Но Ламентор не захотел, чтобы тело Белизы увозили куда бы то ни было. Он приказал, чтобы ее похоронили там, где она умерла, потому что решил, что, пока он жив, никуда из этих мест не уедет. И так оно и было на самом деле.
А в землях, откуда они прибыли, было принято, чтобы перед тем, как предать тело земле, все близкие родственники целовали его последним целованием в лицо, а самые близкие – в ноги, и последним это должен был сделать близкий родственник (возможно, это было задумано как прощальное напутствие). Закончив все приготовления, няня позвала Ламентора и госпожу Аонию.
Они пришли. Но госпожа Аония опять припала к лицу своей сестры и, поцеловав ее, громко сказала:
– В родной земле многие бы целовали тебя последним целованием, не то что здесь!
Тут она стала царапать свое прекрасное лицо, и все начали дружно плакать. Каждый вспоминал свою боль и целовал Белизу в ноги.
Ламентор, страдавший как никогда, после многих вздохов, вырвавшихся из его груди, собираясь выполнить прощальный обычай, произнес такие слова:
– Ах, госпожа Белиза, что мне сказать вам на прощание? Из-за меня вы покинули свою землю и свою мать! Кто вас разлучает со мной здесь на чужбине и заставляет меня страдать? Вы не могли мне желать такого зла. Какой-то страшный рок проникся завистью к тому, что вы сделали меня самым счастливым человеком на свете, обрушился на меня и превратил меня в самого несчастного. Он же предназначил вам быть погребенной в чужой земле! Но он же сулит и мне быть погребенным дважды: в вашей могиле остается моя душа, а потом эта же земля примет и мое тело. Разве не была прочной нить, связывавшая нас друг с другом? Зачем вы разорвали ее без меня? Разве вы не знали, что я не смогу существовать без вас? Мне сказали, что вы просили не будить меня ночью, когда вам стало плохо. Вы не хотели, чтобы меня лишили покоя, но сами своим уходом отняли его у меня на всю жизнь. Мало того, что меня постигло такое страшное горе, оно еще и обрушилось на меня так ужасно! Меня не позвали, чтобы я вас не видел, и в свой смертный час вы тревожились обо мне! Вы хотели осушить мои слезы, но жестокий рок не захотел этого: ваша рука безжизненно упала, уже не слушаясь вас. Когда вы остановили на мне прощальный взгляд, ваша душа отошла в мир иной. И, кажется, прощаясь навечно, вы сказали: «Все кончено!» Но и в таких страданиях вы не забыли мне оставить небольшой подарок. Но, уходя от нас, вы не могли знать, что боль моя не пройдет никогда, и поэтому так распорядились моей судьбой. Мне же по моим летам больше бы подошел путь, избранный, вами, теперь же я стал на путь печали. И раз я остаюсь на земле, чтобы предаваться горестям, то лучше им терзать меня одного, а не нас обоих.
Сказав это, он исполнил обычай.
Няня, видя, что кроме нее некому было следить за тщательным соблюдением похоронных обрядов, взяла в руки богато расшитое полотенце и закрыла им лицо Белизы, сказав: «Теперь все, кто ее любил, не должны смотреть на землю, где покоится ее тело. Надо смотреть на небо, где нашла приют ее душа».
Если бы можно было умерить боль словами, то слова няни как раз бы подошли для этого. Итак, Белизу похоронили.
Оставим на время Ламентора, который сделал многое так, как желала Белиза, ибо, поскольку я рассказываю вам историю двух друзей, то боюсь, как бы она не оказалась слишком обширной, потому что о них мне еще предстоит поведать многое, так что не следует отвлекаться по пути.
Глава XIIО том, что приключилось с вышедшим из шатра рыцарем, сраженным красотою Аонии
Возвратимся к рыцарю, который вышел из шатра столь опечаленным, что не находил себе места, и, спешившись, уселся под ясенем неподалеку от моста через реку. И, чтобы чувствовать себя спокойнее, велел оруженосцу увести своего коня пастись куда-нибудь подальше, так как боялся, что оруженосец, видя своего рыцаря в таком состоянии, может что-то заподозрить и рассказать об этом Акелизии – так звалась девица, служа которой, он оказался здесь, как вы слышали, и у которой было много влиятельных друзей, а поскольку она желала ему величайшего блага, то ее знакомые должны были непременно видеть его при деле и в трудах.
Поэтому ей сообщалось все о его занятиях, и иногда то, что она замышляла ему на благо, оборачивалось для него злом, ибо при всей своей заботе она часто получала грустные для себя известия и предвкушала его печальный конец.
Пока рыцарь сидел под ясенем, он многое перебрал в своей памяти, и ему стало казаться, что у него не было причин оставлять Акелизию. С другой стороны, он не мог отрешиться и от любви к Аонии. Итак, за него сражались между собою красота и долг и ждали, кто же из них одержит победу, но в таких случаях побеждает тот, кто находится ближе.
Мой отец говаривал, что долг терпит поражение, потому что не может удовлетвориться любовью, а красота побеждает, потому что она всегда рада любви.
Глава XIIIВ которой рассказывается, кто такая Акелизия и что произошло между рыцарем и его оруженосцем
Акелизия была у своей матери одной из двух дочерей, и мать любила ее больше, чем саму себя. Она была очень красива, но своей жертвенностью во имя рыцаря обязала его совершить такие подвиги, что он должен был отказаться от всего и только служить ей. Она же отдала ему все, кроме своей красоты. Кажется, она так любила его, что была не в силах ждать, пока в нем постепенно разовьется ответное чувство, а решила отдать ему все сразу. А он, хотя и был ей обязан, не любил ее.
Ведь в сравнении с женщинами мужчины и любят иначе, и доказывают свою любовь они не ласковыми взглядами, а многотрудными подвигами. Они суровы по своей природе и вечно пребывают в делах.
Мы же, нежные от рождения, заняты другим. Но если бы они стали с нами спорить, то кто бы из нас оказался прав? Что такое любовь, если не душевная склонность? Ее нельзя ни навязать, ни завоевать силой, так что наши взгляды стоят для любви больше, чем их подвиги. Однако к несчастью женщин и к счастью мужчин считается, что мужчину привлекает трудность в завоевании женского сердца, а женщину покоряет храбрость завоевывающего ее мужчины. Но кто может сказать, в чем состоит закон любви и есть ли у любви законы?
Ведь этот разлад между чувством и долгом привел многих к тяжелому концу, в том числе и того рыцаря, о коем речь. И не зря потом Акелизия, воздев руки, взывала к небу, моля о мести.
Но он в конце концов решил ее оставить, ибо, помимо того, что госпожа Аония показалась ему самой прекрасной из когда-либо виденных им женщин, поскольку она приехала издалека и была здесь чужестранкой, она должна была, как ему казалось, ответить на его чувства. И хотя эта надежда была очень слабой, она все-таки его поддерживала. Так же, как тень от предмета становится больше, если он весь освещен солнцем, так и любовь сильнее там, где есть препятствия. К тому же человек всегда склонен преувеличивать всякую надежду. Трудности, преграждающие путь к желаемому, придают любви большую силу, так что человек ради нее идет на смерть или неизбывное горе, что и случилось с этим рыцарем, который стал заботиться только о том, как бы расстаться с оруженосцем, да так, чтобы не навлечь на себя подозрений и получить возможность жить, следуя склонностям своего сердца.
Он очень хотел избавиться от оруженосца, потому что тот был из людей Акелизии и не смог бы равнодушно смотреть на то, как его господин ее бы покинул. Он всегда говорил рыцарю, что тот должен на ней жениться, ибо она была очень знатного происхождения и унаследовала земли, в которых рыцарь мог бы провести последние дни своей жизни, когда уже не сможет достойно сражаться на поединках.
Но наконец рыцарь подозвал к себе оруженосца и имел с ним длительную беседу. Помимо всего прочего он сказал, что ему самому было бы неудобно извещать госпожу Акелизию, что предназначенное для него испытание не состоялось. И не с руки появляться к ней в качестве дурного вестника. Поэтому он отправляет к ней оруженосца, а сам будет поджидать его в замке неподалеку и ждать вестей от своей дамы: может быть, раз одно испытание не состоялось, она предложит ему другое.
Глава XIVО том, как после того, как оруженосец его покинул, рыцарь решил изменить свое имя
После того, как рыцарю удалось обмануть оруженосца, а также и ту, с вестью к которой он был послан, рыцарь стал размышлять о том, что нужно ему изменить и имя, чтобы никто не узнал, где он находится и куда направляется: любовь к тому времени так овладела всем его существом, что он готов был принести ей в жертву часть себя самого.
Но тут он вдруг вспомнил, что когда-то давно предсказатель предрек ему, что, сменив образ жизни и имя, он станет навсегда печальным, и решил отнестись к этому более обдуманно. И, хотя он с недоверием относился к предсказаниям, полностью не считаться с ними не мог, помня обо всем, что слышал от людей, поэтому надумал, чтобы не менять имя, просто поменять в нем местами буквы. Но он не предвидел, что не он обманывал судьбу, а она его!
Когда он предавался этим мыслям, случилось, что из леса к мосту верхом на лошади выехал лесоруб, причем не сидел верхом, а как бы лежал, прикрывшись попоной. Оказалось, что когда он, разутый и раздетый, рубил дрова, возле него вспыхнул пожар и опалил его. Видимо, он пытался его потушить, не подумав о себе, и получил тяжкие ожоги.
Почти доехав до рыцаря, он встретил другого дровосека, шедшего ему навстречу, и тот, увидев его без дров, спросил, что он делал в лесу. Погорелец ответил: «Бинмардер», что означало «я только что горел».
Рыцарю эти слова показались полными таинственного и глубокого смысла, ибо он и сам сгорал в пламени любви. И он решил отныне зваться Бимардером.
Глава XVО том, как Бимардер узнал от слуги Ламентора, что тот приказал выстроить себе в этих местах дворец, и о том, как ему явилась тень
Прошло немного времени, и в этих местах оказался один из слуг Ламентора. Он шел в замок и успел рассказать Бимардеру, что Ламентор приказал возвести для себя дворец, чтобы жить там до конца своих дней. И Бимардер немного успокоился, так как раньше, не будучи уверен в том, что Аония останется в этих краях, страдал и терзался душою. Но едва он расстался с этой заботой, как у него появилась другая: он должен был решить, чем он займется и куда денется, ведь была уже ночь, а он все еще пребывал в размышлениях. Уходить из этих мест ему не хотелось, а оставаться было нельзя, ведь он мог попасться на глаза собственному оруженосцу.