за то, что он сделал сам? И утверждаешь, что апостольское притворство было истинным, а не предумышленным, и что я не должен учить лжи. Я отвечаю, что мудрость твоя должна была бы вспомнить о небольшом предисловии к моему комментарию, ибо, чувствуя свою немощность, я следовал в комментарии за Оригеном[243]. Ведь этот муж о послании Павла к галатам написал томы; я опускаю моего ясновидца Дидима, Аполлинария Лаодикийского, недавно отлученного от церкви, и старого еретика Александра, которые также оставили некие комментарии относительно этого. Я прочитал все это и, накопив в своем уме очень много всего, пригласил писца и продиктовал ему и свое и чужое». И далее: «Надлежало твоей учености спросить – имеется ли у греков то, что мы написали, и, если те ничего не оказали об этом, осудить мое собственное мнение, в особенности же потому, что я добровольно признал в предисловии, что следовал в комментарии Оригену, и продиктовал свое и чужое так, чтобы предоставить суждению читателя, что должно быть одобрено и что осуждено». Мы не сомневаемся, что таким же образом и блаженный Иларий[244], и некоторые из святых вставили в суждения многое, заимствованное из сочинений самого Оригена или других заблуждавшихся, скорее предоставляя нам мнение других, нежели высказывая свое собственное; однако это стало известно вам впоследствии не столько от них самих, сколько от других. Поэтому вышеназванный ученый Иероним и говорит пресвитеру Вигилантию, оправдываясь в том, что иногда он утверждал или заимствовал нечто сказанное Оригеном: «Если это преступление, то пусть будет обвинен исповедник Иларий, который заимствовал перевод псалмов и гомилий[245] на Иова из его же [Оригена] книг». Вот почему когда мы находим там нечто, противоречащее истине или противоположное сочинениям других святых, то это должно быть вменено в вину скорее Оригену, чем Иларию, хотя бы сам Иларий не сознавал, какое значение имеет то обстоятельство, что он старается доказать необходимость понимать в первом псалме под «главою» не Христа, а вообще любого другого праведного человека. И сам Иероним утверждал, что при изложении некоторых псалмов он также следовал за Оригеном.
Согласно его [Иеронима] свидетельству, также не следует сомневаться и в том, что может быть сам Ориген высказывал иногда суждения, преисполненные многих заблуждений, приводя мнения других. Вот почему Иероним в письме к пресвитеру Авиту, собрав многочисленные ошибки, которые Ориген сделал в своей книге «О началах», говорит о самом Оригене так: «После столь нечестивого рассуждения, которым он ранил душу, все это, по нашему мнению, является не догматами, но только исследованиями и предположениями и совершенно не представляется неприкосновенным». И сам Иероним сказал выше: он часто диктовал свое или чужое таким образом, чтобы предоставить суждению читателя, что должно быть одобрено и что осуждено.
Также и блаженный Августин, пересматривая и исправляя многие из своих творений, заявляет, что он утверждал там многое скорее на основе мнения других, чем в силу собственного убеждения. Кое-что и в евангелии кажется высказанным скорее согласно людскому мнению, нежели согласно истине, как, например, когда мать самого господа называет Иосифа[246] отцом Христа, говоря так, согласно общераспространенному мнению и обычаю: «Я и отец твой, скорбя, отыскивали тебя». И смотря по тому, что именно мы воспринимаем зрением, мы называем небо то звездным, то нет; и солнце то жарким, то нежарким; луну то больше светящей, то менее, а то даже совсем не светящей, несмотря на то, что всегда пребывает неизменным то, что нам не всегда кажется постоянным. И апостол, во многом следуя словам упрекавших его, не боялся говорить о себе иначе, чем думал, как, например: «Мы глупцы ради Христа, вы же мудрые во Христе». Тот же апостол говорит, что Мелхиседек[247] не имел ни отца, ни матери, ни родословной, пи начала, ни конца дней; но ведь это сокрыто от нашего знания потому, что об этом не говорит писание, а не потому, что это так есть на самом деле.
Говорят также, что Самуил[248] являлся чародейке в видении не поистине, а в силу внешнего сходства, которое породило ложное мнение у взиравших на это. Ведь, как упоминает блаженный Августин, это видение было названо Самуилом потому, что представляло подобие Самуила, как если кто-либо говорит, что он видел во сне Рим, потому что умственно созерцал его подобие. В поэтических или философских сочинениях многое высказывается на основании мнения[249], так, как будто бы это существовало в действительности, хотя вполне очевидно, что это далеко от истины. К этому относится известное двустишие Овидия:
На чужих полях всегда нива соседа богаче
И его скот всегда вымя полнее несет[250].
Также и Боэций[251], в четвертой главе «Топики»[252], называя акциденцию и субстанцию двумя основными видами вещей, скорее имел в виду мнение, нежели истину. А то, что философы высказывали многое скорее согласно мнению других, чем согласно своему собственному суждению, об этом открыто заявляет Туллий в книге «Об обязанностях»[253] в следующих словах: «Хотя справедливость без мудрости имела бы достаточно значения, мудрость без справедливости не в состоянии вызвать доверие. Ведь чем изворотливей и хитрей кто-либо, тем больше он вызывает зависти и подозрения, так как его не считают честным. Поэтому справедливость, соединенная с разумом, будет иметь сколько хочет сил для того, чтобы вызвать доверие. Справедливость без мудрости значит много, мудрость без справедливости не значит ничего. Пусть же никто не удивляется тому, что признанное всеми философами и неоднократно высказанное мною самим мнение: именно, что имеющий одну добродетель имеет и все, ныне я разграничиваю таким образом, будто кто-либо может быть справедливым, не будучи одновременно мудрым. Ведь одно дело, когда сама истина глубоко исследуется путем обсуждения, другое – когда речь приспосабливается к пониманию всех. Поэтому как все, так и мы называем обычно одних сильными, других добрыми, третьих мудрыми; ибо, высказываясь, мы должны говорить общеупотребительными и обычными словами»[254]. Наконец, существует практика обыденной речи, согласно восприятию телесных чувств и многое выражается в словах иначе, чем существует на самом деле. Ведь в то время, как во всем мире нет никакого пустого места, которое не было бы заполнено воздухом или каким-либо другим телом, мы говорим, однако, что небесный свод, в котором мы ничего не видим, бывает совершенно пустым. Кто судит о вещах, исходя из того, что он видит, тот называет небо то звездным, то нет; и солнце то жарким, то нежарким; и луну то больше светящей, то менее, а то даже совсем не светящей, хотя всегда пребывает неизменным в действительности то, что нам не всегда кажется постоянным. Итак, что удивительного, если также святые отцы нечто произносили или писали скорее на основе мнения, нежели истины?
Когда говорится различное об одном и том же, тщательно следует обсуждать также, имеется ли в виду строгость предписания, или же снисходительное послабление, или увещевание к совершенству, для того чтобы в соответствии с различием намерений мы отыскивали бы возможность уничтожить противоречие; если же это – предписание, то является ли оно общим или частным, то есть установленным для всех вообще или специально для некоторых. Должно различать также обстоятельства и поводы для предписаний, потому что часто то, что разрешается в одно время, в другое – оказывается запрещенным, и то, что чаще предписывается ради строгости, в отдельных случаях смягчается. Более всего это следует различать в церковных установлениях или канонах.
Если же мы сможем доказать, что одни и те же слова употребляются различными авторами в различных значениях, то мы легко отыщем решение многих противоречий.
С помощью всех вышеприведенных способов внимательный читатель найдет разрешение спорных вопросов в творениях святых. А если случайно противоречие будет до такой степени явным, что не сможет быть разрешено ни на каком разумном основании, то следует сопоставить авторитеты и предпочесть тот, свидетельства коего более сильны, а утверждения – более вески. На это указывают слова Исидора[255], обращенные к епископу Массиону: «Я решил привести этот пример в конце письма, для того чтобы, сколько бы раз ни встречались в постановлениях соборов противоречивые суждения, придерживаться больше суждения того, авторитет которого является более древним или более веским».
Известно ведь, что и сами пророки иногда были лишены благодати пророчества, но так как они верили, что имеют дух пророчества, кое-что из того, что говорили произносили своими устами ложно. И это было допущено для сохранения в них смирения, а именно, чтобы они правдивее познавали, каковыми они являются благодаря духу божьему, а каковыми – благодаря собственному, и что они обладают духам божьим (когда обладают), не могущим ни лгать, ни быть обманутым, в качестве дара. Господь же, когда вселяется в них, не сообщает все дары одному, подобно тому, как и іне озаряет полным светом ум того, коего он наполняет, но приоткрывает то одно, то другое и когда открывает одно, другое скрывает. Блаженный Григорий в первой своей гомилии на Иезекииля доказывает с помощью ясных примеров, что даже сам глава апостолов