Выводила из себя меня и пресса, освещающая наше турне. Их комментарии по поводу моих высказываний были невероятно глупы. Когда я занималась лишь вопросами социальной поддержки слепых, они обрушивали на меня лавину комплиментов, называя меня «чудо-женщиной», «великой жрицей слепых» и «одним из великих чудес света». Но как только я начала затрагивать острые социальные и политические темы, не совпадающие с мнением большинства, тональность статей кардинально поменялась. Журналисты выражали сожаление, что я стала жертвой недобросовестных людей, которые использовали мои увечья, чтобы я передавала их идеи. Делиться мыслями и эмоциями, переполняющими мое сердце, всегда было для меня естественно. Я ценила честные споры и была готова к любой критике, если ко мне относились как к разумному человеку с правом на собственное мнение.
Группа, которую я поддерживала, прилагала все усилия, чтобы предотвратить вступление Америки в войну. Другая группа – очень влиятельная и настроенная не менее решительно – стремилась к противоположному. Туда входил и Теодор Рузвельт.
Я встретилась с президентом Рузвельтом в 1903 году, когда он навещал моего приемного отца, мистера Хитца. Он послал мне прекрасную корзину цветов и предложил навестить его в Белом доме, если я сочту возможным. Президент был очень доброжелателен. Он расспрашивал мисс Салливан о моем образовании и спросил, можно ли ему поговорить со мной напрямую. Я предложила ему за пару минут научиться ручной азбуке, и он попробовал написать несколько слов на моей ладони. Ему это давалось с трудом, так как он был нетерпелив, и тогда мисс Салливан показала ему, как можно общаться со мной, читая по губам.
Он спросил меня, стоит ли его сыну Теодору играть в футбол. Я была озадачена, не понимая, серьезно ли он спрашивает или шутит. Я ответила, что в Рэдклиффе мы не играли в футбол, но я знаю, что некоторые гарвардские профессора считают, что футбол отвлекает студентов от учебы. Затем он спросил, знаю ли я о Плинии, и, услышав мой утвердительный ответ, поинтересовался, читала ли я его письмо к Траяну, в котором Плиний утверждает, что, если разрешить грекам заниматься атлетикой, они будут слишком заняты, чтобы представлять угрозу для Рима.
После этого мы обсудили работу мисс Холт на благо слепых в Нью-Йорке и мою деятельность в Массачусетсе. Он попросил меня продолжать напоминать людям об их ответственности за слепых.
Я запомнила его как человека, всегда находящегося в напряжении и готового к действию, а его неугасаемое стремление к лидерству произвело на меня впечатление. В период, предшествующий вступлению США в войну, он, по моему мнению, вел себя импульсивно, что создавало иллюзию, что он делает великие дела.
Моя группа стремилась к открытому диалогу и честным дебатам. Мы хотели, чтобы общественность была полностью осведомлена обо всех последствиях вступления в войну, прежде чем приняла решение о ее начале. Однако, кажется, выбор был сделан без учета мнения народа.
Я не считаю, что понимаю все мировые проблемы, но ощущаю ответственность за улучшение мира и за многие вещи, которые, возможно, меня совсем не касаются. И мне стыдно вспоминать, что я промолчала там, где могла бы высказаться, опасаясь, что мои взгляды повлияют на мнение окружающих. Я никогда не думала, что человеческую природу можно изменить, но всегда верила, что ее можно усмирить и направить на благо. Я убеждена, что смысл жизни заключается не в накоплении богатства, а в самой жизни. Война – это результат нашей экономической системы, и, даже если я ошибаюсь, выступления в защиту мира не навредят истине.
Я старалась открыть глаза своим слушателям на то, что вижу сама, но аудитория была либо равнодушна, либо разочарована. Люди приходили послушать о счастье, ожидая от меня цитирования «Ближе к Тебе, Господи» или «Страна моя, ты – милая земля Свободы». Они не хотели беспокоиться размышлениями о войне, особенно учитывая тот факт, что большинство не верило в то, что европейский конфликт их затронет.
Слова не могут передать тревожное разочарование тех дней. В конце концов, слова – это всего лишь «нарисованный огонь», в то время как реальность может поднять дух или низвергнуть его в пропасть. Истинные переживания невозможно выразить словами. Историю своей жизни невозможно рассказать с полной искренностью. Истинная автобиография должна быть написана биением сердца, улыбками и слезами, а не датами и событиями. На карте души жизнь отмечена вехами эмоций, а не датами в календаре.
Сейчас я собираюсь рассказать об одном спорном эпизоде из прошлого, который я бы предпочла оставить спрятанным в глубинах сердца. Однако, когда ты берешься за написание автобиографии, ты как бы даешь негласное обещание читателю быть откровенным, не скрывая от него даже те моменты, которые вызывают неприятные чувства или горькие воспоминания. Я не хочу создать впечатление, что в своей книге я делюсь только тем, что вызовет одобрение у читателей. Я хочу, чтобы люди знали, что я обычный человек со всеми свойственными человеку слабостями.
Во второе «Чатоква-турне» я отправилась с миссис Мэйси и молодым человеком, который выполнял роль переводчика. Этот молодой человек относился к своей работе с большой ответственностью и с особой страстью передавал мои идеи и убеждения аудитории. Осенью 1916 года, после изнурительного и бесплодного лета, он отправился в Рентхем вместе с нами. Наше возвращение было далеко не радостным событием, так как нас больше не встречал мистер Мэйси. Наш верный помощник Ян сделал все возможное, чтобы вновь наполнить дом уютом и заставить сад цвести. Но радости в наших сердцах не было, а красота цветов лишь усиливала печаль. Я отправила телеграмму матушке, приглашая ее приехать в Рентхем, и ее присутствие скрасило наши одинокие будни.
Однако не успели мы обустроиться, как миссис Мэйси серьезно заболела. Она была так измотана усталостью и беспокойством, что у нее развился плеврит. Врач посоветовал ей провести зиму в Лейк-Плэсиде, что привело к разрушению нашего привычного уклада жизни. Мы были вынуждены расстаться с Яном, так как не могли больше позволить себе его услуги. Это было самым тяжким решением тех дней, потому что Ян стал дорог всем нам. Миссис Мэйси нашла его, когда он едва говорил по-английски, и научила обязанностям повара, дворецкого и человека, выполняющего все необходимые работы по дому. Он был нам предан, и мы понимали, что с его уходом сердце нашего дома в Рентхеме перестанет биться.
Я не могла сосредоточиться на работе и спокойно размышлять. Впервые в жизни я ощутила, что жизнь потеряла смысл. Часто меня спрашивали, что я буду делать, если что-то случится с моей учительницей. Теперь я сама задавала себе этот вопрос. Я осознавала, как никогда раньше, нераздельную взаимосвязь наших жизней. Что мне теперь делать? Я не могла представить, как буду работать в одиночку. В моем положении для любой деятельности требовались друзья, которые разделяли бы мои чувства и убеждения. Я снова ощутила свою изолированность от всего мира.
Это было фоном для истории, которую я собиралась поведать. Однажды вечером, когда я сидела одна в своем кабинете, ко мне зашел молодой человек, который продолжал исполнять обязанности моего секретаря в отсутствие мисс Томсон. Она в то время отдыхала в Шотландии. Он сел рядом со мной и долго молча держал меня за руку, а затем начал говорить. Я была удивлена, узнав о его глубокой привязанности ко мне. Его слова были полны нежности и утешения, и я слушала их, дрожа от волнения. Он желал сделать меня счастливой и сказал, что, если я стану его женой, он всегда будет рядом, помогая мне преодолевать жизненные трудности. Он хотел читать мне, подбирать материалы для моих книг и выполнять всю работу, которую ранее делала моя учительница.
Любовь, словно солнце, прогнала тени моего одиночества и беспомощности. Я была в плену сладостного ощущения, что меня любят, и поддалась желанию стать частью жизни этого человека. Окутанная мечтами, я на краткий миг словно взлетела к небесам в танце. Я сгорала желанием поделиться этой новостью с матерью и учительницей, но молодой человек попросил немного подождать, предложив сделать это позже вместе. Он предупредил, что они могут не одобрить наш союз сразу, но обещал завоевать расположение матери своей преданностью. Мы решили сохранить нашу любовь в секрете, пока учительница была больна, чтобы не волновать ее.
Мы провели вместе много счастливых часов, гуляя по осеннему лесу и много читая. Но тяжесть того, что я не могла поделиться своим счастьем с самыми близкими людьми, омрачала мою радость.
Однажды вечером я решила, что на следующий день расскажу все учительнице. Но утром все изменилось: судьба взяла все в свои руки. Я переодевалась и думала, как лучше сообщить все близким, когда встревоженная матушка вошла в комнату и написала на моей ладони: «Газеты рассказывают истории о вас двоих! Что ты делала с этим типом? Расскажи мне!» Я почувствовала ненависть к моему возлюбленному в ее словах и, запаниковав, притворилась, будто не понимаю, о чем идет речь.
– Ты с ним помолвлена? – спрашивала матушка. – Вы обратились за специальным разрешением на брак без церковного оглашения?
Я была шокирована и отрицала все, боясь последствий таких новостей для только что выздоровевшей миссис Мэйси. Матушка потребовала, чтобы мой возлюбленный немедленно покинул дом, и не разрешила ему даже попрощаться со мной. Он оставил мне записку с адресом, где он будет, и просьбой писать ему, что со мной происходит. Я по-прежнему отрицала правдивость газетных статей, пока миссис Мэйси с мисс Томпсон не уехали в Лейк-Плэсид, а матушка не увезла меня домой в Монтгомери.
Со временем она узнала обо всех моих обманах. Я помню, как она огорчилась, и это до сих пор отравляет мне сердце. Она упрашивала меня не рассказывать миссис Мэйси о случившемся, боясь, что это может ей навредить. Правда стала известна учительнице лишь спустя несколько месяцев.
Я не могу понять, почему я так поступила. Я пытаюсь найти объяснение, но оно ускольз