Он ушел — приветливый, небритый, одинокий.
— Хольден…
— Да?
— А как дальше будут складываться наши отношения?
— Я не знаю.
— Но это же безумие… ведь все это просто какое-то безумие…
— У вас такая нежная кожа. Если мы когда-нибудь будем жить вместе, то я запрещу вам вообще пользоваться косметикой.
Около шести утра мы вернулись домой.
На ступеньках перед дверью виллы лежала утренняя газета. Мы прочли крупный заголовок:
СЕНСАЦИОННЫЙ ПОВОРОТ В ДЕЛЕ БРУММЕРА:
Герберт Швертфегер разоблачил подлый сговор.
36
14 сентября.
— Господин Хольден, говорит Цорн. Ссылаюсь на нашу последнюю договоренность. Тогда я вас кое о чем попросил, вы не забыли?
— Я помню.
— За это время все уладилось так, как я и хотел. Господин, о котором я вам рассказывал, одумался.
— Это меня радует.
— Пока мне не ясно, что произошло, но нам важен лишь конечный результат, не так ли? Поручение, которое я вам дал, вы можете считать выполненным.
— Ну и хорошо.
— И еще: завтра вы получите указание навестить доктора Лофтинга.
— А кто это?
— Следователь. Последние события его, естественно, обескуражили. Он намерен задать вам ряд вопросов.
— Я понял.
— Хорошо. Вы должны давать правдивые ответы на его вопросы, господин Хольден.
— Разумеется.
— Вы должны ему рассказать, что знаете, все, что вам известно. Вы меня правильно понимаете?
— Я вас правильно понял, господин доктор. Я должен рассказать следователю все, что мне известно.
37
— Я ничего не знаю, — сказал я. — Мне очень жаль, но я вообще ничего не знаю.
Чтобы уберечься от жары, шторы в кабинете доктора Лофтинга были наглухо закрыты. В помещении было прохладно и темно, у стен стояли стеллажи с большим количеством книг. Доктор Лофтинг, высокий и стройный, сидел напротив меня в старомодном кресле. Он говорил тихо, у него было бледное лицо, большие печальные глаза и тяжелые темные мешки под ними. Он выглядел как рабочий в ночную смену, но у него был мягко очерченный, красивый рот, который должен был принадлежать художнику, страстному любовнику, и доктор Лофтинг был влюбленным — влюбленным в справедливость.
— Я убежден в том, что вы лжете, — тихо сказал он мне.
Я покачал головой.
— Здесь врут все, — продолжал Лофтинг. Перед ним лежала стопка дел высотой в полметра. На эту стопку он положил свою бледную руку с длинными пальцами и желтыми от никотина ногтями. — Это обвинительный материал против господина Бруммера. Он виновен, и вы это знаете точно так же, как и я.
— Этого я не знаю, мне вообще ничего не известно.
— Господин Бруммер, — тихо сказал он, — совершил противозаконные действия. Много людей в этом кабинете свидетельствовали против него: господин Швертфегер, господин Либлинг, господин фон Буцков — назовем хотя бы этих. А теперь все они отказываются от своих показаний. Часть за частью они отметают сказанное ранее.
Я пожал плечами.
— Господин Хольден, я работаю здесь уже двадцать пять лет. Поверьте мне, рано или поздно, но всегда побеждает справедливость. Иногда ожидание этого длится долго, но никогда — бесконечно. Такого не бывает, господин Хольден, в этом хитрость Разума. Зло никогда не торжествует в конечном итоге и окончательно.
Я думал, что в этом мысли доктора совпадают с мыслями Милы Блеховой, и ответил:
— Я не понимаю, что вы хотите этим сказать.
— Вы не понимаете. Вы ничего не знаете, господин Хольден. Вы решили встать на сторону несправедливости и ничего не знать.
— Я буду протестовать, в связи с тем что…
— Нет, — тихо сказал он, — Вы не будете протестовать, господин Хольден. Во всяком случае, не здесь. Я предвижу все, что в таком случае произойдет. Ничего нельзя поделать. Пока еще, господин Хольден. Но наступит время, когда можно будет кое-что сделать, и я это знаю. И это будет еще при моей жизни. Сейчас торжествует несправедливость. Но она не вечна. Не думайте, что господину Бруммеру удастся выйти из этой борьбы победителем. Он не будет победителем, его все-таки осудят — в свое время.
— Я очень сожалею, но ничем не могу вам помочь, господин доктор. Я ничего не знаю. А из того, что вы мне говорите, я понимаю лишь половину.
— Вы сидели в тюрьме…
— Меня помиловали. Вы не имеет права обвинять меня за прошлые дела.
— Я вас ни в чем не обвиняю. Я просто апеллирую к вашему рассудку. Не идите дальше по пути, на который вы опять ступили. У вас есть еще время одуматься. Если вы дадите показания, у меня достаточно власти, чтобы вас защитить.
— У меня нет никаких показаний.
— Господин Хольден, а что произошло двадцать второго августа по дороге в Берлин?
— Ничего. Было очень жарко.
— А что случилось с вами в Берлине после ареста господина Бруммера?
— Ничего. Я отправился спать, а на следующий день поехал назад.
— Вы знакомы с человеком по фамилии Кольб?
— Нет.
Он показал мне фотографию саксонца.
— Я его никогда не видел.
— А кто избил вас в вашей комнате?
— Какие-то незнакомые парни.
— А за что?
— Они думали, что у меня есть какие-то документы.
— Что за документы?
— Это мне неизвестно.
— Это были документы, с помощью которых господин Бруммер намеревался шантажировать своих противников?
— Этого я не знаю.
— Вы готовы подтвердить под присягой данные показания?
— Естественно.
— Можете идти, господин Хольден, вы так ничему и не научились.
Я встал, поклонился и пошел к двери. Когда я обернулся, то увидел, что следователь уронил свое бледное лицо в такие же бледные руки. И это был жест отчаяния, измождения и отвращения, а в его кабинете в это время было темно и прохладно.
38
17 сентября.
— Господин Хольден, говорит Цорн. Уже двенадцать тридцать. Выезжайте в аэропорт. В кассе авиакомпании «Пан Америкэн» лежит для вас билет. В Берлин. Ваш самолет вылетает в пятнадцать часов.
— А госпожа…
— Я ее уведомил. В Берлине вы остановитесь в отеле «Ам Цоо». Номер для вас заказан.
— А что…
— Никаких «а что». Вы летите в Берлин и возвращаетесь завтра. Вылет в тринадцать часов. Прошу вас сегодня вечером побывать в нескольких барах и потратить там кучу денег. Естественно, мы вам все возместим. Прихватите с собой какую-нибудь девушку. Ведите себя так, чтобы вы бросались в глаза, и не жалейте денег. Это все.
39
Когда я попрощался с Ниной, она быстро сказала:
— Я вас довезу. — И покраснела: — Но это же невозможно, что это я говорю!
— Я был бы рад, — сказал я.
Она с серьезным видом задумалась:
— Если нас кто-нибудь увидит, я смогу сказать, что я вас проводила, чтобы забрать машину. Почему вы на меня так смотрите?
— Вы готовы из-за меня солгать!
— Не надо, прошу вас. Не надо об этом говорить. Я… я поеду с вами, но говорить об этом мы не будем.
— Согласен.
В машине Нина сидела рядом со мной.
— А в чем, собственно, смысл этой поездки? — спросила она.
— Следователь в Берлине копает под меня. Но он уже не сможет ни до чего докопаться. Полагаю, что именно поэтому Цорн хочет направить следствие по ложному пути. Он сказал, что я должен посетить несколько баров и вести там себя вызывающе.
— С девушкой?
— Так хочет адвокат.
— А вы знаете какую-нибудь девушку в Берлине?
— Нет.
— Так что же вам делать?
— По барам я пройдусь один, а пить буду с девушками, которые там всегда сидят.
— В Берлине много красивых девушек.
— Я пойду один.
— Почему мы вообще об этом говорим? Меня совершенно не интересует, что вы будете делать в Берлине! Повеселитесь там как следует, господин Хольден.
— По барам я пройдусь один, и при этом буду думать о вас.
Мы распрощались перед зданием аэропорта. Нина уехала, а я, стоя под солнцем, махал ей вслед. Она наверняка наблюдала за мной в зеркало, потому что тоже махала мне, и так долго, пока машина не скрылась за поворотом. Я вошел в зал аэропорта и забрал билет. Времени оставалось еще много, поэтому я сел за столик на террасе и заказал кофе. Я наблюдал, как садились и взлетали самолеты. Лица людей были радостные. Разноцветные флаги на высоких мачтах развевались на ветру, на лугу паслось стадо овец. Я начал их считать и обнаружил трех черных, а потом понял, что одна из них — черная собака.
Я пил кофе, опершись подбородком на правую руку, так как от нее еще пахло духами Нины, оставшимися на ней после прощания. Я закрыл глаза, и Нина возникала передо мной в разных платьях, она смеялась, и бежала, и слушала, и была серьезной, и делала все, чего бы я ни пожелал в своих фантазиях.
— Внимание, авиакомпания «Пан Америкэн» просит пассажиров, вылетающих рейсом триста двенадцать в Берлин, подойти к стойке авиакомпании.
У стойки стояла симпатичная стюардесса и ждала, пока подойдут все пассажиры.
— Уважаемые дамы и господа, к нашему сожалению, из-за технических неполадок вылет самолета задерживается на три часа. Если вы хотите, мы еще раз доставим вас на автобусе в город. Вылет намечен на восемнадцать часов. Спасибо.
Несколько человек расстроились, но большинству было все равно, и с теми, кому было все равно, я поехал назад в город. Я походил по улицам, разглядывая витрины, а потом взял такси и поехал к Рейну. Теперь я постоянно думал о Нине и все время подносил правую руку к носу, но запах исчез, его уже было почти невозможно почувствовать. Я поехал к белому пароходику. Мне хотелось посидеть здесь на солнышке и поглядеть на воду, так как времени у меня было достаточно, к тому же я был очень сентиментален.
— Подождите меня здесь, — сказал я водителю, выходя из машины. В тот же момент мое сердце заколотилось, так как я увидел черно-красный «Кадиллак», стоявший под старым деревом.
На борту весело болтали люди, сидевшие за пестрыми столами. Нину я увидел сразу же. Она сидела на самом краю палубы, спиной к остальным посетителям, подперев голову руками, и глядела на воду.