бности».
Он часто с теплотой вспоминал свою покойную жену, миссис Клеменс, и выражал сожаление, что я ее не знала.
«Иногда мне бывает очень одиноко, когда после ухода гостей я остаюсь один у камина, – говорил он. – Мои мысли уносятся в прошлое. Я вспоминаю Ливи, и воспоминания о тихих вечерах вдвоем падают, как маленькие звезды, в тишь настоящего. Все когда-нибудь разрушается и ломается. Так произошло и в тот день, когда умерла Ливи».
Мистер Клеменс с особой нежностью повторял строки, которые он высек на ее надгробии:
Солнце ласковое Юга,
Здесь нежнее грей;
Теплый легкий ветер Юга,
Бережнее вей;
Тише зеленей над нею,
Луговой травы покров;
Добрых снов, моя подруга,
Доброй ночи, добрых снов.
Через год после ее смерти он сказал мне:
– Это был самый печальный год в моей жизни. Если бы не работа, которая дарит забвение, моя жизнь была бы невыносима.
– Но, мистер Клеменс, вас прославляет весь мир! Ваше имя стоит в одном ряду с величайшими писателями. Бернард Шоу сравнивает вас с Вольтером, а Киплинг называет американским Сервантесом! – воскликнула я.
– Ах, Хелен, ваши речи сладки, но вы не понимаете, что я всю жизнь лишь развлекал людей. Я утонул в их смехе.
Марк Твен – это имя, которое вписано в историю Америки. Он символизирует истинные качества пионеров: широту души, свободу духа и радостный взгляд на мир. Это взгляд людей, отправляющихся в путь в новые, прежде неизведанные места. В моем понимании Марк Твен и река Миссисипи – это единое целое. Когда я сказала ему, что «Жизнь на Миссисипи» – моя любимая книга, он был удивлен. «Это удивительно. Я никогда не думал, что такое грубое чтение может заинтересовать женщину. Хотя я не слишком хорошо знаю женщин».
После шутки о женщинах в его голосе прозвучала грусть: «Те дни были великолепны. Они никогда не вернутся, жизнь поглотила их, и юность не повторится. Это были дни, когда воды жизни были полны, а в сердце искрилось вино романтики. Таких дней больше не будет».
Этот разговор произошел после того, как он прочитал мою книгу «Мир, в котором я живу», и прислал в Рентхем записку с приказом явиться в Стормфилд и провести несколько дней с ним.
Это походило на указ любимого короля. Если мне не изменяет память, дело происходило в феврале. Его экипаж ожидал нас на станции Реддинг. Тонкий слой снега покрывал земли Коннектикута. Воздух был пропитан резким ароматом кедра и сосны, а нас ждало восемь волшебных километров до Стормфилда. Лошади бодро несли нас вперед, и мы мчались по извивающимся деревенским дорогам. Мистер Мэйси читал дорожные указатели с инициалами «М. Т.». Итальянская вилла на вершине холма становилась все ближе, и мне сообщили, что мистер Клеменс ждет нас, стоя на веранде. Проехав мимо двух огромных каменных столбов, мы увидели, что он машет нам рукой. Весь в белом, с седыми волосами, сверкающими на солнце, подобно инею на серых камнях.
В камине пылал яркий огонь, и мы ощутили тонкий аромат смолистых дров и апельсинового чая. Я сообщила мистеру Клеменсу, что негоже выходить на улицу без шляпы. Он был явно рад моей заботе и с легкой грустью заметил: «Так редко кто-то теперь заботится о моей беспечности».
Так мы грелись у огня, распивая чай, и мазали тосты маслом, а он уговаривал меня добавить на них еще и клубничное варенье. Чай нам разливала мисс Лайон – секретарь мистера Клеменса.
Мистер Клеменс спросил, хочу ли я осмотреть дом, сообщив, что гости часто находят его более интересным, чем самого хозяина. Мы прошли через просторную лоджию, уставленную живыми растениями и высокими горшками с сухими полевыми травами, которые можно найти осенью на холмах. Из гостиной мы перешли в столовую, затем вышли наружу, на крытую аллею, и вернулись в бильярдную. По словам мистера Клеменса, именно здесь он проводит свои самые счастливые часы. Он гордился бильярдным столом, подаренным ему миссис Г. Г. Роджерс, и предложил научить меня игре.
– Но, мистер Клеменс, для игры в бильярд нужно зрение, – возразила я.
– Да, – ответил он с усмешкой, – но не для той игры, в которую играют Пэйн, Данн и Роджерс. Слепой мог бы играть не хуже.
После этого мы поднялись наверх, чтобы осмотреть его спальню, великолепную резную кровать и насладиться видом из широких окон, пока не наступила ночь.
– Хелен, попробуйте представить, что отсюда видно, – сказал он. – Мы находимся на самой вершине заснеженного холма. Дальше тянутся густые ельники и сосновые леса, за которыми виднеются другие снежные холмы и каменные заборы, идущие в разные стороны. Белый снег окутывает их словно волшебством. Это великолепное, дикое место, полное запахов смолы и хвои.
Наши комнаты располагались рядом с его. На каминной полке висела табличка, сообщавшая ворам о местонахождении ценностей. После недавнего ограбления он принял такую меру предосторожности, чтобы новое вторжение не нарушило его сон.
«Прежде чем оставить вас, – сказал он, – я хочу показать вам комнату Клары. Это самая красивая комната в доме». Он не успокоился, пока не показал нам комнату прислуги, и, пожалуй, отвел бы нас и на чердак, если бы мисс Лайон не предложила отложить это на другой день. Было очевидно, что мистер Клеменс гордится своим домом. Проект создал сын его давнего друга Уильяма, Дин Хоуэлл, который вписал архитектуру в естественное окружение. В итоге получилось так, что темные кедры и вечнозеленые сосны удивительно красиво обрамляли белую виллу. Мистер Клеменс особенно любил, как солнечный свет проникает сквозь большие окна, и вид, который открывается на поля и небо.
– Заметьте, – сказал он, – на стенах нет картин. Это выглядело бы дерзостью. Нет художника, который мог бы создать пейзаж, равный виду из этих окон.
Мы проводили время в своих комнатах, пока не наступало время обеда. Обеденные беседы в доме мистера Клеменса были настолько увлекательными, что еда казалась чем-то второстепенным. Здесь гостям не нужно было искать темы для разговора. Мистер Клеменс утверждал, что наслаждение едой невозможно под давлением обязанности поддерживать беседу. Поэтому он предпочитал сам вести разговоры, ожидая, что в других домах с ним поступят так же. Его речи были смелыми и остроумными, источали легкий аромат табака, искрились юмором и богохульством и не делали скидку на присутствие дам. Разговаривая, он красовался, но это делало его рассказы живыми и непритворными. Он никогда не скрывал своих взглядов, следуя мнению Гете: «Только глупцы скромны». Мистер Клеменс, несомненно, был не из их числа.
Он ел немного и часто вставал из-за стола, продолжая разговор, ходя взад и вперед по комнате. Он останавливался за моим стулом, предлагая положить мне еще что-нибудь. А еще он радовался, когда я угадывала цветы, которые он доставал из вазы и показывал мне. Свое восхищение он выражал, чрезмерно усердно описывая скрытые способности человеческого мозга, утверждая, что большинство людей не используют их полностью. Такие рассуждения часто приводили к тирадам о человеческой глупости. Наблюдая, как моя учительница пишет на моей руке, он спрашивал: «А можете ли вы написать истинную правду на левой руке Хелен?» Иногда дворецкий уговаривал его попробовать особенно заманчивое блюдо, и тогда он опять садился за стол.
Как-то раз он потихоньку вышел из комнаты и запустил механический орган в гостиной, чтобы проверить мою способность чувствовать музыку. Моя учительница рассказывала, как забавно было наблюдать за тем, как он на цыпочках крадется обратно в столовую и ищет признаки того, что звуки музыки достигли моих ног. Я не могла ощутить вибрации из-за плиточного пола, который не пропускал звуковые волны, но иногда чувствовала колебания стола в такт дрожанию струн, что доставляло ему радость.
После обеда мы собирались у камина, и мистер Клеменс, стоя спиной к огню, продолжал наш увлекательный разговор. Его неторопливая речь напоминала Миссисипи: «Куда спешить? Океан может подождать». Мы в очередной раз восхитились его прекрасным домом, на что он ответил: «Он мне идеально подходит. Я нигде больше не стану жить».
Он заинтересовался нашим рассказом о том, что наш друг мистер У. С. Бут обнаружил в произведениях, традиционно приписываемых Шекспиру, акростихи, указывающие на авторство Фрэнсиса Бэкона. Сначала он был настроен крайне скептично, но потом так увлекся этим исследованием, что даже написал книгу «Умер ли Шекспир?». В ней он разрушал шекспировскую легенду, хотя и не верил, что сможет убедить кого-либо в этом.
«Я написал ее исключительно для удовольствия, не стремясь убедить кого бы то ни было, что Шекспир не писал Шекспира. Шекспир, торговец из Стратфорда, и через тысячу лет останется божественным Шекспиром».
Когда пришло время ложиться, мистер Клеменс проводил меня в мою комнату и сказал, что я могу найти сигары и фляжку с шотландским виски или бурбоном в ванной, если мне захочется. А еще он сообщил, что обычно утро он проводит за работой и гости редко видят его до ланча, но он будет счастлив сделать для меня исключение, потому что хочет сообщить мне кое-что в отсутствие моего ангела-хранителя.
На следующий день он прислал за мной примерно в десять часов утра. Он предпочитал творить, не вставая с постели, и выглядел особенно элегантно в роскошном шелковом халате на фоне белоснежных подушек, диктуя текст стенографистке. Он предложил мне занять вторую сторону кровати, с условием, что я буду молчать и не буду отвлекать его. Я отказалась, сказав, что цена такого предложения слишком велика и я не готова отказаться от своего права болтать, как бы ни велик был соблазн.
Солнечные лучи заливали комнату. Мистер Клеменс сказал, что, если я не склонна работать после обеда (это он язвил, так как давно заметил, что я далеко не трудолюбива, а еще он был уверен, что мои книги писал кто-то другой), он с удовольствием проведет нас по ферме. Еще он добавил, что не будет присутствовать на ланче, потому что врач посадил его на строгую диету. Однако к десерту все-таки появился, заявив, что не смог устоять перед ароматом яблочного пирога. Мисс Лайон нерешительно возразила: