При этих словах глаза мои наполнились слезами, и я поспешила закрыть их руками.
– …Вот чем я занималась перед вашим приходом. Я плакала, и буду плакать еще не раз, и вся жизнь моя проходит в этом: я либо плачу, либо собираюсь плакать.
Ответив, я помедлила, не зная, как спросить о ее собственных бедах, и особенно о причине ее слез и о сыне.
Она, возможно, подумала, что мне это было неинтересно, и сказала:
– Из ваших слов, сеньора, ясно, что вы издалека и здесь недавно, поэтому вы и удивляетесь тому, что происходит на этих берегах. Об этом много говорят повсюду в округе. Здесь было немало происшествий. Я помню, что в детстве мне еще отец рассказывал об этом, как о давно прошедшем. Я и сейчас мыслями возвращаюсь к тем великим бедам. И хотя чужую боль трудно сравнить со своею, но несчастье легче перенести, когда знаешь, что оно преследует не только тебя, притом без причины и наперекор рассудку. Я охотно расскажу вам о том, чего, как мне кажется, вы еще не слыхали, ведь, насколько я понимаю, вас, как вы сказали, волнуют беды и горести.
– Солнце, – отвечала я, – стоит высоко. И мне бы очень хотелось услышать вашу историю, ибо мне интересно с вами и приятно знать, что я недаром нашла прибежище в этой земле, которая больше привыкла к печали, чем к радости. Я хотела, сеньора, спросить вас еще кое о чем, но спрошу потом, на все еще хватит времени, несмотря на то, что если ваша история полна печали, то дня для нее будет мало, ведь печаль не может длиться только день.
– Дни сейчас велики, – сказала она. – Да и если бы они были коротки, я бы успела вам все рассказать, отплатив вам за вашу повесть. Но с чего мне начать: с моей истории или с бед, постигнувших эту землю?
– Если вы после стольких лет все еще вспоминаете о бедах, постигнувших эту землю, – отвечала я, – значит, они не столь незначительны, что я не имела бы желания о них узнать. Хотя стоит мне сказать, что я чего-то хочу, как мое желание оказывается невыполнимым. Однако не подумайте, что я не хочу вас выслушать. Это могло бы быть, если бы ваша история не была полна печали, для которой, как я думаю, дня будет мало и надо спешить. Так что начинайте, госпожа моя, начинайте. Раз это грустная история, проведем время, как нам обеим суждено, в печали.
Глава IIIО том, как дама рассказывает девице о своем приезде в эти края
– О горе мне, – начала она, – чтобы еще больше растравить душу, я вспоминаю о чужих несчастьях, будто мне не хватает своих собственных, а ведь их было столько, что я сама удивляюсь, как мне удалось столько вынести!
Я не случайно показалась вам грустной как вблизи, так и издали, а если бы вы узнали подробности моих несчастий, то сочли бы, что мне надо быть еще печальней. Но длительная боль, которую мне приходится переносить, сжалилась над моим телом, и оно постепенно свыклось с нею.
Из-за того я и жалуюсь на свое тело, что нет никаких страданий, к которым бы оно с течением времени не притерпелось.
Вот уже много лет, как я не живу для себя самой и как оказалась в этом уединении, скрываясь от тех, для кого всегда неизменно всходит и заходит солнце.
Хорошо, что вы также любите грусть, потому что так мы утешим себя, безутешных, ведь бывает, что клин клином вышибают, и говорят, что не было бы счастья, да несчастье помогло.
Я не общаюсь с теми, кто здесь живет, и никогда мне не хотелось заговорить здесь ни с кем, но, увидев вас, я прониклась к вам сочувствием. Заговорив с вами, я стала приглядываться к вам. И чем больше на вас смотрю, тем больше мне хочется продолжать это занятие!
Ваши слова показывают, что ваше сердце охвачено великой скорбью. Я вижу, как слезы изменили ваше лицо, созданное не для них, и понимаю, сколько не бесследно прошедших горестей выпало на вашу долю.
Вы молоды, и вам бы надо жить и радоваться. Но на вашем пути еще в юности стали беды, а меня они терзают и в старости.
Мне бы хотелось более подробно узнать о ваших несчастьях, ибо ваш рассказ лишь расстроил меня. Но если вам легче не касаться их, пусть все будет так, как вам хочется. Хотя раз уж вам не удалось избежать бед, то не надо обходить их молчанием. А страдание, хоть и причиняет нам боль, все-таки делает нас лучше.
Пусть это будет утешением нам, несчастным женщинам, ведь у нас нет тех средств для борьбы со злом, которыми располагают мужчины.
Потому что за то время, что я живу, я поняла, что для мужчин нет горя. Горюют лишь женщины, так как горе, видя, что мужчины странствуют по городам и весям, что они вечно в заботах и вечно что-то меняется в их судьбе, то подступает к ним, то отступает от них, обращаясь к бедным женщинам, которые не любят постоянных изменений и не знают, куда скрыться от своих бед.
Вообще-то, поскольку беды поражают своей горечью, они должны были бы обрушиваться на мужчин. Но, не преуспев в этом, поспешили к нам как более слабым. Так что мы не просто страдаем – мы переносим такие испытания, которые нам и не по плечу.
А мужчинам есть о чем думать и помимо женщин, так что они привыкли ни во что не ставить и их чувства. А каково сносить это женщинам и становятся ли они от этого еще печальней или нет, может сказать лишь тот, кто знает, как горько бывает скрывать истину.
Тут из глубины моей утомленной души вырвался тяжкий вздох. И она, почувствовав, что я пыталась его сдержать, взяла меня за руку и стала говорить, словно обо мне:
– Все книги изобилуют историями о молодых девушках. Когда мне было столько лет, сколько сейчас вам, я жила в доме своего отца. В долгие зимние вечера я вместе с другими женщинами пряла и сматывала шерсть, и часто, чтобы вечера казались короче, а работа легче, кто-нибудь из нас начинал рассказывать различные истории. И была у нас в доме одна уже старая женщина, многое повидавшая и о многом слышавшая, и так как она была старше других, то и считала, что больше других имеет право говорить.
И она рассказывала нам о странствующих рыцарях. И, узнав об опасностях и злоключениях, которым они подвергались ради благородных девиц, я стала жалеть их. Мне казалось, что великолепно вооруженный рыцарь, едущий верхом на прекрасном скакуне по берегу прозрачной реки, не может быть столь печальным, как бедная девица у себя в светлице, томящаяся в четырех стенах неприступной твердыни под стражей вечно бодрствующих воинов.
Как много сделано, чтобы лишить девушек всех желаний, и как мало, чтобы оградить их от бед!
Но рыцари умеют казаться печальнее, чем на самом деле, в то время как девицам положено скрывать свою тоску. По крайней мере, если бы я после стольких бед могла начать жизнь сначала, я бы легче перенесла многие разочарования в любви, потому что незачем убиваться ради того, кто вовсе не убивается ради вас. Другими словами, не надо горевать об этом или же надо хотя бы уметь скрывать свою боль.
Я говорю об этом, сеньора, памятуя, при каких словах вы тяжело вздохнули, ибо вы, насколько можно, стараетесь скрыть от меня тайны своего сердца, но я думаю, что и ваша жизнь отравлена каким-нибудь любовным безумством, иначе трудно понять, почему в таком возрасте вы так страдаете.
Мужчины и не думают о том, как терзаются из-за них женщины, так как привыкли к этому и не обращают на это внимания.
Я могу вам с полным правом сказать это, хотя мы лишь недавно знакомы, потому что я старше вас и потому что это правда, а правду и скрывать нечего.
Сколько девиц, брошенных своими возлюбленными, уже приняла земля, и сколько влюбленных рыцарей, настрадавшихся по другим девицам и брошенных ими?
Книги изобилуют историями девиц, оплакивающих отъезд своих возлюбленных, а те не просто отъезжали, а еще и резво пришпоривали коней, так как вовсе не собирались убиваться по своим подругам.
Не такими оказались двое друзей, о которых и пойдет речь в обещанной мною истории. Только у них еще сохранялось утраченное другими понятие о чести. Я думаю, что поэтому злопыхатели и задумали предательски погубить их.
Ведь зло не просто борется с добром – оно не хочет, чтобы о добре даже вспоминали. А мой отец, рассказывая, на какую низость пошли недруги, чтобы погубить двух рыцарей, говорил, что предпочел бы и не знать об этом, ибо он пришел в мир, когда рыцарей уже не было и в помине, и до самой смерти жалел об этом.
Но если тяжко было перенести гибель двух друзей, то еще тяжелее было узнать о гибели двух девиц, которых горе довело до того, что не только рыцари погибли из-за них, но случилось так, что и сами они простились с жизнью.
Два друга по отношению к девицам и себе самим выполняли свой долг и обеты, данные ими при посвящении в рыцари. Они должны были хранить верность своему слову, даже если бы на их пути встретились другие девушки. А девицы погибли во имя того, что более всего ценится нами, и никому другому таких жертв не принесли. Так что раз девушки превзошли в душевном величии юношей, то и смерть двух подруг перенести труднее, хотя я страдаю из-за тех и других: из-за одних – потому что это женщины, из-за других – потому что они не похожи на других мужчин.
Эти слова я обращаю к вам и к себе самой, так как мой сын тоже был мужчиной.
Глава IVО том, что дама поведала девице
Тут по лицу ее потекли слезы, и она с трудом проговорила: – Простите меня, госпожа моя (а в силу своего возраста я могла бы назвать вас дочерью), вам еще неоднократно придется увидеть мои слезы, хотя и вам они, должно быть, не чужды, ведь неслучайно вы ищете места, подобные тому, где мы находимся сейчас. А говорят, что в прежние времена здесь было много благородных рыцарей и прекрасных девиц, и до сих пор пастухи находят здесь обломки оружия и драгоценности, так что ныне эта долина кажется жалкой тенью себя самой в дни прошлого величия.
Не знаю, к чему нас приведет этот всеобщий разлад.
Когда-то в этих местах было много народу, а теперь они опустели, и вместо людей здесь обитают хищные животные. Одни бросают то, что подбирают другие. И зачем столько изменений на одной земле?