Переселенцам из-за Волги предоставлялось обычное для крымских ногаев пастбищное пространство днепровских степей с гарантией «жить и по своей воле, и по бусурманскои бы есте вере намазы пели и гауров (т. е. неверных, русских и украинцев. — В.Т.) бы есте воевали», а хан-де будет обеспечивать защиту (НКС, 1633 г., д. 1, л. 135–137). Подданство оформлялось стандартными шертными договорами и выдачей мирз-аманатов (НКС, 1635 г., д. 1, л. 24, 25; 1637 г., д. 3, л. 154). Но на практике ногаи оказывались в стесненном, зависимом и унизительном положении. Заложников, случалось, содержали, как узников — в цепях; крымцы у новых соотечественников «жон и дочерей на постелю имал[и], лошади и коровы, и овцы резал[и] и лутчие люди и пансыри, и всякое оружие у них поотымали. Такое им насилство и позор чинили, чего они… николи над собою не видали» (НКС, 1635 г., д. 3, л. 12–13). Изъятие оружия диктовалось опасением мятежа озлобленных кочевников. Тем не менее беззащитность и оторванность от родины не слишком убавляли боевой пыл мирз и улусников. Им приходилось противостоять и ханским ополченцам, и донским казакам. Мощной поддержкой служило им старое ногайское население Крымского юрта.
А оно, опираясь на пришлых Больших Ногаев, выросло в ведущую политическую силу государства. Формула о «бесчисленных ногаях» прочно укоренилась в ханском титуле (см., например: Акты 1918, с. 179, 181; КК, 1629 г., д. 14, л. 12, 16; Лашков 1891, с. 73; Материалы 18646, с. 19; Фарфоровский 1914, с. 78). Но в действительности различие между крымскими мангытами (жителями ханства с XV в.), крымскими ногаями (Дивеевым улусом) и ногаями — поздними эмигрантами сохранялось. В документах то и дело перечисляются как понятия одного порядка «всего Крымского юрта люди наши (в том числе и мангыты-Мансуровы. — В.Т.) и Дивеева родства улусные люди… и все нагаиские люди», «нагаиские мурзы Мансурова родства и улусные люди, и Болших Нагаи, которые от Астарахани откочевали, мурзы и улусные люди… и всякие наши крымские и нагаиские люди», «Дивеевы и Мангытцкие князья и мурзы» и т. п. (КК, 1630 г., д. 17, л. 40; 1633 г., д. 24, л. 400–401; Лашков 1891, с. 82). Причем заволжские мирзы не испытывали иллюзий относительно легкой ассимиляции среди кочевников ханства и не воспринимали их как гостеприимных хозяев: «А… Мансуровы дети… коли нам друзья бывали? — риторически вопрошал в 1639 г. Джаббар-Мухаммед б. Дин-Мухаммед своих сыновей, ушедших к Гиреям. — От семи наших отцов крововые наши недруги. А ныне им с нами как в дружбе быть?» (ИКС, 1639 г., д. 1, л. 97).
Может быть, наличием этих разных категорий ногаев объясняется разноголосица в сведениях об их численности, потому что иногда приводится количество только одной из них, а иногда — всего ногайского населения Юрта. Например, Жан де Люк, говоря о ханстве середины 1620-х годов, уверял, будто местные ногаи могут выставить пятьдесят тысяч всадников; но ниже оценивал число ногаев, кочующих между Черным, Азовским морями и Днепром, только в двенадцать тысяч (плюс две тысячи подчиненных султану аккерманцев и неназванное количество буджакцев) (Люк 1879, с. 485, 488). Крымский нурадин Мубарек-Гирей в 1633 г. угрожал царю Михаилу Федоровичу «государство ваше конскими копытами стоптати» силами ста тысяч татар и сорока тысяч ногаев (КК, 1633 г., д. 24, л. 26 об.). А астраханский воевода Ю.П. Буйносов в 1627 г. считал, что общее число мирз и улусных людей Мансуровых — всего около двух тысяч (НКС, 1627 г., д. 1, л. 221).
Размещенные в степях кочевники должны были ежегодно отправлять в Бахчисарай ясак, а их предводители являться на тронный прием для демонстрации своей лояльности (Броневский 1867, с. 357). Вместе с аманатством и конфискацией оружия такой режим подданства призван был гарантировать закрепление их в Юрте. Кроме того, пришлых кочевников старались рассредоточить по Причерноморью — во-первых, во избежание опасной концентрации в одном месте, во-вторых, для облегчения их прокормления. И все же мигрантов было столько, что скудные ресурсы степной зоны ханства оказывались не в состоянии обеспечить их пропитанием. В конце 1630-х годов «учела быть от тех нагаицов в Крыме хлеба болшая дороговь, [про?]пажа стала чинитца (т. е. массовое воровство хлеба? — В.Т.)», отчего крымцы в очередной раз «тех… нагаицов всех прогнали на степь», подальше от Перекопа (КК, 1638 г., д. 1,л. 1).
Наличие фактически трех мангыто-ногайских улусов привело к появлению сразу и нескольких беков. В конце XVI — начале XVII в. потомки Дивея б. Хасана сохраняли прежний порядок: старший в их семье становился мангытским карачи-беком (Арсланай б. Дивей, Касим б. Дивей, Сулюм б. Арсланай, Арслан-Шах б. Есеней б. Дивей — см.: Лашков 1897, с. 55). В 1610–1620-х годах в источниках появляются одновременно «князья» Азамат, Али и Бахадур, затем Али, Ханти-мур (Кантемир) и Гулим (КК, д. 17, л. 40, 42; Савелов 1906, с. 83). Хотя все они доводились друг другу братьями, титулы у них были разными. Мангытскими верховными беками (карачи) были Азамат, затем Али; беками Дивеева улуса — Бахадур, затем Али, за ним Хантимур. Огромная конница позволила потомкам Эдиге превратиться в «жандармов», «делателей королей» Крыма (по выражению А. Беннигсена и Ш. Лемерсье-Келькеже — Bennigsen, Lemercier-Quelquejay 1972, р. 332), что в определенной мере выглядело как восстановление древней мангытской привилегии.
В 1621 г. крымско-османское войско потерпело поражение в войне с Венгрией. Хантимур, правивший ногайским улусом в Ак-Кермане (Белгородской Ордой), счел это удобным поводом для перехода в турецкое подданство, за что получил титул паши и полномочия по обороне имперских границ в Юго-Восточной Европе. Данная политическая комбинация резко упрочила положение Хантимура и соответственно роль ногаев в Крымском государстве. Трон окружили родичи и соратники Хантимура. После многолетних интриг и сражений к концу 1630-х годов Гиреям удалось разгромить ногайскую группировку. Хан Бахадур-Гирей учинил массовые казни мансуровских мирз (об этих событиях см.: д'Асколи 1902, с. 107, 113; Новосельский 1948а, с. 100, 101, 186, 187, 248, 249, 283).
В крымско-ногайских отношениях всегда незримо присутствовала третья сторона — Порта. Давние противоречия с Гиреями делали для Больших Ногаев более приемлемым покровительство султана. В 1613 г. Иштерек изъявил готовность перейти под власть Стамбула, отправил туда в аманаты своего сына Джана и получил от османского государя «пророка нашего саблю[297] и знамя да триста платеи золотных, а мелкой казны что прислал… и счету не было». Ближайшей целью бия было добиться военной помощи для захвата Астрахани, а по возможности и других волжских городов. Однако своевременное снаряжение в Стамбул посольств из Москвы с изложением истории русской Смуты и вестями о ее завершении предотвратило участие турок в авантюрах Иштерека. Отметим при этом, что на словах султан Ахмед II не отказывался от сотрудничества с ногаями против России — при обязательном условии быть «в соединенье» с Крымом и казыевцами. Такая коалиция бию была не нужна, но свои антирусские акции он совершал, прикрываясь фиктивным османским подданством и ссылаясь на волю своего нового повелителя (позднее имперское правительство с негодованием отвергало свою причастность к ногайским набегам и приписывало их самовольству кочевников) (КК, 1613 г., д. 3, л. 64, 65; НКС, 1613 г., д. 5, л. 157, 158, 205, 206, 224, 235; 1614 г., д. 3, л. 65; 1615 г., д. 1, л. 67–69).
Как мы уже знаем, глава Большой Ногайской Орды решил в конце концов вновь примкнуть к Москве и прикочевал к Астрахани. Письма из Стамбула были им переданы царским дьякам, а свои бесчинства и набеги он объяснял то непослушанием мирз, то интригами турок и крымцев. И тех и других привел в ярость этот очередной политический кульбит. «Он, Иштерек князь, своей мусулманскои веры от турского царя гнев и кручину на себя навел и от него отстал, и крымского царя нисма к себе ни о чем не слушал», — пересказывали воеводы Иштерековы речи в 1616 г., в которых провал его неумелой и безуспешной дипломатической тактики преподносился как доказательство изначальной преданности русскому государю. Следующий посол Больших Ногаев в Турцию был казнен по приказу султана (НКС, 1616 г., д. 1, л. 56, 126). Дальнейшие попытки заволжских кочевников добиться расположения Порты предпринимались в то время, когда они уже жили главным образом на Крымской стороне и фактически влились в состав населения Крымского ханства или Малых Ногаев.
Постоянное продвижение Больших Ногаев к западу неизбежно приводило к более тесному их соприкосновению с народами Северного Кавказа. В степном Предкавказье появлялось все больше улусов, и эта зона постепенно стала рассматриваться как часть Большой Ногайской Орды. В ноябре 1604 г. Иштерек обязался в шерти кочевать у Астрахани и «к Терку»; пространство между Волгой и Тереком он теперь трактовал как свои, бийские земли (Акты 1918, с. 107). В начале 1610-х годов, спасаясь от калмыков, бий перебрался на волжское правобережье и разместил своих подданных на пространстве от Кумы и Терека до Кубани. Ставка его, совместная с нурадином Шайтереком, находилась в Пятигорье (НКС, 1613 г., д. 4, л. 14; 1614 г., д. 3, л. 56; 1615 г., д. 10, л. 3; 1616 г., д. 1, л. 44). Во время примирения с Россией он приближался к Астрахани, но правое крыло Орды во главе с нурадином так и оставалось на Северном Кавказе. «И по Терку… ногайские люди вызнали броды и перевозы, и ездят ногайские люди в Кумыки и в Кизылбашскую землю (Азербайджан и Иран. — В.Т.), а кумытцкие люди провожают ногайских многих торговых людей в Кумыки и из Кумык» (НКС, 1619 г., д. 1, л. 144).
Для контактов с русскими властями эти западные Большие Ногаи пытались использовать крепость Терки, стремясь уговорить тамошних воевод принимать у них шертные обязательства и аманатов. Воеводы отказывались, ссылаясь на государев приказ вести ногайские дела их астраханским коллегам. Но в 1616 г., чтобы не отвратить окончательно Шайтерека с его улусами от русских, терцы получили указание взять у него шертную запись (НКС, 1616 г., д. 3, л. 25, 26, 38–44, 71, 72). После наплыва кочевников из-за Волги в 1630-х годах Закубанье и левобережье Кубани тоже превратились в ногайские пастбища (Очерки 1967, с. 145).