«Апология» схоластика Беренгария[365]
Образцы твоих сочинений, Бернар, во множестве и повсюду распространила молва. Неудивительно, что сочинения твои со славою вещаются с кафедр, так как известно, что какими бы они ни были, их одобряют наши самые видные современники[366]. Люди дивятся в тебе, незнакомом с мирскими науками, столь великому изобилию красноречия, потому что твои сочинения покрыли уже всю поверхность земли. Им [этим людям] придется ответить от бога, что «велики дела господа» и что «это есть изменение десницы всевышнего». Но нет оснований им удивляться так сильно. Скорее следовало бы дивиться тому, что тебя угнетает сухость высказываний, потому что, как слышали мы, ты с самых ранних лет своей юности любил сочинять театральные песенки и старательно обработанные мелодии. И мы, конечно, передаем не непроверенный слух. Свидетелем нашего утверждения является твоя кормилица-родина. Разве не запечатлелось глубоко в твоей памяти, что ты всегда стремился превзойти твоих братьев как в стихотворных состязаниях, так и в измышлении хитросплетенных острот? Тебе казалось тяжелой и горькой несправедливостью, когда отыскивался кто-либо, кто был способен ответить тебе с равной дерзостью. Я мог бы кое-какие из вздорных твоих пустячков включить в настоящий скромный мой труд, дабы присоединить к нему достоверное свидетельство, но боюсь запачкать страницу включением гнусных выдумок. Впрочем, всем известное не нуждается в свидетелях.
Этот способ вымыслов и болтовни ты теперь нередко применяешь по отношению к божественным произведениям, и неопытные люди принимают за высказанное всерьез и с глубоким значением то, что ты выбалтываешь ради красноречия и велеречия. Но разум не убеждает, что так и должно быть действительно. Ведь часто истина высказывается прямо и без прикрас, ложь же преподносится в вызывающей одобрение ласковой речи. Простота речи [в сравнении] с красноречием, как говорит Августин, подобна сельским и городским сосудам; ложь же [в сравнении] с истиной – дешевым и дорогостоящим кушаниям. И то, и другое может быть подано в тех и в других сосудах. Это сказано мной не затем, чтобы привлечь к тебе внимание или вызвать к тебе подозрение, но с целью подтвердить, что не во всяком (красноречии заключается истина. Но об этом достаточно, перейдем скорей к следующему.
Уже крылатая молва распространила благоухание твоей святости по свету, прославила твои заслуги, провозгласила громко чудеса. Мы превозносили счастье нашего века, украшенного блеском столь сверкающей звезды, и считали, что мир, уже обреченный на гибель, продолжает существовать только в силу твоих заслуг. Мы льстили себя надеждою, что во власти твоего языка заключено божественное милосердие, благорастворение воздухов, плодородие земли, благословение плодов. Твоя глава уже касалась облаков; и, согласно народной пословице, ветви твои превосходили тени гор. Ты долго так жил. и долго так преобразовывал церковь целомудренными уставами[367], что, по нашему убеждению, бесы рычали даже при виде кончика твоего пояса, и мы считали себя уже совсем блаженными благодаря столь великому покровителю.
Ныне, о горе! Стало явным, что было скрыто, и ты обнажил, наконец, жало спавшей змеи. Обойдя вниманием всех, ты сделал Петра Абеляра как бы мишенью для стрел, и ты изрыгнул на него яд твоей желчи, дабы устранить его из сообщества живых и поместить среди мертвых. Собрав отовсюду епископов, ты провозгласил его еретиком на Сансском соборе, и ты отсек его, словно выкидыш из утробы матери церкви. Появившись, как убийца из темного угла, ты похитил у него, идущего дорогой Христа, нешвенную тунику. Ты обращался с речью к народу, чтобы тот возносил за него молитвы к богу; в душе же ты замыслил изгнать его из христианского мира. Что было делать народу? О чем молиться, когда он не знал, за кого ему следует молиться? Ты, божий человек, творивший чудеса и восседавший у ног Иисуса вместе с Марией, ты, сохранивший все эти слова в сердце твоем, ты должен был бы воскурить чистейший фимиам твоей молитвы перед лицом высших заступников для того, чтобы обвиняемый тобой Петр образумился и сделался бы таким, чтобы его не могло запятнать никакое подозрение. Но, по-видимому, ты предпочитал иметь его таковым, каким тебе было удобнее его порицать.
Наконец, после пиршества[368] была принесена книга Петра, и кому-то было поручено громко огласить некоторые сочинения Петра. И вот, воодушевленный ненавистью к Петру и возбужденный виноградной лозой, не той, которая изрекла: «Я есмь лоза истинная», но той, которая повергла обнаженного патриарха на землю[369], чтец стал выкрикивать громче, чем этого от него требовали. Через некоторое время ты мог бы заметить, как прелаты вскочили, затопали ногами, смеялись, болтали, так что любой скорее мог бы подумать, что они служат Вакху[370], а не исполняют обеты Христу. При этом слышится звон бокалов, осушаются чаши, прославляются вина, орошаются глотки прелатов. Тогда можно было бы позабавиться и остротой Горация:
Никакого ты, Вар, дерева не сажай
Прежде священной лозы[371].
Ибо то, о чем тот же поэт говорит в другом стихотворении:
Давайте пить, давайте в пляске вольной
Ногами топать...[372],
там в точности происходило. Сколь полезнее было бы выслушать приятное суждение поэта Галла[373], к тому же высказанное прекрасными стихами. Ведь он говорит:
Я одобряю вино, но только лишь как напиток;
Если ж вино не питье, ядом бывает вино.
Но питье дающего забвение сока уже усыпило сердца прелатов. И вот, говорит сатирик:
...Жрецы ж меж глотками вина вопрошают
А о чем бишь поэмы вещают?
Всякий раз, когда звучало нечто тонкое и божественное, непривычное ушам прелатов, сердца всех слушателей раздирались и они скрежетали зубами по адресу Петра. И имеющие зрение крота говорили про философа: «Неужели же мы давали возможность жить этому чудовищу?» И, покачивая головой, как иудеи, они произносили: «О горе! Бот тот, кто разрушил храм божий». Так судят слепые о словах света, так осуждают трезвого пьяные, так против орудия троицы рассуждают словоохотливые бокалы. Так против простоты вступают в спор вооруженные рогами софисты. Так обгладывают псы святого, а свиньи пожирают жемчуг. Так лишается остроты соль земли. Так заставляют замолкнуть свирель закона. Мудрец сказал всенародно: «Кто прикоснется к смоле, запачкается ею». Мы же можем выразить ту же мысль словами: «Кто коснется вина, запачкается им».
Распивала епископская трезвость чистейшую кровь виноградной лозы, чистоту коей вода не лишила девственности, потому что согласно Марциалу:
Грех великий вино святое Фалерна испортить,
Да и Вакх никогда в брак не вступает с водой[374].
Наполнили примасы мира сего, философы глотки, бочки своим вином, жар которого так бросился им в мозги, что глаза всех погрузились в оцепенение сна. Между тем как чтец выкрикивал, слушатели храпели. Один опирается на локоть для того, чтобы облегчить сон глазам своим. Другой на мягкой подушке старается нагнать дрему на вежды свои. Третий спит, склонив голову к коленям. Поэтому, когда чтец отыскивал у Петра что-нибудь достаточно колючее, он кричал в глухие уши прелатов: «Осуждаете?» [«damnatis?»]. Тогда некоторые, едва пробужденные при последнем слове, говорили сонным голосом, с опущенною головой: «Осуждаем!» [«damnamus!»]. Остальные же, растревоженные голосом осуждающих, не разобрав первый слог, говорили: «...плывем» [«namus!»][375]. Истинно плывете, но плавание ваше — буря, плавание ваше – утопание.
Так и спавшие стражи свидетельствовали: «В то время, как мы спали, пришли апостолы и унесли тело»[376]. Тот, кто стоял на страже закона господня днем и ночью, ныне осуждается священнослужителями Вакха. Так больной лечит врача. Так утопающий осуждает стоящего на берегу. Так приговоренный к виселице, когда его уже ведут к ней, – обвиняет невинного.
Что делать тебе, душа моя? Куда обратиться? Не забыла ли ты предписания риторов и, охваченная печалью, подавленная рыданиями, в состоянии ли ты рассказать все по порядку? «Думаешь ли ты, что сын человеческий, пришед, найдет веру на земле». Лисицы имеют норы и птицы небесные – гнезда; Петр же не имеет, где преклонить главу свою. Так судят подсудимые, воссев на судейском месте, преследователи невинности на месте карающего. Так искажается все у таких судей и подобных истцов:
Этот хоть тучен, но хочет от она утучниться.
Тот бормочет и с губ оттопыренных речи роняет.
Этот слишком болтлив, тот молчит, тот стоит, тот гуляет.
Любит плакать один, а другой сыплет шутки.
Так иль иначе, но мир для всех в равной мере безумье.
Что же могли сотворить таковые, что могли постановить подобные правоведы? Утешает чтение евангелия. Оно говорит: «Первосвященники фарисеи собрали совет и сказали: „Что мы сделаем? Этот человек творит много чудес. Если отпустим его так, все уверуют в него”. Один же из них, по имени аббат Бернар, так как он был первосвященником этого совета[377]