ом, чтобы скрыть событие, лишившее его кораблей, и не побоялся предать себя в руки пиратов, чтобы дипломатическим путем достигнуть того, чего уже нельзя было требовать с оружием в руках. Начальники янычар, собравшиеся для выслушивания его предложений, отвечали на них одними неистовыми криками. Восставший народ бросился толпой и хотел сжечь французский корабль. Манти нужны были вся его твердость и присутствие духа, чтобы здраво и невредимо отретироваться под защитой нескольких офицеров паши. Прибыв на борт, он немедленно приказал сняться с якоря, но, негодуя на оскорбительный прием, поднял красный флаг в знак близкой мести. Несколько дней спустя один из кораблей его эскадры, успевший отыскать путь свой после бури, взял близ африканского берега две алжирские фелуки, нагруженные товарами значительной ценности. При известии об этом пираты тотчас решились на страшную месть, вооружили пять галер и отправились грабить французские конторы в Ла-Калле и на многих других пунктах. Эта экспедиция, совершенная с быстротою и смелостью, доставила им несметную добычу и более 300 пленных, которые, по прибытии в Алжир, были брошены в темницы паши. Но в следующем году арабы, соседние с разоренными поселениями и извлекавшие большие барыши из торговых сношений с французами, вдруг отказались платить турецкому правительству дань, наложенную на них, под предлогом, что изгнание французов лишило их единственных источников к уплате. Корпус янычар, посланный против них, был изрублен, и вскоре восстание это сделалось до тою страшным, что угрожало самому Алжиру, и последний мог заключить мир только тогда, когда согласился на все условия туземцев, которые они постановляли насчет будущей своей зависимости. Прибрежные поколения были освобождены от взноса недоимочных налогов, и турки обязались возобновить на собственный счет заведения в Ла-Калле, во Французском бастионе и на мысе Роза. Работы эти кончены в 1640 г., и марсельские торговцы, восстановленные в своих владениях, не были более тревожимы даже посреди почти беспрерывных войн, которые вел Людовик XIV с мусульманскими пиратами. Выгоды арабов защищали купцов лучше, нежели ядра французских эскадр, а турки сознавали необходимость сохранить мир за собой, чтобы обратить все силы свои против внешнего врага
Но если эти грозные владыки умели смягчить свою систему налогов и хищений относительно арабов, когда того требовали их спокойствие и выгода, они, напротив, питали непримиримую политическую ненависть к кулуглисам Кулуглисы (Куль-Оглис, солдатские сыновья) происходили от связи янычар с мавританскими женщинами, но, боясь дать силу туземному племени, алжирское правительство отстранило с 1629 года сыновей, происходивших от этих браков, от всякого участия в должностях государственных. Сбросив иго константинопольских султанов, алжирская милиция опасалась, чтобы мавры, допущенные в ряды ее, не составили рано или поздно оборонительного союза против ее деспотизма: исключить их от всякой военной или гражданской должности казалось единственным средством удержать их под строгой опекой. Кулуглисы, обязанные жизнью туземкам, образовали единственную связь между турками и мавританским племенем, и то, что показалось бы искусным законодателям драгоценным средством к слиянию разнородных пород и к созданию со временем могущественной национальности, в глазах пиратов было только опасностью, от которой должно было избавиться во что бы то ни стало. Заглушив голос крови и чувства семейные, они одинаково отвергли мавров и кулуглисов. Под предлогом заговора против них, янычары собрались в числе 2000 и внезапно объявили кулуглисов лишенными всех мест и званий, которые они занимали. Для подкрепления этой меры им приказали, под опасением неминуемой смерти, оставить Алжир в продолжение месяца. Это решение лишало детей навсегда политического наследства после отцов своих, чтобы передать их сборищу иностранцев — урожденных турков или ренегатов — которых случай, страсть к приключениям или необходимость избежать наказания за совершенные ими в отечестве преступления приводили ежегодно в Алжир. Уступая угрожавшей им буре, кулуглисы повиновались сначала. Только небольшое число их осталось в городе или его окрестностях ждать лучших дней. Так прошло несколько месяцев, после чего, думая, что опасность миновала, или, по крайней мере, ослабла, они показались сноза. Но первые, решившиеся на такой неосторожный поступок, были схвачены по приказанию паши, зашиты в кожаные мешки и брошены в море.
Этот страшный пример показал кулуглисам, что вся надежда на мирное возвращение себе своего места в государстве навсегда потеряна, и они два года пробыли согбенными под уничижавшим их игом. Но это время изощрило их ненависть, жаждая мести, они составили тайное общество, опасных замыслов которого не узнал никто вне их круга, и когда наступила минута действовать, только 50 смельчаков, пользуясь забвением, которому их, по-видимому, предали, нарядились в женское платье, закрыли лица вуалью и со спрятанным под платьем оружием вошли в город с разных сторон, подошли к касбе, захватили врасплох часовых и заперлись в этой цитадели. Найди они между маврами решительных товарищей, судьба Алжира изменилась бы, владычество турков было бы уничтожено. Но мавры, беспечные и трусливые, испуганные столь дерзким поступком, который должен был привести яростную борьбу, заперлись в домах своих и покинули на произвол судьбы родственников, сыновей, друзей своих. Турки, уведомленные о занятии касбы и малочисленности противников, вооружаются и толпою бегут к цитадели, которую окружают. Приглашаемые к сдаче, кулуглисы объявляют, что не иначе отворят ворота, как по восстановлении прав их. Тотчас подан сигнал к атаке. Внешняя стена цитадели, слишком обширная, чтобы ее могли защищать на всех пунктах, сильно штурмована. Ворота сломаны пушечными выстрелами, янычары устремляются подобно потоку во внутренность укреплений и, кулуглисы, бессильные против этой толпы неумолимых врагов, предпочитают смерть ожидающим их мучениям: они, сражаясь, отступают до порохового погреба и зажигают его. Тысяча турков, убитых взрывом, 500 городских домов разрушенных и более 5000 трупов жителей, погребенных под развалинами, ознаменовали их отчаяние. Когда прошел первый панический страх, причиненный этой неожиданной катастрофой, взбешенные янычары рассеялись по всему городу. Кулуглисы, не участвовавшие в возмущении, были везде отысканы и схвачены, ужаснейшими муками вымещали на них мужество их братии. Одни были колесованы живые, другие пригвожденные руками и ногами к лестницам, ждали на них медленной и мучительной смерти, одних зарывали живых в землю, других сажали на кол, иные, наконец, брошенные на баб-азунские крючья, в продолжение трех, четырех дней ожидали смерти, палимые знойными лучами солнца и изъязвляемые насекомыми!
После этой страшной мести первой заботой пиратов было возобновление касбы. Они развили при этом невероятную деятельность, все жители города и окрестностей были принуждены участвовать в работах, и в несколько дней новая цитадель выросла из вулкана, пожравшего прежнюю. Впрочем мавры и кулуглисы никогда не были восстановлены в правах своих. Когда, позже, политические интересы потребовали усиления турецкого войска, их стали определять в него, но под названием вспомогательного войска, без всякой надежды на получение какого бы ни было, хотя самого низшего чина. Таковы почти единственные происшествия, какие представляет история пиратов до царствования Людовика XIV.
В 1662 году французская морская сила, состоя из 15 или 16 мелких и ничтожных судов, не была в состоянии участвовать в великой борьбе Англии с Голландией, но могла защищать торговлю Франции и препятствовать вторжениям пиратов Средиземного моря, часто появлявшихся у берегов Прованса и Лангедока. Людовик XIV в продолжение пяти лет приказывал беспрестанно сторожить их, и это исполняли так успешно, что в 1670 году заключили новый договор насчет освобождения невольников и безопасности купцов. Вдруг овладение властью в Алжире беем Баба-Гассаном, достигшим владычества убиением своего предшественника, воскресило после десятилетнего мира алжирские морские разбои.
Баба-Гассан, желая польстить янычарам, которым был обязан своим возвышением, приказал вооружать эскадру и сделать большие приготовления, потом, без всякого повода к разрыву, призвал французского консула и, показывая ему с террасы своего дворца корабли, готовые отплыть в море, сказал с гордостью: «Мир с твоим отечеством расторгнут, горе твоему господину, вздумавшему освободить себя от могущества Алжира — великолепного и хорошо охраняемого, уведоми его, если хочешь, что через несколько дней гордость его будет сражена, морские силы его в моих гаванях и торговля его уничтожена».
Этот дерзкий вызов был принят так, как заслуживал. Во Франции считалось в 1681 году более ста линейных кораблей с 60'000 матросов. Людовик XIV поручил храброму и славному Дюкэну смыть пятно, нанесенное французскому флагу.
Людовик XIV находился тогда в апогее своей славы. Он только что заключил после блистательных войн знаменитый Нимвегенский трактат, обладал многочисленной, храброй армией с опытными начальниками, и флоты его, под начальством д'Эстре, Вивонна, Дюкэна и Турвилля, покрыли себя славой не в одной морской битве. Итак, не для чего было откладывать долее заслуженное наказание. Дюкэн отправился с одиннадцатью линейными кораблями, 15 галерами, 5 бомбовыми галиотами, двумя брандерами и несколькими тартанами. В первый раз решились испытать на море употребление бомбовых мортир, изобретенных и предложенных молодым офицером Рено д'Элисагаре. Галиоты-огневержцы, изобретенные Рено, были суда силой в 50-пушечный корабль, но плоскодонны и сильно обиты железом, чтобы противостать отбою бомбы в минуту выстрела. На каждом галиоте находились две мортиры перед большой мачтой и восемь пушек на задней части корабля, по четыре с каждой стороны.
Флот Дюкэна явился перед Алжиром около исхода августа 1682 г., но волнение несколько дней препятствовало атаке. Наконец открыли огонь. Дурно направленный сначала, он причинял мало вреда неприятелю, одна мортира метнула бомбу так неудачно, что она упала назад на галиот. Дюкэн приказал галиотам подойти ближе к городу, и пальба возобновилась с большей верностью и живостью. Обстреливание продолжалось всю ночь и причинило страшные опустошения в Алжире и порте. На следующий день дурная погода принудила адмирала разорвать свою боевую линию, но 3 сентября произо