Несмотря ни на что, пожертвования продолжают поступать. В прошлом году мы получили чек на 50 000 долларов от мистера Джона Д. Рокфеллера-младшего, который превратил свое состояние в инструмент борьбы с бедностью и невежеством. По 50 000 долларов прислали мистер М. К. Майджел, мистер Феликс Уорбург, мистер Уилльям Циглер, а мистер С. Матер из Кливленда, Г. Голдман и миссис Ф. Фульд из Ньюарка, а также Фонд Натана Хофхаймера прислали по 5000 долларов. Создатель Дома слепых в Кливленде мистер Гразелли передал мне пожертвование с таким смиренным видом, словно просителем выступал он, а не я.
Пожертвования столь многочисленны, что невозможно упомянуть каждого благотворителя по имени. Каждое утро мисс Томсон находит в почте чеки от школьников, ветеранов, китайцев, японцев, немцев, а также от… слепых и глухих.
Особенно трогательно, когда на мой призыв о помощи откликаются дети. Они приносят копилки и высыпают монетки прямо мне на колени, пишут прекрасные письма, выражают готовность отдать свои карманные деньги. На одном из мероприятий в Эндикотте, штат Нью-Йорк, 15-летний мальчик-инвалид по имени Брэдфорд Лорд подарил мне букет роз и пожертвовал 500 долларов на развитие фонда. Хотя розы давно увяли, а воодушевленное сердце юноши перестало биться, его благородный жест навсегда останется в моем сердце.
Глава 16Приглушенные струны
Теперь я редко думаю о том, чего лишена. Мои физические ограничения уже не огорчают меня так сильно, как это было раньше, когда я страшно злилась из-за того, что оставалась за закрытыми дверями жизни. Моя страстная натура восставала против этого. Я знаю, что многие люди жалеют меня из-за их ощущения, что я далека от активной жизни. Они иногда отзываются обо мне снисходительно, а иногда и презрительно, называя меня «бедненькой» мисс Келлер. Когда они встречают меня в общественных местах, то отступают, словно увидели на Бродвее призрака. В такие моменты я улыбаюсь про себя, храня свои мечты в секрете. Я считаю, что, если моя жизнь наполнена радостями и разнообразными впечатлениями, то это и есть достойная жизнь.
Было бы замечательно гулять по городу, держа в сумочке ключ от своего дома, и иметь возможность в любой момент входить и выходить из него, не сообщая об этом никому. Или зайти в магазин и выбрать красивый платок или шляпку, оплатив покупку наличными без чьей-либо помощи. А еще эта утомительная усталость, когда я вынуждена сидеть часами в одной позе, стараясь не оглядываться, не двигать лишний раз рукой или ногой, чтобы мои неуверенные движения не были неправильно истолкованы. Я не могу видеть, как на меня глазеют люди, но мои друзья замечают, и им это неприятно. Мне говорили, что на Востоке люди отводят взгляд, когда мимо проходит слепой, а арабы прикрывают глаза рукой, входя в дом слепого. Хотелось бы, чтобы такое же внимание и чуткость были и у нас.
Я не жалуюсь, хотя может показаться именно так. Но, сидя в своем кабинете среди книг, наслаждаясь прикосновением к мудрости великих, я иногда задумываюсь, какой была бы моя жизнь, если бы в свое время доктор Сэмюэль Гридли Хау не понял, что бессмертная душа Лоры Бриджмен не исчезла вместе с ее способностью видеть и слышать. До того как доктор Хау начал заниматься ее образованием, слепых и глухих людей, подобных мне, юридически признавали идиотами.
Лору я помню хорошо. Моя учительница жила вместе с ней в Перкинсовском институте, и именно Лора научила ее ручной азбуке. Мисс Салливан рассказывала мне, как была взволнована ее подруга, когда узнала, что мисс Салливан отправляется обучать слепоглухонемую девочку в Алабаму. Этой девочкой была я – Хелен Келлер. Она дала много советов по обучению и напоминала мисс Салливан, чтобы та не избаловала меня, позволяя капризничать. Именно она сшила одежду для куклы, которую передали мне в подарок слепые девочки из института. И слово «кукла» стало первым, которое я произнесла вслух.
А Лора была первым человеком, к которому меня отвела мисс Салливан, когда мы прибыли в Перкинсовский институт. Мы застали ее за плетением кружева у окна. Она сразу узнала руку моей учительницы и обрадовалась встрече. Она ласково поцеловала меня, но, когда я захотела пощупать ее работу, она инстинктивно удержала меня, быстро написав на моей ладони: «Боюсь, Хелен, что у тебя не очень чистые руки».
Ее руки были произведением искусства, изящными и полными выразительности. Я желала прикоснуться к ее лицу, но она отступила, уклоняясь от моих рук, подобно чувствительной мимозе. Вероятно, она оберегала себя, как и кружево. Лора всегда отличалась безупречной аккуратностью и элегантностью в поведении. Моя необузданная энергия ее раздражала. Она упрекнула мисс Салливан, что та не научила меня сдержанности. Сама Лора, акцентируя каждую букву, написала мне: «Не следует быть навязчивой, когда ты в гостях у леди». А когда я решила усесться на пол, она подняла меня за плечи, передав: «Ты не должна садиться на пол в чистом платье. Ты его помнешь и испачкаешь». Она напомнила мне статую, до которой я когда-то дотронулась в саду.
На первый взгляд мы с Лорой были похожи: обе потеряли зрение и слух в раннем возрасте, обе выросли, окруженные безграничной любовью родителей и друзей, были неугомонными и энергичными, не имея других способов выразить свои чувства. Был похож даже цвет глаз – голубой и волос – светло-каштановый.
Но на этом сходство заканчивалось. Дело в том, что нас воспитывали по-разному. Я бы хотела подробнее рассказать об этом, хотя, наверное, не мне стоит судить о методах и результатах нашего обучения. Я точно могу сказать, что Лора была невероятно талантливой и стремилась к знаниям. Уверена, что, если бы мисс Салливан была ее учительницей, она бы достигла большего, чем я.
Среди всех слепоглухих людей, которых я знала, мадам Берта Галерон была мне ближе всех по образу мыслей и складу характера. Мы обе нашли свободу и радость в книгах, и обе острее ощущали глухоту, чем слепоту. Наши жизни были наполнены красотой и счастьем благодаря нашим близким. Рядом со мной всегда была моя учительница, а мадам Галерон более тридцати лет поддерживал ее муж, мсье Галерон. Она потеряла зрение в десять лет, а слух – немного позже. Ее воспитывал отец с любовью и заботой и он же привил вкус к литературе. Она написала несколько пьес, две из которых были поставлены в Париже, а также книгу стихов «В моей ночи», которая принесла ей известность. Она ощутила полную горечь увечья, совсем лишившись слуха.
Счастье, что ее супруг владел азбукой Брайля и неустанно рассказывал ей обо всем, что могло бы поднять ей настроение, развеселить или утешить. Каждый вечер она с нетерпением ожидала его возвращения с работы подобно тому, как потерпевший кораблекрушение ждет спасения. Они узнали из книги «История моей жизни», что я умею читать с губ, и это положило начало нашему общению. В своем письме Берта выразила мне свою искреннюю благодарность за неосознанную поддержку в момент, когда ей казалось, что преодолеть стену молчания невозможно: «Теперь я уверена, что смогу всегда находить радость в общении с моими близкими!»
Иногда я встречаю Томми Стинджера, с которым мы познакомились еще в детстве. Последний раз мы общались, когда я была в Сиракузах, штат Нью-Йорк, и он с гордостью писал на моей руке, что зарабатывает на жизнь созданием ящиков и рам для теплиц. Он подробно описал мне свою комнату, заполненную инструментами, которые он пытается изобрести самостоятельно. Он писал это, а я вспоминала маленького мальчика, лишенного зрения, который лежал в больничной палате, оставленный семьей, и радовалась, что когда-то смогла убедить мистера Ананьоса принять его в школу для слепых.
Я могла бы написать много страниц о людях, страдающих слепотой и глухотой. Естественно, что они мне ближе, чем кто-либо другой. И мне грустно осознавать, что общество так и не решило вопрос с поддержкой людей, обреченных на темноту и тишину.
Проблем существует множество. Если бы обучение людей, которые когда-то видели и слышали, начиналось сразу после того, как они потеряли эти чувства, многие из их воспоминаний и ощущений удалось бы сохранить.
Всю жизнь меня просили проходить различные тесты. Людям, которые могут пользоваться всеми органами чувств, крайне интересно, как люди, их лишенные, воспринимают окружающий мир.
Ученые склонны считать, что потеря одного чувства приводит к усилению других, но подобное возможно только благодаря постоянной практике.
Мне кажется, что многие не осознают, насколько мощным инструментом познания является осязание. Тактильные ощущения пронизывают все тело, и кожа в любой его части может стать чрезвычайно чувствительной, если это необходимо. Каждый участок кожи может превратиться в своего рода щупальце, которое, касаясь чего-то, позволяет разуму делать выводы о свойствах, которые раскрываются при тактильном контакте. Это может быть тепло, холод, боль, гладкость, шероховатость или неровность поверхности. К тому же даже самые слабые движения воздуха вызывают мгновенную реакцию на лице и теле.
В погоне за научным пониманием этого чувства профессор из Колумбийского университета, доктор Фредерик Тилни, провел со мной серию экспериментов. Мои ученые мучители принесли всевозможные приборы странного вида и формы с длинными греческими названиями. Когда приходит время испытаний, вы сжимаете в кулак все свое мужество, ожидая нападения этих маленьких злобных существ. Они щиплют, сжимают, колют, давят, жалят и жужжат. Один измеряет ваше дыхание, другой – пульс, третий интересуется, не холодно ли вам, не жарко ли, не краснеете ли вы, как вы определяете, когда пора плакать или смеяться, каковы на вкус гнев и страх, каково это – кружиться на карусели, ощущать себя электрической батареей и стрелять искрами, подобно молнии. Вы безропотно позволяете им обмотать ваше запястье резиновым рукавом, который они затем надувают, не забыв спросить:
– Не слишком ли туго?
– О нет, – отвечаете вы, – совсем нет, моя рука уже полностью онемела.