– Но, мистер Клеменс…
– Я знаю, но яблочный пирог еще никого не убивал. Впрочем, если Хелен скажет, что мне его нельзя, я не буду есть.
Конечно, у меня не хватило духа заявить подобное, поэтому мы пришли к компромиссу: маленькому кусочку, за которым последовали большой кусок и пантомима с просьбой не выдавать его мисс Лайон.
Я заподозрила неладное и сказала:
– Давайте отправимся на прогулку, пока мистер Клеменс не послал на кухню еще за одним пирогом.
Он тут же отозвался:
– Скажите Хелен: я давно подозревал, что она провидица! А теперь получил доказательство.
Он надел меховое пальто и шапку, положил в карман сигары и заявил, что готов к прогулке. Пройдя через крытую аллею, он остановился, давая мне возможность прикоснуться к кедрам, растущим по обе стороны тропы.
– На этих арках должны были находиться вьющиеся розы, – сообщил он. – Но, к сожалению, этой зимой они не зацвели. Я уже провел беседу с садовником и надеюсь, что к вашему следующему приезду у нас будет для вас полно роз.
Он выбрал для нашей прогулки живописный маршрут вдоль валунов и игривого ручья, который зима не смогла сковать льдом. Он попросил мистера Мэйси рассказать мне, что напротив, через долину, виднеется красивое белое здание.
– Скажите ей, что это церковь. Раньше она стояла с этой стороны, но прошлым летом прихожане перенесли ее, когда я сказал им, что она мне не нужна. Они проявили необычайную любезность. Теперь, на расстоянии, она выглядит именно так, как и должна: тихая, чистая и таинственная.
Мы пересекли ручей по шаткому мостику. Он сказал, что мостик древний, а тихий коричневый пруд под ним был описан еще в Песне Песней Соломона. Я процитировала соответствующий отрывок. Проводить время с ним, слушая его забавные небылицы, держать его за руку было чистым удовольствием. Он заметил: «Книга земли удивительна. Жаль, что у меня не было времени прочитать ее всю. Если бы я начал в молодости, возможно, сейчас я бы как раз закончил первую главу. Но теперь уже слишком поздно».
Продолжая путь, мы углублялись все дальше, забыв о времени и пространстве, очарованные ручьем, лугом и каменными изгородями, украшенными красными и золотыми виноградными лозами. Они, хоть и потускнели от дождя и снега, все еще сохраняли свою изысканность. Поднявшись на холм, мистер Клеменс задержался и, взглянув на лежащую внизу зимнюю долину Новой Англии, заметил: «Это так похоже на старость. Мы стоим на вершине и вспоминаем пройденный путь. Как же быстро пролетают дни молодости». Он показался утомленным, поэтому мистер Мэйси предложил вернуться домой самым коротким путем и встретить нас с экипажем на дороге. Мистер Клеменс посчитал это отличной идеей и сказал, что проводит меня и миссис Мэйси к дороге, которая, по его словам, находилась «сразу за этим чудовищным холмом». Наше путешествие превратилось в удивительное и немного страшное приключение.
Мы шли по коровьим тропам, пересекали ручьи, полные ледяной воды, и проходили через мертвые поля, усеянные золотыми и красными пятнами, контрастирующими со снегом. Оказалось, что это были высохшие кусты золотарника и черники. Мы осторожно продвигались по обманчивым тропинкам. В конце концов он с видом первооткрывателя свернул куда-то и пробрался сквозь заросли и густые ветви сосен. Я сообщила, что мы, судя по всему, заблудились. Он ответил: «Мы в неизведанной чаще. Похоже, мы попали в первозданный хаос, который был до того, как Бог отделил воды от земли. Дорога должна быть за ним». «Угу», – ответили мы слабыми голосами, пытаясь понять, как перебраться через бурный поток, который несся с холмов. Было ясно, что мы заблудились.
«Дорога там, где этот решетчатый забор», – заявил мистер Клеменс. Наше замешательство сменилось радостью, когда мы увидели мистера Мэйси и кучера, ожидающих нас по ту сторону забора. «Стойте там!» – закричали они. За считаные секунды они разобрали часть забора, блокировавшего наш путь. Им также не потребовалось много времени, чтобы построить мостик, по которому мы перешли наш Рубикон. Узкая дорожка к цивилизации вела через холмы, извиваясь между каменными стенами, зарослями сумаха и кустами дикой вишни, с которых свисали сосульки. На полпути нас встретила мисс Лайон с упреками и слезами. Мистер Клеменс смущенно пробормотал: «Это снова случилось: меня соблазнила женщина».
Я думаю, что никогда не получала столько удовольствия от прогулки. Даже блуждать по лесу вместе с мистером Клеменсом было весело, несмотря на мои опасения, что он сильно устал. Возвращаясь, он восхвалял Стормфилд: «Это мой рай. Здешний вид неповторим и постоянно меняется. Природа неиссякаема в своих новых красотах и чудесах».
Я надеюсь, что слухи о том, что он возненавидел это место из-за отсутствия общения с людьми, не соответствуют действительности. Ему там было хорошо. Хотя я признаю, что для человека с таким темпераментом, как у мистера Клеменса, одиночество может стать невыносимым.
В последний вечер нашего визита мы сидели у горящего камина, а мистер Клеменс спросил, не хочу ли я послушать его «Дневник Евы». Конечно, я сразу загорелась этой идеей.
– Как это будет происходить? – спросил он.
– Вы будете читать вслух, а миссис Мэйси будет чертить слова у меня на руке.
– Но я думал, вы будете читать по моим губам.
– Конечно, я могу, но я подумала, что вам это покажется утомительным. Давайте попробуем, а если не выйдет, вернемся к первоначальному варианту.
Думаю, такого не случалось пережить никому другому на свете: читать Марка Твена по его губам!
– Мистер Клеменс, – напомнила я, – вы обещали надеть для меня свою оксфордскую мантию до отъезда.
– Верно, Хелен, я обещал и надену. Сделаю это прямо сейчас, пока не забыл.
Мисс Лайон принесла роскошную красную мантию, которую он получил в Оксфорде, когда ему присудили степень доктора литературы. Он надел ее и замер в свете пламени. Кажется, ему понравилось, что это произвело на меня впечатление. Он обнял меня и поцеловал в лоб, как папа, кардинал или монарх, благословляющий дитя.
Как бы я хотела уметь рисовать, чтобы запечатлеть этот момент! Мистер Клеменс сидел в кресле, мантия словно горела на его плечах, а серебристые волосы блестели в свете лампы. В одной руке он держал «Дневник Евы», в другой – трубку. «Если она будет мешать, я уберу, – сказал он, – но без нее мне неловко». Я села рядом на низком стуле, слегка касаясь его губ пальцами. Мистер Мэйси зажег сигару, и чтение началось.
Сначала все шло хорошо. Я легко читала по губам. Он приятно растягивал гласные, и его речь казалась мне пением. Но когда он начал жестикулировать трубкой, люди и предметы смешались, и я запуталась. В итоге мы пересели: миссис Мэйси села рядом со мной и начала писать на моей руке, а левой я продолжала следить за выражением лица мистера Клеменса. Мы погрузились в проникновенную историю о первых людях. Радость и наивность детского ума – это священное чудо, и, когда юная Ева смеется, мир становится еще прекраснее. Прекрасный голос мистера Клеменса, читающего о любви Евы и о горе Адама у ее могилы, вызвал слезы у всех нас. Мы могли ощутить его собственную боль в строчках «Везде, где была она, был рай».
Дружба с мистером Клеменсом была для меня, ограниченного в возможностях человека, бесценна. Я помню наши разговоры о жизни. Он никогда не заставлял меня чувствовать себя никчемной, как многие другие. Он знал, что думаем мы не органами чувств и способность мыслить тоже от этого не зависит. Именно поэтому я его так любила.
Вероятно, самое глубокое впечатление, которое он оставил в моей памяти, – это непреходящая тоска. Всякий раз, касаясь его лица, я чувствовала его грусть, даже когда он рассказывал веселые истории. Он улыбался не лицом или губами, а душой, разумом. Его голос был удивительно красивым и звучным, как мне казалось. Он умело использовал все его оттенки для передачи тончайших нюансов смысла. Его дикция была такой ясной, что, прикладывая пальцы к его губам, я могла понять каждое слово и его значение в предложении… О, как сладко и одновременно горько вспоминать его размеренные, медленные фразы, которые под моими пальцами превращались в чудесные, изящные образы. Его руки также были полны выразительности и передавали оттенки эмоций. Говорят, что жизнь иногда была со мной жестока, и я порой унывала из-за лишений, но подарки дружбы, которыми она меня одарила, заставляли меня отказаться от всех упреков. Пока воспоминания о дорогих друзьях остаются в моем сердце, я продолжаю утверждать, что жизнь прекрасна.
Мистер Клеменс обладал поразительной остротой ума и глубиной мысли. Его слова срывались, как мощные потоки водопада, казалось, что на поверхности лишь юмор, но на дне скрывалось глубокое стремление к истине, гармонии и красоте.
Однажды он заметил в своей обычной несколько циничной манере:
– В жизни мало что обходится без фальши.
– Но ведь на свете есть красота, мистер Клеменс.
– Да, есть красота, и красота – зародыш той духовности, из которой мы растим цветы неувядаемые…
Перед написанием этой главы я и не подозревала, насколько трудно будет воссоздать в памяти его остроумные фразы. Возможно, я бы и не справилась, если бы не делала записей сразу после наших бесед. Я старалась сохранить точность его слов.
Наступил день прощания. Добрый человек в белом костюме махал нам с веранды, прощаясь так же, как и приветствовал. Мы смотрели, как медленно скрывается за горизонтом величественное здание на вершине холма, и тоскливо спрашивали друг друга: «Увидимся ли мы еще когда-нибудь?» Увы, этого не произошло. Однако его образ останется в наших сердцах навсегда. Черты его лица и ореол светящихся белых волос запечатлелись на кончиках моих пальцев, а его великолепный голос вечно будет звучать в моей памяти.
Я посещала Стормфилд после его кончины. Цветы там до сих пор цветут, легкие ветры шепчут в кронах величественных кедров. И, как мне сказали, птицы поют так же, как и прежде. Но для меня это место теперь лишено любви. Когда я была там в последний раз, от дома остались одни руины. Только дымоход возвышался над обгоревшими кирпичами на фоне осеннего пейзажа.