ает от меня. Кажется, что я действовала вопреки своей сущности и принципам. Все это можно объяснить только тем, что любовь ослепляет и лишает нас здравомыслия. Несколько месяцев я переписывалась с молодым человеком, который полюбил меня, но наша любовь расцвела под несчастливой звездой. Боль, которую я причинила близким, повлияла на мое душевное состояние, и я оказалась неспособна к продолжению отношений. Любовь, появившаяся неожиданно, так же внезапно покинула меня в вихре бури.
Со временем мы с этим молодым человеком оказались в паутине обмана и недопонимания. Я уверена, что, если бы миссис Мэйси была рядом, она бы нас поняла и посочувствовала. Самые тяжелые испытания в жизни – это не утраты и несчастья, а предательство и разочарование.
Этот короткий роман останется ярким воспоминанием в темноте моей жизни. Я рада, что испытала, что значит быть желанной. Ошибка была не в любви, а в обстоятельствах. Прекрасная птица хотела спеть мне свою песню, но ей не дали. Чувство увяло, так и не успев расцвести. Но неудача лишь подчеркивает красоту намерений. Мое сердце стало мудрее и, к сожалению, печальнее, поэтому теперь я это понимаю.
Та зима была полна страданий и тревог. Моей учительнице не становилось лучше, и она тосковала в холодном Лейк-Плэсиде. Поэтому в декабре, в сопровождении Полли Томсон, она отправилась в Пуэрто-Рико, где оставалась до апреля. Почти каждую неделю я получала от нее письма, написанные Брайлем, в которых она восторгалась климатом Пуэрто-Рико, описывала красоту небес, пальмы, кокосы, гигантские папоротники, лилии и множество других прекрасных цветов, которые она видела впервые. Она писала, что если ей суждено выздороветь, то это произойдет именно на этом волшебном острове. Однако полностью выздоровела она лишь осенью, после возвращения в Рентхем. Поэтому в тот год она не ездила с нами с лекциями.
Меня часто уговаривали написать книгу о слепых. Наконец я решилась на этот шаг не только ради поддержки, но и чтобы отвлечься от дум о войне. Я могла начать работу еще зимой, но мне требовалась помощь учительницы в подборе материалов. К сожалению, мы не могли позволить себе нанять ассистента. Я упоминаю о своих финансовых трудностях в книге не чтобы пожаловаться, а чтобы объяснить, почему мы не могли сделать то или иное, ведь многие нас за это критиковали. Если бы они знали, сколько усилий и времени мы вкладывали в попытки заработать на жизнь в течение многих лет!
Из-за различных обстоятельств наше финансовое состояние ухудшилось до такой степени, что нам пришлось продать наш скромный дом в Рентхеме. Этот дом стал частью нас. В его стенах запечатлелись наши радости и привязанности. От длинного дубового стола, за которым я работала, от широких окон, где меня встречали цветы, от вместительных книжных шкафов, от уютного дивана перед камином – отовсюду исходило тепло и дружелюбие. Как часто огонь в камине освещал лица, которые я любила, согревал руки, к которым я больше не смогу прикоснуться, и радовал сердца, уже ушедшие! И печали, пережитые здесь, сделали этот дом бесценным для нас.
Дом словно грустил вместе с нами, не желая расставаться. Каждая комната прощалась с нами нежным шепотом. Я воспринимаю этот дом не как просто здание из камня и дерева, а как живое существо, домового, который приветствует или отгоняет гостей, благословляет или проклинает их. Это был дружелюбный старый фермерский дом, который делился со мной воспоминаниями о детском смехе и пении птиц. Здесь царили деревенская тишина и покой, которые поддерживали мои труды. Там я следила за работой на полях, ждала новых цветов и урожая.
Солнце ярко светило, а волшебство июня ощущалось везде, кроме наших сердец. Мы покидали дом, и ноги отказывались уходить. Я так часто наслаждалась здесь красотой смены времен года! О, эти ветры, несущие прохладу леса и ручьев! О, мои друзья – щедрые яблони, величественные вязы, бросающие тень на поля, стройные сосны у окон моего кабинета и высокие ели, приветствующие меня своими ветвями! Ничто там не напоминало о мировых войнах, падении империй и горьких разочарованиях. Там царило спокойствие постоянства, которое я больше никогда не испытывала в полной мере. Мы провели там тринадцать лет – не так уж и много, если считать годами, но если измерять переживаниями – то целую жизнь.
В тот печальный день нас поддерживала только одна мысль: дом, который мы так любили, будет радушен к новым жильцам. Он должен был стать местом отдыха для работниц бостонского универмага Джордана Марша. Но независимо от того, кто там поселится, для меня он всегда останется домом, где я была счастлива.
Глава 12Я притворяюсь актрисой
Некоторое время мы путешествовали по стране, но в итоге выбрали для жизни Форест-Хиллс, уютный пригород Нью-Йорка. Там мы приобрели дом, который прозвали «Замком на болоте» за его многочисленные башенки и углы. Когда я говорю «мы», то имею в виду меня, миссис Мэйси, Полли Томсон и Зиглинду.
После городской суеты, суматохи и публичной жизни смена обстановки показалась освежающей. Мы занялись садоводством, высадив деревья и виноград, а на втором этаже, где свободно гулял ветер, мне оборудовали рабочий кабинет. Я погрузилась в изучение итальянского языка, мечтая прочитать Данте и Петрарку в оригинале. Мы желали спокойной жизни среди книг и мечтаний.
Однако, едва мы успели устроиться, пришло письмо от доктора Фрэнсиса Тревельяна Миллера, который предложил снять фильм о моей жизни. Эта идея меня вдохновила. Я видела в этом шанс показать миру не только свой путь и преодоление трудностей, но и путь к исцелению нашего истерзанного войной мира от социальной несправедливости или, точнее, от духовной глухоты и слепоты. Поэтому фильм получил название «Избавление».
Теперь решение отправиться в Голливуд и снимать фильм о себе самой, не опасаясь, что зрители уснут на нем, кажется мне странным и самонадеянным. Я не подхожу на роль киногероини: слишком крупная и неуклюжая, в отличие от изящных и воздушных знакомых мне актрис. Я не умела вызывать слезы и смех у зрителей по мановению волшебной палочки. Но работа в Голливуде доставила мне удовольствие. Единственное, что огорчает меня, – это финансовые убытки, которые понесли инвесторы, и моя «невесомая тень», которая стала бременем для продюсера.
Жизнь в Голливуде была полна сюрпризов. Когда я выходила из дома, никогда не знала, что меня ожидает: кавалерийский отряд, грузовик, перевернутый посреди улицы, горящая хижина или падающий с обрыва автомобиль.
Каждое утро, на рассвете, мы с мисс Томсон отправлялись на прогулку верхом. Дни были наполнены свежестью и прохладным ветерком, ароматами эвкалипта, шалфея и тимьяна. На тропинках Беверли-Хиллс мы провели множество счастливых часов. Я искренне привязалась к Пегги, моей верной лошадке, и, кажется, она испытывала ко мне те же чувства. Она проявляла терпение, несмотря на мои не самые лучшие навыки верховой езды. Думаю, ей особенно запомнился тот день, когда у седла лопнула подпруга и Пегги, избавившись от бестолковой всадницы, помчалась в холмы, оставив меня среди клубничных грядок. Я была бы менее расстроена, если бы фермер еще не собрал урожай клубники.
Фильм снимали в студии «Брайтон», а режиссером назначили Джорджа Фостера Платта, проявлявшего ко мне безграничное терпение. Он предложил особую систему постукиваний, передававших ту или иную команду, и оставлял достаточно времени, чтобы Полли Томсон успевала перевести мне его распоряжения. Указания режиссера передавали мне ручной азбукой, а я должна была действовать, подчиняясь системе. «Тук-тук-тук» – подойти к окну справа; «тук-тук-тук» – поднять руки к солнцу (в направлении жара софитов); «тук-тук-тук» – найти птичью клетку (я находила ее раз пять); «тук-тук-тук» – удивиться, нащупать птичку, обрадоваться. «Тук-тук-тук» – быть естественной!
– Вам нечего бояться, – передает мне слова режиссера мисс Томсон. – Это клетка не льва, а канарейки. Еще раз.
Стоя перед камерой, тем более не видя ее, было сложно вести себя естественно. Я не могла погрузиться в атмосферу сцены и ощущала лишь нарастающий жар от мощных ламп. Мой лоб и нос начинали некрасиво блестеть, и я замирала с неподвижным лицом, вместо того чтобы обаятельно улыбаться. Когда я сосредотачивалась на трудных действиях вроде писания большими буквами, которые можно было бы прочесть с экрана, то бессознательно хмурилась. Только благодаря доброте коллег моя репутация дружелюбной и приятной в общении женщины не пострадала. К тому же из-за долгих съемок нам приходилось дважды в день приезжать на студию, что означало необходимость гримироваться и смывать грим.
В начале работы над фильмом, когда мне объясняли желаемый эффект от сцены, я старалась представить, как бы я поступила, находясь в одиночестве или с друзьями. Но затем следовал сигнал: «Ведите себя естественно!» Так до меня дошло, что размышления во время съемок ни к чему. Если я замечала, что начинаю думать о предстоящих действиях, то тут же останавливала себя и концентрировалась на сигналах режиссера.
Конечно, я не могла сыграть себя в детстве. Эту роль великолепно исполнила маленькая Флоренс Робертс, хотя она обладала нормальным слухом и зрением. Я ласково относилась к этой маленькой Хелен, которую она так убедительно воплотила. В сценах студенческой жизни меня играла веселая и жизнерадостная Энн Мейсон. Мне было забавно наблюдать, как она, стараясь изобразить слепоту, усердно зажмуривала глаза, которые затем непроизвольно распахивала, потому что ей было так интересно происходящее вокруг.
В процессе создания фильма возникла трудность с включением в сюжет моих друзей. Я хотела, чтобы они появились в фильме, но, к сожалению, многие уже ушли из жизни, а оставшиеся стали сильно старше. Тогда я решила, что было бы здорово изобразить моих друзей символически. Вспомнив трогательный момент из «Автобиографии» Гиббона и его размышления в аллее акаций после завершения его многолетнего труда «Упадок и разрушение Римской империи», я подумала, что такая же прогулка под ветвями акаций могла бы появиться и в фильме. Она стала бы аллегорией жизненного пути, проходящего сквозь темноту и тишину. Представьте себе драматизм такой сцены: аллея, встречи с друзьями, прогулки по уединенным тропам, любование красотами природы сквозь листву… Но, к моему сожалению, эту идею так и не воплотили в жизнь.