Но если мы и лишены возможности узнать содержание саги о Харальде Хардраде Халльдора Сноррасона, то нет оснований предполагать, что она существенно отличалась от других саг, и в особенности от саги о Харальде из «Гнилой кожи», в которую «вплетен» интересующий нас рассказ, поскольку довольно простая по построению и лишенная «литературных красот» «Гнилая кожа», по-видимому, несколько ближе к простой записи устной традиции, нежели «Круг Земной», в большей мере несущий отпечаток индивидуальной авторской деятельности лица, его записавшего. По господствовавшему тогда убеждению, возможен был только один способ изложения событий — соответствующий их ходу («сага должна рассказываться так, как она происходила»!). Поэтому, надо полагать, сага о Харальде Хардраде, рассказанная неким исландцем со слов Халльдора Сноррасона, должна была в основном совпадать с сагой о Харальде Хардраде, изложенной в «Гнилой коже». Иными словами, конунг Харальд выслушал примерно ту же сагу о нем, в какой он действует в «Гнилой коже». Мало этого, он высказывает о ней свое суждение: она пришлась ему по вкусу и, видимо, кажется достоверной и хорошо изложенной.
Своеобразие зафиксированной здесь ситуации заключается, таким образом, в следующем: в саге содержится история о том, как герой саги слушает эту самую сагу о самом себе и хвалит ее, — ситуация, перекликающаяся со второй частью «Дон Кихота», где ламанчский рыцарь держит в руках и обсуждает посвященный ему роман, тот самый, на страницах которого он подвизается, включая не только первую, но и вторую его часть, а равно и подделку под роман «Дон Кихот». Правда, в нашем случае зрелый Харальд слушает сагу о своих юношеских подвигах, но тем не менее эта сага фигурирует в его же саге! — Ситуация вряд ли банальная в истории литературы.
То, что в текст «Гнилой кожи» включена «прядь» об исландце, который развлекал конунга Харальда сагой о нем самом и удостоился августейшей похвалы, имело определенный смысл. В чем он состоял?
Короткие рассказы, «пряди», «вплетаемые» в королевские саги, при всех индивидуальных различиях, имели между собой то общее, что, как правило, служили прославлению исландцев. Герои таких «прядей» отличались при дворе норвежского государя, проявляя незаурядное мужество, сноровку, независимость характера, заслуживая награды и уважение конунга. Так и в данном случае, и тем не менее эта «прядь» отличается одной особенностью. Саги чрезвычайно редко, в виде величайшего исключения, не называют действующих лиц, даже второстепенных, по имени. И это вполне понятно. Ведь сага претендует на истинность, она рассказывает не о вымышленных происшествиях и литературных персонажах, а о действительных событиях, в которых участвовали люди, в самом деле жившие в определенное время и в определенной местности; известны родословные этих лиц, а среди слушателей или читателей саги вполне могли быть и их потомки. Имя в саге еще не «развоплощено», оно тесно связано с его подлинным, исторически конкретным носителем[129]. Считалось, что автор саги не может выдумать фиктивного персонажа и наделить его именем по своему произволу. Не существует имен, не прикрепленных к физически реальным лицам или к мифическим существам.
Однако в «пряди» об исландце-сказителе не дано его имени. Это необычно. Ведь искусный повествователь саги, явившийся ко двору Харальда и довольно долго там пребывавший, — человек, рассказам которого внимало множество народу, о котором в заключение сказано, что из него «вышел большой толк», т. е. что он преуспел и, следовательно, прославился, — такой человек должен был быть хорошо известен, и то, что имя его не названо, противоречит всем установкам сагописания. Разумеется, юный исландец лишь пересказывал сагу, услышанную от Халльдора, сына годи Снорри, но уменье, с каким он изложил ее, смелость, требовавшаяся для того, чтобы рассказать сагу о Харальде Хардраде самому Харальду, не только властному и крутому государю, но и известному скальду, который предъявлял другим скальдам требования высокого мастерства (о чем сообщают любопытные анекдоты, содержащиеся в той же «Гнилой коже»), — все это, вне сомнения, давало ему полное право на упоминание его имени.
То, что главный герой «пряди» тем не менее не назван по имени, заставляет призадуматься. Но в этой «пряди» мы сталкиваемся с еще одной трудностью. Конунг безоговорочно одобряет сагу о своих собственных юношеских приключениях за морями, рассказанную Халльдором Сноррасоном; видимо, его все в этом повествовании вполне устраивает. А между тем известно, что отношения между Халльдором и Харальдом были весьма неровными, причем со временем напряжение росло, и дело кончилось разрывом. Обо всем этом мы знаем из другой «пряди» — «О Халльдоре, сыне Снорри». Конунг Харальд, сам того, возможно, не желая, а, может быть, умышленно, ущемил самолюбие знатного исландца, очень чувствительного ко всему, что могло затронуть его достоинство. Не пересказывая всех перипетий их взаимоотношений, самих по себе в высшей степени любопытных, скажу только, что в ночь перед своим отплытием из Норвегии, где он служил конунгу, в Исландию Халльдор ворвался в опочивальню государя и, угрожая мечом, принудил его снять с руки королевы золотое запястье и отдать ему в счет погашения невыплаченного своевременно долга[130]. Это, по выражению «пряди», «несколько холодное расставание» едва ли могло не оставить у обоих чувства взаимной неприязни. Известно, что впоследствии Харальд приглашал Халльдора возвратиться к нему на службу и обещал ему высокие почести, но тот благоразумно уклонился, не без основания полагая, что его ожидает в Норвегии «самая высокая виселица». Жестокость и мстительность конунга Харальда, вполне заслужившего прозвище Сурового Правителя, были общеизвестны. Характер Халльдора был таков, что ожидать от него после всего, что произошло между ним и Харальдом, сочинения саги, вполне благоприятной для этого государя, довольно трудно, даже принимая во внимание исключительную объективность, которой вообще отличаются саги. «Халльдор был неразговорчив, немногословен, прям, неприветлив и резок. Он был задирист, с кем бы ни имел дело», — говорит «прядь» об этом исландце и прибавляет, что они с конунгом «плохо ладили».
Ничего не известно о содержании саги о Харальде, которую Халльдор рассказывал на исландском тинге, но можно предположить, зная как характер Халльдора, так и его отношения с конунгом, что он скорее был бы склонен выпячивать собственные заслуги, нежели безоговорочно восхвалять Харальда. Но кто бы в таком случае осмелился явиться к крутому нравом государю с подобной сагой? И поэтому возникает подозрение: не выдумана ли эта история о юноше-исландце, который прибыл к Харальду Хардраде с намерением рассказать ему его собственную сагу, якобы, составленную Халльдором Сноррасоном? (Ибо слова о том, что сказитель не решался рассказывать конунгу эту сагу до тех пор, пока Харальд не понял, в чем дело, и не заставил его перейти к собственной саге, не более как прием, встречающийся в ряде «прядей» и саг: государь должен сам догадаться о заботе, не оставляющей гостя из Исландии, и помочь ему осуществить его намерение.)
Это сомнение подтверждается именно тем обстоятельством, которое ранее поставило нас в тупик: основное действующее лицо «пряди» не названо по имени! В сагах иногда упоминаются люди, о которых делается пометка: «Их имена не названы», — традиция не сохранила их. Но это всегда второстепенные, случайные персонажи. Первое, чего ожидали от автора, когда он вводил в сагу того или иного человека, это имени, и саги изобилуют именами! Назвав имя персонажа, а вслед за ним имена его сородичей, автор уже давал ему характеристику, достаточно понятную тогдашней аудитории. Поименование героя, указание его родословной — conditio sine qua non в сагах об исландцах.
Анонимность сказителя в нашей «пряди» заставляет предположить его фиктивность. Дать вымышленному герою имя автор рукописи был не в состоянии. В отличие от авторов более позднего времени, свободно оперирующих именами, которыми они произвольно наделяют вымышленных ими персонажей, древнеисландский автор относился к имени совершенно иначе. Имя было неразрывно связано с его носителем; «свободных», «вакантных» имен самих по себе не существовало, они были немыслимы. То, что «прядь» об исландце-сказителе начинается словами: «Случилось, что как-то летом один исландец, молодой и проворный, пришел к конунгу Харальду…», — порождает самые серьезные сомнения относительно реальности этого героя. Человек без имени немыслим, он — не существует.
Возникает предположение, не связана ли подозрительная анонимность нашего героя с замыслом автора «Гнилой кожи», который он преследовал, включая в рукопись эту любопытную «прядь»? Замысел этот, по-видимому, заключался в том, чтобы привести убедительный аргумент в пользу исторической достоверности записанной им саги о Харальде Хардраде[131]. Сага, которая, как мы имеем все основания считать, содержит немало фантастического, преувеличений и отклонений от фактов, будучи изложена в присутствии ее героя, полностью им одобрена. Конунг Харальд похвалил и содержание, и форму саги, рассказанной ему и его дружинникам: «Она ничуть не хуже, чем то, о чем в ней рассказывается»! Следовательно, эта версия истории конунга Харальда получает своего рода удостоверение в подлинности от него самого, она как бы им «авторизована». Залогом ее правдивости является, далее, то, что первым ее рассказчиком, тем, кто ее составил, был участник и очевидец событий, о которых сага повествует. Иными словами, сага о Харальде Хардраде, включенная в «Гнилую кожу», соответствует стандартам исторической истинности, какие были приняты в ту пору в этом обществе. Таким образом, в столь своеобразной форме автор «Гнилой кожи» хвалит самого себя.
Критерий истинности повествования, который обнаруживается при анализе «пряди» об исландце-сказителе, совпадает с критерием, выдвинутым Снорри Стурлусоном в «Прологе» к «Кругу Земному» применительно к скальдической поэзии, используемой в качестве исторического свидетельства. Как и хвалебная песнь, сага, исполненная в присутстви