На земляных холмиках вдоль канавы, где прокладывали водопровод, группа калек без рук или ног показывала акробатические номера. Один из них, с костылями вместо ног и изогнутым металлическим прутом вместо руки, качался над канавой на костылях, вызывая восторг у зрителей. Слепой чернокожий мужчина шел по тротуару, постукивая посохом, а нищий китаец, сидя на корточках на раскаленном песке, играл на фэн-тэне. Библейского вида старик с густой седой бородой и взлохмаченными волосами сидел на стуле из парусины и играл на концертине. Женщины говорили на всех языках мира.
Сотрудники студии были заняты и сосредоточены: сегодня Мать Скорбящих должна была принести свет надежды бедным и угнетенным. К нашему удивлению, ранее беспорядочная толпа, через которую мы едва пробрались, после команды организованно села в автобусы, а режиссер, операторы и актеры заняли свои места в автомобилях, и колонна двинулась в путь.
Полиция разрешила нам снимать на недавно перекрытой печально известной улочке. Когда мы подъехали, на ней не было ни души, но вскоре автобусы высадили людей, и улица ожила, превратившись в настоящий Ноев ковчег. Собаки сбежались со всех сторон, пустые лавки заполнились товарами, торговцы развесили подержанную одежду, появились точильщики, разносчики и продавцы фруктов. Шум был таким невыносимым, а вонь – тошнотворной, что я хотела как можно скорее сбежать из этой ужасной давки.
Я почувствовала несказанное облегчение, когда ассистент мистера Платта вывел меня из толпы на главную улицу, чтобы я осталась незамеченной до момента появления в конце улочки. В одеянии Матери Всех Скорбящих, которое опустилось на мою голову и руки свободными тяжелыми складками, мне велели медленно спуститься по ступенькам, а затем пройти до середины улицы и остановиться, воздев руки и лицо к небу.
Когда съемки завершились, мне рассказали, что сперва, когда я начала спускаться по ступеням, никто не замечал меня. Но вдруг одна женщина, выглянув из окна, увидела меня и закричала. Началась суматоха. Все взгляды обратились ко мне. Пока я спускалась, толпа превратилась в единое целое, не потребовалось даже ничьих указаний. Люди действовали под влиянием своих суеверий и страхов. Моя неуверенная поступь зачаровала их. Они ощутили что-то необычное в моей осанке и слепых глазах. Как только я ступила на мостовую, ближайшие ко мне люди упали на колени. И еще до того, как я добралась до середины улицы, на колени опустились все. Без единого указания режиссера! Несколько мгновений я стояла неподвижно, словно статуя, не зная, что делать дальше. Я ощущала непривычную тишину… дрожащую стену печали. Следуя не сценарию, а зову сердца, я протянула руки и коснулась склоненных голов. Слезы потекли по моим щекам. Люди вокруг начали всхлипывать. Любовь и сострадание, которые до этого момента я лишь изображала, вдруг вырвались из моего сердца. Я чувствовала, как оно готово лопнуть от желания облегчить страдания, которые я ощущала под своими ладонями. Я начала молиться, как никогда ранее:
«Пожалей нас, о Господи! Пожалей нашу беспомощность, наши изломанные жизни, увечные наши тела! Пожалей наших детей, вянущих, как цветы, в наших руках! Пожалей всех увечных и калек! Умоляем Тебя, Господи, подай нам знак, что Ты видишь нашу слепоту, слышишь нашу немоту. Вызволи нас из тесных закоулков и канав мира! Избави нас от бедности, коя есть слепота, и от лишений, кои есть немота! Руками, во тьму простертыми, молим Тебя: сломи ярмо наше, тяжко гнетущее нас. Приди, о, приди в сердца наши, заглушенные бурьяном, в души наши, грехами закованные, к людям бездомным! Приди к детям, ибо райский сад мы предали! Приди к голодным, никем не кормимым, к больным, которых все забросили, к преступникам, которых никто не жалеет! Прости нам оправдания наши и грехи, совершенные друг против друга! Прости во имя Свое!»
Сцена, которая должна была стать вершиной абсурда, рассказывала, как я, мисс Келлер, отправляюсь на конференцию во Франции, где «Большая четверка» решала судьбы мира. Я должна была убедить их положить конец войне. До сих пор я испытываю радость от того, что могла высказать все, что думаю о вершителях судеб. Неуклонно и гордо я шла к столу переговоров в сопровождении мистера Ллойд Джорджа и, как я помню, слегка коснулась кончиками пальцев руки мсье Клемансо. К счастью, еще до отъезда из Голливуда мы поняли, что это было слишком нелепо. Так что эта сцена, как и многие другие полеты фантазии, не вошла в фильм.
Теперь воспоминания об этих и других нелепостях заставляют меня улыбаться. В заключительном эпизоде «Избавления» я должна была появиться как новая Жанна д’Арк, борющаяся за свободу рабочих и бедняков всего мира, возглавляя огромную процессию, движущуюся к вражеским укреплениям, на белом коне. Возможно, я смогла бы сыграть эту роль, если бы моей напарницей была Пегги, к шагу которой я привыкла. Но Пегги была темной масти, а нам требовался белый конь для великолепного представления. На эту роль взяли Слиго – мощного жеребца, который соответствовал своему имени. Для съемок этой невероятной сцены собралось огромное количество людей в экстравагантных костюмах, представляющих все нации мира. Крики, суматоха, развевающиеся флаги, громкие звуки труб… Слиго разволновался и рванул вперед. Его маневр застал меня врасплох еще и потому, что я держала в одной руке поводья, а в другой – трубу. Жаркое калифорнийское солнце палило все сильнее, пот лился по моему лицу, а во рту горчил привкус меди. И вдруг, без предупреждения, Слиго встал на дыбы. Один из операторов, рискуя жизнью, бросился к нему и буквально чудом успел схватить за уздечку, заставив опуститься на все четыре копыта.
Я была безмерно рада, когда это безумие закончилось. Мои детские мечты о том, чтобы вести людей к победам, угасли навсегда.
Глава 13Мир сцены
Финансового успеха фильм, как и предвещали многие, не добился. Мое самолюбие с трудом позволяет мне это признать, но мы из тех людей, кто выходит из выгодных предприятий беднее, чем был.
После возвращения в Форрест-Хиллс мы провели два года в уединении, однако вскоре снова столкнулись с необходимостью зарабатывать на жизнь. Средства, выделенные друзьями на мое содержание, иссякли бы сразу после моей кончины, так что в случае преждевременной смерти моя учительница осталась бы без средств к существованию.
В 1920 году мы начали выступления на эстраде, которые продолжались до 1924 года. Это не значит, что мы работали без перерыва все четыре года. Наши выступления были эпизодическими, мы появлялись наездами в Нью-Йорке, Новой Англии и Канаде. В 1921–1922 годах мы проехали по стране с туром цирка «Орфеум» от побережья до побережья.
Многие полагали, что наши публичные выходы были лишь способом привлечения внимания. Европейские друзья в своих письмах упрекали меня в том, что я позволила «втянуть себя» в «жалкое шоу». Однако я действовала по собственной воле и убедила учительницу присоединиться ко мне. Выступления приносили гораздо больше денег, чем книги или публичные лекции. К тому же мы не торопились и могли оставаться на одном месте около недели, а не мчались в спешке в следующий город без подготовки и отдыха. На сцене мы проводили всего по двадцать минут днем и вечером, избегая толпы людей, желающих пообщаться с нами после лекций.
Миссис Мэйси так и не смогла привыкнуть к суете, ярким огням и шуму зала, в то время как я получала удовольствие от всего происходящего. Сначала, конечно, мне казалось странным соседствовать на одной афише с акробатами, дрессированными животными и попугаями, но наш номер был исполнен достоинства и пользовался популярностью у зрителей.
Я открыла для себя, что мир варьете намного богаче и интереснее, чем тот, к которому я привыкла. Мне нравилось ощущать пульсирующую жизнь вокруг, радоваться шуткам, сопереживать горестям, возмущаться выходками людей и восхищаться неожиданными проявлениями доброты и храбрости. Я испытывала настоящее наслаждение, наблюдая за актерами в гримерных, где они готовились к выходу на сцену. Меня часто пускали туда, и актеры разрешали мне потрогать свои костюмы и даже исполняли свои лучшие номера специально для меня. Я пришла к мысли, что роли, которые они играют, и есть их истинная жизнь, а все остальное – лишь маскарад. Надеюсь, что для тех, кому не повезло в реальном мире, это действительно так.
Я всегда буду гордиться своими выступлениями в варьете, так как это позволило мне увидеть настоящую жизнь изнутри.
Наш опыт лекционных турне также познакомил нас с темными сторонами жизни. Контракты требовали, чтобы мы вносили предоплату до выхода на сцену, но это редко получалось выполнить. Как-то раз в Сиэтле мы провели две лекции для благосклонной публики, однако местный организатор сообщил, что не сможет заплатить нам до вечернего выступления. Больше мы его не видели, он исчез, не выплатив нам гонорар. Наш агент не стремился вести судебные разбирательства вдали от дома, потому что получал процент независимо от того, выплачивали нам деньги или нет.
Такие инциденты происходили неоднократно в разных городах. В этом никогда не были виноваты зрители, лишь местные антрепренеры. Однажды мы потребовали предоплату, и на следующее утро все газеты пестрели заголовками о том, что Хелен Келлер отказывается выступать, пока не получит денежки. Мы пообещали себе, что больше не попадем в такую ситуацию.
Театры же, где мы выступали, были чаще всего очень красивыми и комфортными. Наш импресарио, мистер Альби, заботился обо всех аспектах, обеспечивая благополучие и удобства актеров. Мало кто мог общаться с ним напрямую, но его доброжелательность передавалась через всех его сотрудников по всей стране. Мистер Альби был заинтересован не только в эффективной работе своего масштабного предприятия, но и в благополучии каждого, кто вносил вклад в его работу. Он был активным участником Национальной ассоциации варьете, где состояло около десяти тысяч человек. Ее члены имели страховку в тысячу долларов на случай болезни или других непредвиденных обстоятельств вне зависимости от места за кулисами или на сцене.