Лоренс Хаттон
Мы находимся здесь уже неделю и планируем оставаться у миссис Роде до субботы. Все к нам очень добры, мы наслаждаемся каждой минутой нашего визита. Повидались со многими нашими старыми друзьями и встретили новых. В прошлую пятницу мы обедали с Роджерсами, и они были к нам бесконечно добры! Мое сердце наполняется благодарностью и радостью, когда я вспоминаю их ласковую учтивость и доброту. Еще я повидалась с доктором Гриром. У него такое доброе сердце! В воскресенье мы ходили на службу к Св. Варфоломею, и могу сказать, что никогда еще после смерти дорогого епископа Брукса я не чувствовала себя в церкви так уютно. Доктор Грир проповедовал медленно, чтобы мисс Салливан успевала передать мне каждое слово. Наверное, его прихожане удивились такой необычной манере. А после службы он попросил органиста – мистера Уоррена – поиграть для меня. Я стояла посередине церкви, где сильнее всего вибрации огромного органа, и ощущала, как в меня бьются мощные волны звуков, словно громадные морские валы, стучащие о борт маленького кораблика…
Посреди реки
Глава 1Головоломка
Я считаю, что люди принимаются за мемуары, когда уже достаточно стары, чтобы умереть. Этим они избавили бы себя и других от многих хлопот. Однако раз уж я пишу, пока еще жива, хоть это и очень нескромно с моей стороны, то мне придется добавить к сложностям своих близких и друзей описание того, что происходило в моей жизни после окончания колледжа Рэдклифф.
Долгие годы я записывала события и то, что казалось мне интересным, от случая к случаю в разном настроении и при разных обстоятельствах. Подобная беспорядочная манера письма соответствует моему характеру. Такой способ работы дает мне возможность вести себя с читателем как с добрым другом, поболтать и посмеяться по ходу дела, и мне это нравится.
На последующих страницах я не стану читать проповедь или развивать какую-то одну главную мысль. Не собираюсь и никого вести за собой по лабиринтам своего сознания. Я лишь хочу нанизать на нитку мимолетные мысли и чувства, облечь их в слова. Мне часто говорили, что если я сумею это сделать, то, возможно, частицы моей жизни добавятся к тому запасу мыслей, искренности и сочувствия, откуда люди черпают силы для того, чтобы жить. Скорее всего, мои заметки окажутся не слишком умными или выдающимися, но в них будут содержаться зерна дружеского участия моих близких.
Работа над автобиографией напомнила мне любимое занятие моего друга, полковника Рёблинга. В последние годы жизни он был строителем. В молодости он строил Бруклинский подвесной мост и остался инвалидом, оказавшись надолго под водой, запертый в одном из кессонов. Однажды я навещала его в Трентоне, Нью-Джерси, и он показал мне пазл, который он собрал. На мозаике были изображены река с перекинутым через нее мостом, зеленые холмы, синее небо с пушистыми белыми облачками, отражающимися в воде. Полковник брал из маленькой плоской чаши кусочки пазла и составлял картинку с великим терпением.
Я вспомнила это потому, что процесс написания автобиографии напоминает мне головоломку полковника Рёблинга. Бесчисленные обрывки моих воспоминаний и переживаний падают в чашу памяти, где, расчлененная, лежит моя жизнь. И моя задача состоит в том, чтобы из отдельных фрагментов заново собрать единое целое: себя и мир, в котором я живу, с его небесами и океанами, пустынями и вулканами, горами и реками, городами и людьми. И легче не становится, так как одни и те же события каждый раз оцениваешь по-новому. Вот ты находишь фрагмент, который кажется подходящим, но при ближайшем рассмотрении понимаешь, что он залит чувствительностью, устаревшими взглядами и отношениями, словно сиропом. При этом новый опыт заставляет эти фрагменты изменяться. Я складываю свой пазл так и этак, но фрагменты не хотят соединяться. И вот я наконец вроде бы составила достаточно полную картину, но бросаю взгляд в чашу и вижу там не вошедшие никуда фрагменты, с которыми не знаю, что делать. Чем дольше я пишу, тем важнее они мне кажутся, так что мне приходится разбирать картинку на части и складывать ее заново. Я удивляюсь неожиданной связи фактов и воображения, которые формируют узор по смутным очертаниям жизненного опыта. Мое стремление к совершенству требует внести некоторое изящество в сочинение, но в конце концов я понимаю, что моменты моей жизни вовсе не так безупречно раскрашены и вырезаны, как кусочки мозаики полковника Рёблинга. Возможно, в них существует симметрия, цель и законченность на взгляд Творца, но обычным людям это все покажется беспорядочно перемешанными обрывками, и они могут решить, что пустоты в узоре следовало бы заполнить чем-то благородным, драматичным или необыкновенным.
В первую часть моей биографии вошли учебные сочинения, которые я писала ежедневно или раз в две недели под руководством профессора английской литературы колледжа Рэдклифф Чарльза Таунсенда Коупленда. Я не собиралась их публиковать, однако однажды утром встретила мистера Уильяма Александера из «Домашнего журнала для дам» на занятии по латыни. Он сообщил мне, что издатель мистер Бок желает напечатать «Историю моей жизни» с продолжением. На это я ответила, что об этом не может идти и речи: ведь я едва успеваю справляться с учебой в колледже. Он же рассмеялся: «Вы уже написали большую часть автобиографии в своих домашних заданиях». Он так уверенно говорил об этом, что я подписала соглашение о передаче прав на «Историю моей жизни» за три тысячи долларов. О, тогда я не представляла, на что иду! Эти три слова содержали особую магию, и в моем воображении книга уже была написана. Мое самомнение и радость были беспредельны.
Поначалу все шло гладко. На тот момент у меня уже было несколько готовых сочинений, которые мистер Коупленд прочел и внес несколько замечаний, чтобы я учла их в первой главе. Однако вскоре я обнаружила, что использовала все подходящие для описания темы. Мне стало очень страшно. Я не имела ни малейшего понятия, как писать для журнала, как сокращать материал до определенного объема, не знала и о сроках исполнения, пока на меня, как стая голодных птиц на поспевшую вишню, не обрушился поток телеграмм. Меня завалили полными досады сообщениями: «Нет связи между шестой и седьмой страницей. Шлите телеграфом недостающую часть», «Немедленно требуется следующая глава» – и все в таком же духе. Спустя годы мистер Бок поведал мне, что занятые публикацией моей повести сотрудники журнала воспринимали дантовский «Ад» более приятным времяпрепровождением, чем работу с ней. Именно тогда он решил никогда больше не публиковать истории, не имея на руках законченной рукописи. Впрочем, позже он признался, что это ему так и не удалось. Я уже была близка к краю отчаяния, когда моя только что вышедшая замуж подруга Ленора рассказала мне о мистере Джоне Мэйси – однокласснике своего мужа. Она описала его как в высшей степени благородного и разумного человека, своего рода рыцаря, который мог спасти меня от зубов дракона. Мистер Мэйси в то время преподавал в Гарвардском университете и вел некоторые курсы в Рэдклиффе, но я не была с ним знакома, поэтому Ленора организовала нашу встречу. Мистер Мэйси понравился мне сразу: он был учтивым и явно хотел помочь. Вместе мы просмотрели весь материал, находившийся в состоянии первозданного хаоса, и мистер Мэйси быстро с ним справился. Всего за пару часов мы составили вполне неплохую главу. Мистер Бок воспринял его как спасителя, потому что с тех пор новые главы отправлялись в журнал более-менее вовремя.
Мистер Мэйси стал для меня братом, другом и лучшим советчиком. И если эта моя книга не такая, какой бы ей следовало быть, то лишь потому, что без его поддержки я чувствую себя растерянной.
Глава 2О юность, юность!
В первой части повествования я весьма подробно описала историю моей борьбы и поступления в колледж Рэдклифф, так что тут я просто суммирую впечатления.
Преграды, стоявшие у меня на пути и требовавшие преодоления, лишь разжигали во мне желание испытать себя в окружении нормальных студенток. Мне казалось, что в колледже я обрету подруг, которых интересуют те же предметы, что и меня, и которые тоже пытаются найти свою дорогу в жизни. Я посещала лекционные залы с душевным подъемом, чем походила на юношей, собиравшихся вокруг Платона и Сократа, ведь в этих залах разливалось «вино, предназначенное для души». Я ждала, когда профессора-виночерпии ответят на все волнующие меня вопросы.
Но вскоре я осознала, что подобные надежды говорили лишь о моей неопытности. Я вспомнила, как в библиотеке джилмановской школы для девочек мисс Салливан воскликнула: «Какие прекрасные книги! Ты только потрогай!» Я робко дотронулась до роскошных корешков. Названия были вытиснены так выпукло, что я могла понять каждую букву. Однако, взяв книгу с полки, я обнаружила, что все они роскошно переплетенные, но пустые внутри муляжи, хоть и с золотыми буквами «Шекспир», «Данте» «Чосер», «Монтень» и «Бэкон» на переплетах. То же я ощутила и в колледже, когда мои мечты развеяла унылая реальность.
Самыми главными, а порой и непреодолимыми препятствиями на моем пути во время учебы в колледже стали нехватка книг и нехватка времени. Большую часть необходимых книг мне читала мисс Салливан, рисуя буквы на моей руке. Мы с ней корпели над учебниками ночами, когда все в доме спали, стараясь наверстать упущенное днем. Мистер Роджерс и мистер Уэйд, мои великодушные друзья, были готовы заказать для меня книги с выпуклым шрифтом, но редко когда преподаватели заранее сообщали, какие именно книги мне понадобятся, чтобы их успели напечатать к нужному сроку. 25 лет назад еще не существовала служба Красного Креста, которая снабжала слепых студентов учебными пособиями. В противном случае многих огорчений можно было бы избежать.
Моя учительница всегда была рядом со мной. Она не только читала мне домашние задания и пересказывала лекции, но и отыскивала значения немецких, французских и латинских слов в словарях. Как ей удавалось, с ее слабым зрением и незнанием этих языков, справляться с такой трудоемкой работой, я не могу понять до сих пор.