В юности я познакомилась с творчеством трех великих американских авторов – Эмерсона, Торо и Уитмена, которые с тех пор стали для меня неразделимы. Они открыли передо мной волшебные окна в мир.
Уитмен занимает особое место в моем сердце. Его стихи я начала читать в трудные времена, когда была полна сомнений. «Песнь дороги» вдохновила меня, и моя душа откликнулась на родственный призыв. Его строки доставляют мне почти физическое удовольствие. Его стихи живы, они колеблются, как цветы на ветру, и бьются, как струи воды. Уитмен воспевает дикую и неукротимую жизнь. Он как река, текущая в унисон с мыслями мира, а не против них. Для меня он величайший поэт, пророк, призывающий в пустыне: «Прокладывайте путь новому дню!» «Листья травы» отражают необъятную душу Америки, как море – бесконечность небес. Уитмен изображает Америку юной великаншей, поет о ее просторах, беспокойстве, страхах, слепоте, скуке и утомительной работе, о ее мечтах и стремлениях, неиссякаемой энергии и безграничных возможностях. Она анархистка, всегда стремящаяся к крайностям. Она не просто идет, а бежит; не просто бежит, а летит; не просто летит, а мчится… Уитмен смог передать это как никто другой.
Читая Торо, я чувствую, что природа говорит со мной напрямую. Торо позволил мне услышать биение ее сердца. Я становлюсь частью реки, озера, поля, леса… Я свободный и дикий дух. Я вижу все сама, без посредников. Во мне рождается иллюзия, что я исцелилась, что я живу своей жизнью так, как хочу.
Профессор Уильям Джеймс в моем восприятии связан с Платоном и Фрэнсисом Бэконом. Когда я была маленькой, он навестил меня в Перкинсовском институте слепых и подарил мне страусовое перо. Он сказал, ему показалось, что оно должно мне понравиться за его нежность и легкость. После прочтения моей книги «Мир, в котором я живу» он вовсе не удивился тому, что мой мир не так уж сильно отличается от мира зрячих людей. Больше, по его словам, его смутили мои воспоминания о времени до того, как я начала осознавать мир через слова.
Его мысли чисты и ясны, как хрусталь. В спорах он остер и прям, как шпага, но при этом всегда открыт для противоположных мнений. Он часто заставлял меня краснеть из-за моей невежественной самоуверенности. Он не мистик, но в нем есть многое от поэтов и философов.
Встреча с мистером Джоном Мэйси в моей юности стала счастливым событием. Его страсть к поэзии и прозе, к истинной красоте слов была заразительной. Каждый раз, когда он находил в книгах особенно трогательные моменты, он делился ими со мной. Он ознакомил меня с работами Уильяма Джеймса и письмами Стивенсона, а также прочитал мне «Гекльберри Финна» до того, как книгу напечатали шрифтом Брайля.
Мистер Мэйси проявлял особый интерес к вопросу об авторстве шекспировских пьес. Мы вместе изучили множество книг по этой теме, и, хотя чтение было иногда хаотичным, оно оказалось невероятно увлекательным. Мистер Фернес шутливо заметил, что о Шекспире известно всего три факта: он родился, женился и умер. Не знаю, верны или нет многочисленные догадки о его личности и творчестве, они научили меня не бояться отступать от общепринятых взглядов.
Меня всегда поражало, как незначительные мелочи могут влиять на мои убеждения. Мимолетное знакомство, статья или интервью могли заставить меня отказаться от взглядов, которые я долгое время принимала за истину. Когда мистер Мэйси рассказал мне о романе «Новые миры вместо старого» Герберта Уэллса, я была поглощена Социальной Утопией. Я видела в Уэллсе великого пророка, пока не заметила, что его убеждения меняются в каждом романе. В конце концов я отвернулась от его идей, но они уже успели сильно повлиять на меня. Да простит его Бог!
Мистер Мэйси также познакомил меня с творчеством Толстого, Кропоткина, Ромена Роллана, Шоу, Гарди, Анатоля Франса, Брио и Карла Маркса. Несколько лет спустя я встретилась с Брио в Нортгемптоне, где он читал лекции в колледже Смита. Несмотря на мой чудовищный французский, мы нашли общий язык. Он был тронут, когда я верно повторила его слова, читая по губам. Я выразила ему благодарность за то, что он нарушил молчание общества по поводу социальных проблем. А еще добавила, что он и мистер Шоу – истинные реформаторы.
– Но, если верить критикам, – сказал мистер Брио, – мы не художники и нас надо отлучить от искусства, потому что оно должно выражать красоту ради красоты.
Мистер Брио в ответ на критику заметил, что красота для него заключалась во всем, что является частью человеческой жизни, даже в грустных и ужасных событиях. «Признание уродства – это тоска по красоте» – так он выразил свою мысль.
Во время работы в варьете я встретила еще одного знаменитого писателя – мистера Г. К. Честертона. Он оказался в Кливленде в то же время, что и я, и мы остановились в одном отеле. Однажды вечером он вместе с женой посетил нас и оказался точно таким, каким я его представляла, читая его произведения, – только еще более обаятельным. Как истинный англичанин, он с остроумием высмеивал наши ошибки и недостатки, делая это так блестяще, что мы могли слушать его бесконечно.
Джозеф Конрад оказал на меня сильное влияние в последние годы. До 1920 года я не имела возможности познакомиться с его творчеством, так как его произведения не были доступны на Брайле. Трудно сказать, что именно вызывает такое магическое воздействие его текстов на меня. Возможно, это связано с моей особой чувствительностью к морю, которое напоминает мне о темноте – моей естественной среде. В темноте скрываются свои тайны: здесь есть глубокие течения и опасные рифы, чудовища и великолепные создания, корабли и их обломки. У моей темноты есть своя путеводная звезда, и независимо от того, насколько далеко я ухожу в глубину, передо мной всегда лежит бескрайний океан неизведанного.
Мне кажется, что Конрад постоянно видит перед собой примерно следующую картину: люди в темном море, которые отчаянно пытаются спастись. Одни верят, что доплывут до берега самостоятельно, другие строят плоты, третьи барахтаются в воде, заявляя, что берега нет, но все они продолжают борьбу. В своем стремлении к невидимому берегу они находят временное убежище и мнят себя победителями. Одиночество, нужда, удары волн и стоны бездны теряют свое значение перед внутренним светом благословенной мечты.
Мне нравятся произведения, которые возвращают меня к первобытным, фундаментальным вещам, такие как «Моя Антония» Уиллы Кэсер или «История африканской фермы» Оливии Шрейнер. Несмотря на то что с момента написания последней прошло уже 53 года, она по-прежнему поражает своей неукротимой силой. С Томасом Гарди я впервые познакомилась через роман «Тэсс из рода д'Эрбервиллей». На мой взгляд, он самый большой пессимист в английской литературе после Свифта, но его мрачный реализм не только угнетает, но и провоцирует на размышления.
Я не могу представить, чтобы кто-то мог скучать в компании мистера Шоу. В нем живет озорной дух, который привлекает внимание даже самых скучных людей. Он сумел выразить причины мировых несчастий в двух коротких фразах: «Беда бедных в их бедности. Беда богатых в их бесполезности».
Среди понравившихся мне книг, которые я прочитала совсем недавно, я бы выделила «Охотников за микробами» Поля де Крюи. Узнать, что великие ученые – это обычные люди со своими страстями и ошибками, было утешительно. Они так похожи на нас, простых смертных, в своих слабостях, но в своем терпении, воображении и благородстве целей они подобны богам. Я не читала более увлекательных книг о науке.
Иногда я обращалась за помощью к друзьям, которые печатали для меня книги выпуклым шрифтом. Так было с «Дымом» Тургенева. Печать книг таким способом дорогостояща, но издатели облегчают этот процесс, щедро разрешая перепечатку своих изданий для слепых. Благодаря организации «Лайонс Интернэшнл» слепые смогли прочесть «Сагу о Форсайтах».
Еще я хотела бы сказать, как важна для меня поэзия. Уитмен, Браунинг и Бернс, Китс и Шелли, а также сборник Палгрейва «Золотая сокровищница» всегда были моими любимыми книгами.
Поэзия для меня – это Мистический Трубач, о котором Уитмен пишет:
При безмятежных сладких переливах твоей прелюдии
Уходят, отступают тревожный мир, и суматоха улиц, и шум дневной;
Покой священный на меня нисходит росой прохладною,
Я выйду в свежесть ночи, как входят в рай,
Мне легкие наполнит запах травы, и сырости, и роз;
Мне песнь твоя всю душу распрямляет окостеневшую,
И отпускает меня на волю, в плаванье
По водам Озера Небес…
Любимейший мой американский поэт после Уитмена – Лэниер. Лишь поэты и слепые могут увидеть Незримое. Вместе с Лэниером я заглянула в тайны цветов, клевера и пшеницы. Просторы моря и пустошей подарили нам свободу вырваться из тюремной клетки наших ощущений.
Кельтские ноты в поэмах Йейтса и Падраика Колума заставляют мое сердце сжиматься. Стихи Йейтса пробуждают во мне желание посетить остров Иннисфри, познакомиться с народом данаанов и собрать «золотые яблоки солнца» и «серебряные яблоки луны».
Мой особый способ чтения стал частью моей личности. Когда я вспоминаю, что позаимствовала ту или другую мысль или выражение у моих любимых авторов, я беру эту мысль или фразу в кавычки. Но как отметить зерна, зароненные ими мне в душу и там проросшие? Я бы предпочла поставить кавычки в начале моей книги и в конце, позволив тем, кто внес в нее лепту, забрать свое, приняв мою благодарность за поддержку.
Глава 20Мысли, которые не дают спать
Я всегда замечала, что мои мысли интересны людям, только когда они касаются меня лично. Но есть темы, которые я переживаю с особой остротой, и, если я обойду их стороной, моя книга лишится своей искренности. Я осознаю, что могу показаться чересчур категоричной, когда дело касается вопросов, важных для меня. Все же предпочтительнее выражать несогласие с изяществом и обаянием. Если мне удастся представить свои возражения таким образом, что каждый читатель почувствует, что они его не касаются, и сможет с интересом следить за критикой, направленной на других, то чтение этой главы станет более приятным. Однако изящная ирония не является моей сильной стороной. Я не требую ничего для себя. Не страдаю от несправедливых законов. Я не считаю, что мои испытания более тяжелы и разрушительны, чем те, с которыми сталкиваются другие люди.