По-разному воспринимали появление по соседству масс ногаев кавказские владетели — кабардинские князья и дагестанские шамхалы. Давние исторические связи и боязнь настроить мирз против себя заставляли их искать пути к мирному сожительству с пришельцами. Иштерек в 1608 г. сватал за своего старшего сына, Мухаммеда, дочь кабардинского Гази Пшеапшокова, с которым позднее поддерживал дружеские контакты и именно от него впервые узнал о воцарении в Москве М.Ф. Романова (Акты 1914, с. 176, 177; НКС, 1613 г., д. 4, л. 13, 14). Избегал лишних конфликтов и заброшенный судьбой на Северный Кавказ нурадин Шайтерек. После перемещения большинства улусов в 1630-х годах на Крымскую сторону шамхал Султан-Мухаммед убеждал кековата Джан-Мухаммеда и мирз его группировки «блиско быти к горам и к нам», чтобы вместе противостоять врагам; тем более что «от отца (предка. — В.Т.) вашего Исмаиля мы были други и братья» (НКС, 1635 г., д. 1, л. 74, 76, 77).
Но случались и столкновения; в силу своей политической значимости они подробно отражены в источниках. Ногаи принимали участие в борьбе кабардинских правителей друг с другом и в походах русских воевод на «изменивших» князей. Не оставались в долгу и горцы, которые громили степные стойбища (АИ, т. 2, с. 424; Ахмадов 1988, с. 75; Исаева 1981, с. 18; История 1988, с. 336, 337; Кабардино-русские 1957, с. 90, 406; КК, 1615 г., д. 3, л. 193; Кушева 1963, с. 86; Мальбахов, Дзамихов 1996, с. 141–147; Мальбахов, Эльмесов 1994, с. 122–131; НКС, 1613 г., д. 5, л. 238; 1616 г., д. 1, л. 46, 47, 58, 65, 66; д. 2, л. 1; Шмелев 1992, с. 49).
Через Дагестан проходили маршруты, связывавшие Большую Ногайскую Орду с Ираном. Держава Сефевидов всегда находилась на периферии политических интересов народов Дешт-и Кипчака. Тем не менее именно в первой трети XVII в. контакты с Ираном стали заметнее, чем в прошлом столетии. Шах Аббас представлялся Иштереку одним из монархов, под чью опеку можно было перейти после разрыва с Москвой в 1610-х годах. Стороны обменивались посольствами, шли переговоры о браке дочери бия с Аббасом, славшим в степь щедрые подарки. Терские воеводы пристально и настороженно следили за этими связями, но не решались препятствовать и лишь аккуратно доносили о них в Посольский приказ (КК, 1617 г., д. 4, л. 9; НКС, 1615 г., Д. 4, л. 4; 1617 г., д. 1, л. 8; д. 2, л. 18; 1619 г., д. 1, л. 53; ПД, д. 6, л. 242, 244, 352, 443 oб.–445; ПДП, т. 3, с. 644–646). Интерес иранского правительства к ногаям может быть объяснен вековым противостоянием с османами, стремлением запереть крымским и турецким войскам проход к иранским владениям в Закавказье через Дагестан и для этого завязать отношения с Кабардой и ногаями (Кушева 1943, с. 65, 66)[298].
Яик был утрачен Большими Ногаями в результате не только калмыцкого нашествия, но и постепенной казачьей экспансии, начавшейся в последней четверти XVI в. Казаки первое время избегали подчиняться Москве или провинциальным воеводам и держались самостоятельно. Летом 1614 г. они приютили бежавшего из Астрахани И. Заруцкого с ногайскими аманатами и не подчинились требованиям астраханских властей выдать бунтовщиков. В итоге стрелецкие отряды двинулись к Яику, «казаков многих побили и городок их взяли, и до основанья розорили, и знамена и зелье, и селитру поймали» (НКС, 1614 г., д. 3, л. 3, 4, 12). С этого времени яицкие жители не решались конфликтовать с Россией, к тому же в обстановке хаоса, вызванного наступлением калмыков и отходом ногаев, казаки закрепили за собой полосу земли вдоль правого и левого берегов реки по десять верст шириной; пастбища в устьях притоков Яика — Сакмары, Илека, Чагана оказались в совместном пользовании казаков, ногаев, калмыков, башкир и позднее казахов (Бекмаханова 1993, с. 86).
Общины волжских казаков в XVII в. были уже малолюдны, но оставались весьма агрессивными. Их обитатели обрушивались на разоренные ногайские улусы, причем передвигались в стругах, неся небольшой урон из-за неумения кочевников отражать атаки с реки (в этом признавался бий Иштерек). Как и десятилетия назад, воеводы уверяли, будто это «воры», не подчиняющиеся государю, и предлагали мирзам истреблять их вместе с русскими стрельцами. Беззащитные кочевники, рассеявшись по степям и берегам проток нижней Волги, представляли собой легкую добычу, поэтому волжские казаки не желали переселяться в Донское Войско и считали более прибыльным жить независимо, на Больших Ногаев «приходить и их громить — тем… будучи на Волге, хотят кормитца» (Акты 1918, с. 139, 140; НКС, 1604 г., д. 3, л. 189–192; 1619 г., д. 1, л. 30).
Растекаясь по южнорусским степям, степняки чаще общались теперь с донцами. На Дону к 1630-м годам произошла централизация управления, образовалось Войско. До начала царствования Михаила Романова казаки Дона были независимы от России, и отношения с ними до второй половины 1610-х годов носили в целом нерегулярный характер (Мининков 1994, с. 112, 113). С 1629 г. вся официальная переписка Москвы с ними велась через Посольский приказ на имя Войска Донского и его атаманов (Михайлова 1956, с. 144, 145). Признание его в качестве самостоятельной военно-административной структуры зафиксировано, очевидно, в царской грамоте от 22 октября 1625 г. (Пирко 1988, с. 13, 14).
Воинская доблесть и относительная дисциплинированность обитателей донских берегов, их географическая близость к Крыму побуждали правительство искать пути для привлечения их на свою сторону и для своих целей — на «службу». Последняя заключалась, помимо прочего, в сборе сведений о деятельности турок в Азове, крымцев и прочих народов на пространстве от Каспия до Днепра.
Что касается ногаев, то их предписывалось убеждать переходить под покровительство государя, а над несогласными «промышлять и поиск чинить», а также отбивать у них русский полон (для подобных акций из России казакам шли боеприпасы). Дипломатические функции казачества заключались в розыске по пастбищам мирз и передаче им царских грамот, охране и сопровождении через степи восточных, в том числе ногайских, посольств [в 1615 г. за аккуратное выполнение этой задачи донцам была дарована «повольная» (беспошлинная) торговля в пограничных городах] (Кобяков 1955, с. 63, 64; Материалы 1864а, с. 23; Михайлова 1956, с. 152; СГГД, ч. 3, с. 370, 428, 429; Смирновы. 1946, с. 5, 6; Соловьев 1990, с. 61; Тхоржевский 1923, с. 23; Щелкунов 1915, с. 125, 126).
Донцы без особой охоты принимали на себя обязанности проводников и курьеров. С большим удовольствием они готовы были громить степные стойбища. Российское правительство и воеводы не раз были вынуждены отговаривать их, убеждая в нецелесообразности набегов (см., например: НКС, 1614 г., д. 2, л. 36; 1623 г., д. 1, л. 23–26). Впрочем, самым вожделенным объектом нападения в глазах казаков все же были не бедные, кибитки скотоводов, а турецкая крепость Азов. Единственная добыча, которой могли привлечь их ногаи, — это полон, за который можно было получить выкуп. Примером подобной операции служит вызволение внука казыевского бия; за него донцы затребовали пять тысяч алтын и сошлись на четырехстах лошадях и трехстах быках (НКС, 1627 г., д. 1, л. 262, 263; 1628 г., д. 1, л. 19, 20).
Неудивительно, что мирзы то и дело просили «свести» беспокойных соседей с Дона. Московское правительство всякий раз отказывало, ссылаясь то на неподконтрольность ему донцов, то на их верную службу и отсутствие причин для выселения («А толко перед царским величеством вашего исправленья не будет, и царское величество велит на Дон атаманов и казаков ещо прибавить») (НКС, 1615 г., д. 6, л. 6, 52; д. 7, л. 23, 28, 56; 1617 г., д. 4, л. 14).
Иногда общение принимало и абсолютно бесконфликтные формы. Мирзы и улусники ходили вместе с казаками на крымцев, казыевцев и азовцев. Из станиц в улусы везли мед, неводы, лодки и железные котлы — в обмен на продукцию скотоводов (Алексеева 1991, с. 70).
Главным же показателем взаимодействия ногаев и донцов стало их смешанное проживание. В 1620-х годах появляются сведения о «донских татарах». Османский сановник Ибрагим-паша в 1624 г. просил царя запретить им нападать на крымские владения, но через два года они вместе с казаками вновь совершили набег (Янчевский 1930, с. 142). В ноябре 1627 г. русские послы в Бахчисарае говорили местным придворным, что на Дону живут «и ни одни руские люди — и татаровя, и черкасы, и литва; многие не столко казаков, сколко черкас и литвы, и тотар» (КК, 1628 г., д. 23, л. 101). Именно последние посредничали в общении донцов с Большими и Малыми Ногаями, когда «по… государевым грамотам посылали многижды… от Войска своих донских тотар» для переговоров (ДД, 1638 г., д. 4, л. 6).
Со временем донские татары образовали одну из административных единиц Войска Донского и заселили особую Татарскую станицу, где имелась мечеть (Черницын 1990, с. 74; Черницын 1992, с. 108–110). Они несли службу наравне с прочими казаками и управлялись по принципу казачьего круга. Предположение С.В. Черницына о том, что в составе этой группы казачества преобладали выходцы из Ногайской Орды, подтверждается встреченным мною упоминанием о племенной (элевой) ее принадлежности: «донские татары кенегежского родства», т. е. ногайского эля кенегес (НКС, 1639 г., д. 1, л. 14). Эти татары формировались из военнопленных и добровольных переселенцев— одиночек или целых улусов (особенно в конце 1630-х годов) (Черницын 1987, с. 39, 40).
Казачья легенда связывает начало массовой ногайской миграции на Дон с романтической историей. Ногайский князь Иштерек, что кочевал в Прикумье, задумал излечить больную дочь в целебных ключах У Дона. Там княжну увидел и влюбился в нее казачий атаман Сары-Азман. Ночью девушка сбежала к нему. Иштерек бросился было в погоню, но упал с коня и разбился насмерть. Большинство ногаев, его подданных, после этого ушли к Сары-Азману и стали вольными казаками (Скрипов 1973, с. 38). Впрочем, бывали и случаи ухода казаков в Орду, о чем свидетельствуют «поручные записи», дававшиеся казаками при зачислении на государеву службу. Они содержали кроме прочего обязательство не отъезжать «в Нагаи» (АМГ, т. 1, с. 181, 298).