам приходилось каждый день извлекать их, замурованных в стенах науки, разбирать по косточкам и анализировать, прежде чем убедиться, что имеем дело с подлинными Мильтоном или Исайей, а не с качественной подделкой. Мне кажется, ученые часто забывают, что мы в большей степени наслаждаемся великими произведениями литературы, которые нам нравятся, а не теми, которые мы полностью понимаем. Лишь немногое из вымученных объяснений оседает в памяти. Разум выбрасывает лишнее, как ветка роняет перезрелый плод. Ведь можно знать все о процессах роста, стебле и листьях, цветах и корнях и не разглядеть прелести бутона, омытого росой.
Я вновь спрашивала себя: «Зачем нужны эти объяснения и предположения? Они похожи на слепых птиц, беспомощно бьющих по воздуху слабыми крыльями, которые мечутся туда-сюда в моем сознании». Я не пытаюсь сказать, что обязательное изучение прославленных трудов вовсе не нужно. Я возражаю лишь против бесконечных и противоречивых критических комментариев, которые доказывают лишь одно: сколько людей, столько и мнений. Но когда прекрасный преподаватель, вроде профессора Киттреджа, интерпретирует творения мастера, это как прозрение слепого. Живой Шекспир – тут, рядом с вами.
Правда, иногда мне хотелось проигнорировать половину того, что полагалось выучить. Потому что перегруженный ум не может оценить сокровище, за которое пришлось слишком дорого заплатить. Мне кажется, что прочесть за один день четыре или пять книг на разных языках о совершенно противоположных предметах и не упустить из вида конечной цели, ради которой это все делается, просто невозможно. Когда готовишься к контрольным и экзаменам и торопливо читаешь, голова забивается кучей бесполезного хлама. Сейчас моя память так перегружена смесью разнообразных знаний и идей, что я не уверена, смогу ли когда-нибудь разложить их по полочкам. Попадая в эту захламленную область своего разума, которая еще недавно была царством спокойствия, я чувствую себя слоном в посудной лавке. Осколки и обломки знаний обрушиваются на мой мозг, как градины, а когда я пытаюсь убежать от них, темы для сочинений и различные дисциплины бросаются за мной в погоню. В итоге я начинаю в изнеможении мечтать – да простится мне это грешное желание! – чтобы идолы, которым я поклонялась, рассыпались на мелкие кусочки.
Худшим в колледже для меня были экзамены. За свою жизнь я лицом к лицу встретила много подобных испытаний и стойко их прошла, но они снова поднимали бледные лица и угрожающе смотрели мне в глаза. Тогда я чувствовала, что мужество покидает меня, утекая из кончиков пальцев. Я проводила дни напролет, пытаясь заполнить голову туманными формулами и неудобоваримыми датами – весьма неаппетитной пищей, – пока желание, чтобы все эти учебники и науки поглотила морская пучина, не становилось непреодолимым.
И вот наступает этот страшный час. Вам очень повезло, если вы уверены, что в нужный момент сможете достать из глубин памяти ответ, который спасет вас. Но как же странно и досадно, что как раз тогда, когда память и способность разбираться в понятиях нужны вам больше всего на свете, эти качества напрочь вас покидают! Все с трудом накопленные факты исчезают именно в нужный момент.
«Коротко расскажите о Гусе и его трудах». Гус? Кто он такой и что он сделал? Имя кажется знакомым. Вы перерываете свою шкатулку исторических фактов, словно роясь в мешке с лоскутками, выискивая на ощупь обрывок шелка, но все тщетно. Вы уверены, что этот самый Гус где-то сидит в вашем мозгу, поближе к макушке… вы точно видели его там, когда читали раздел о начале Реформации. Но куда он подевался? Вы пробираетесь сквозь мешанину революций, смут и ересей, но где же Гус? Ау! Просто поразительно, сколько вы помните вещей, отсутствующих в экзаменационном билете. Вы в отчаянии хватаете мешок и вытряхиваете его на землю. И вот в уголке скромненько сидит этот самый Гус, не подозревая, как он заставил вас понервничать.
Именно в этот момент инспектор объявляет, что время истекло. С чувством глубочайшего отвращения вы запихиваете массу ненужного хлама в угол и отправляетесь домой, полные до краев революционными идеями об отмене божественного права профессоров задавать вопросы без согласия испытуемых.
Сейчас я задумалась над тем, что заполнила последние две или три страницы рассуждениями, которые неминуемо вызовут насмешки. О, я их заслужила: метафоры, сваленные мной в кучу, теперь вышагивают мимо меня, посмеиваясь! Но пусть издеваются! Все эти выражения точно описывают состояние, в котором я живу. Я усмехнусь и подмигну им, а потом заявлю, что мои представления о колледже кардинально изменились.
Да, романтический флер развеялся, но в процессе более глубокого изучения реальности я узнала то, что осталось бы неизвестным мне, если б я не получила этот опыт. Так, например, я освоила бесценную науку терпения. Она показывает, что образование подобно прогулке по красивым местам: нужно принимать его неторопливо, с благодарностью и гостеприимно распахнутым навстречу разнообразным впечатлениям сердцем. Тогда знание проникает в душу незаметно, но глубоко. «Знание – сила», – говорили древние. Я же считаю, что знание – счастье, потому что оно дает возможность отличать истину от фальши, возвышенное от низменного. Мы чувствуем сквозь века биение чьего-то сердца. И если человек не ощущает этих пульсаций, он поистине глух к музыке самой жизни.
Глава 21Мои друзья-книги
Все это время я рассказывала о себе, но ни разу не сказала о том, насколько сильно зависела от книг. И не только из-за удовольствия или мудрости, которые они предлагают, но и потому, что я впитывала из них знания, которые другие получают с помощью глаз и ушей. Книги действительно значили для меня гораздо больше, нежели для других.
Первый рассказ я прочитала сама в мае 1887 года в возрасте семи лет. С того дня я жадно поглощала все, до чего могли добраться мои нетерпеливые пальчики. Как я уже упоминала, в ранние годы у меня не было регулярных занятий, так что читала я беспорядочно.
Сначала у меня было совсем немного книжек с выпуклым шрифтом: сборник сказок для детей, хрестоматии для начинающих и книжка о Земле под названием «Наш мир». Я перечитывала их вновь и вновь, пока слова не стерлись так, что, как бы я ни нажимала пальцами на страницу, не могла их различить. Иногда мне читала мисс Салливан. Она рисовала у меня на руке по буквам коротенькие сказки и стишки, которые я могла понять. Однако я хотела читать сама, а не слушать.
Читать по-настоящему я начала во время первой поездки в Бостон. Мне разрешили проводить часть времени в институтской библиотеке, и я переходила от шкафа к шкафу, снимая книги с полок, до которых могла дотянуться. Правда, тогда я улавливала смысл всего лишь пары слов на странице, но меня завораживали сами слова, а не их смысл. Мой ум в тот период воспринимал все, что в него попадало, так что он сохранил сотни отдельных слов и целых предложений, значения которых я не понимала. Поэтому, когда я научилась писать и говорить, эти слова и фразы вдруг полились из меня совершенно естественно, и друзья поражались богатству моего словарного запаса. Думаю, я успела просмотреть отрывками большое количество книг (в ту пору я ни одну книжку не дочитывала до конца) и сотни стихотворений, не понимая в них ни слова. Так продолжалось, пока мне в руки не попала повесть «Маленький лорд Фаунтлерой» – и она стала первой книгой, которую я прочитала осознанно.