Оно постоянно отмечается в документах с начала XVII в., но редкие упоминания о нем встречаются гораздо раньше, и оно ни в коем случае не может считаться этническим образованием позднего средневековья. В 1615 г. бий Иштерек отозвался о едисанах как о своих и его мирз-соратников вековых недругах (НКС, 1615 г., д. 1, л. 22). Сами едисаны в XIX в. называли своим предком «князя Исмаила Мусабиева» (РГВИА, ф. 405, оп. 6, д. 3076, л. 30 об.), т. е. бия Исмаила б. Мусу. В Записке В. Бакунина 1736 г., цитированной выше, говорится, будто при Исмаиле ногаи составляли аулы хатай, хабчак, малебаш и джетысан (НГ, 1552 г., л. 1). Таким образом, в народной памяти отложилось существование едисанов уже во времена Исмаила (1554–1563). Кроме того, есть свидетельства о них, относящиеся и к более ранней эпохе. В 1493 г. казанский хан Мухаммед-Амин, описывая Ивану III кочевья ногаев, указал, в частности: «Апаса князь на Урухе горе… а Едисан со князем Опасом вместе» (Посольская 1984, с. 46). А сам Иван III делился с крымским Менгли-Гиреем информацией о событиях в южных степях: «Нагаи, Емгурчей мурза и пять мурз, и семь родов перелезли на сю сторону Волги и однова пойдут к нашим украинам» (ПДК, т. 1, с. 513). Как видим, с одной стороны, едисаны уже по крайней мере в конце XV в. составляли особую родо-племенную общность или территориальную группу внутри Ногайской Орды; с другой — они, как правило, пребывали под управлением верховного бия ногаев (до третьей Смуты). При этом названия едисанских элей (особенно «мангыт») не позволяют считать их чем-то чужеродным по отношению с остальному населению Орды. Объяснение видится в следующем.
«Семь родов» являлись трофеем Мусы, Ямгурчи и Аббаса во второй половине XV в., когда те вели борьбу за узбекское наследство. К Мангытскому юрту присоединялись общины восточных кипчаков, обитавшие к востоку от основных мангытских (собственно ногайских) кочевий в междуречье Волги-Яика-Эмбы. В главе 1 приводились данные о том, что и часть мангытов кочевала в Центральном Казахстане, вне пределов Юрта потомков Эдиге. Может быть, там, в глубине степей, сохранялись этнические реликты домонгольских европеоидных кипчаков, вошедшие в состав этих семи элей. Вожди последних, похоже, заключили шарт-наме с тогдашними ногайскими предводителями о полном подчинении, превратившись в подданных непосредственно этих предводителей, за рамками первоначальной двухкрыльной структуры Юрта.
После завершения третьей ногайской Смуты источники фиксируют едисанов под Астраханью, т. е. под надзором русских воевод. В 1643 г. кековат Джан-Мухаммед писал о них, что «были они у вас, государя, в холопстве с сорок лет» (ИКС, 1643 г., д. 1, л. 2), т. е. с самого начала XVII в. Расселялись они «от Асторохани далече, верст по пять, з десять, з дватцать», иногда вперемежку с юртовцами (ИКС, 1617 г., д. 1, л. 109–110). Некоторые бросали привычную кочевую жизнь и перебирались в город, нанимаясь в работники к купцам (НКС, 1626 г., д. 1, л. 390, 391). Кроме скотоводства «семиродцы» занимались рыбными промыслами на Ахтубе, освоив ловлю «тремя неводы» (ДАИ, т. 2, с. 150, 151).
В первые десятилетия XVII в. четко фиксируются две миграционные волны едисанов, продвигавшихся с востока на запад, к Волге. В поле зрения воевод оказались едисаны «старого и нового выезда», которые, кроме того, подразделялись еще на «старых» и «новых». «Старые» едисаны в конце XIV в. «бывали в улусе в Ногаех у Канаи мурзы Тинбаева» (ИКС, 1619 г., д. 1, л. 115), т. е. кочевали на землях семьи Динбая между Яиком и Эмбой. Но они прикочевали к Астрахани позже «новых», в мае-июне 1619 г., и потому именовались в отписках «нововъезжими едисанами» (НКС, 1619 г., д. 2, л. 264). Следовательно, «старые едисаны» оказывались одновременно «едисанами нового выезда». Возможно, «семиродцы» динбаевских улусов за Яиком были потомками того самого Едисана, который проживал в тех местах еще в XV в. А «новые» едисаны — это те, что в разное время разместились западнее Яика, за пределами изначальных едисанских кочевий. В конце XVI в. под началом Каная б. Динбая оказались те и другие, и разницу между ними современники чувствовали: «Присылали… в Асторохань из Ногаи Иштерековых детей улусов едисаны, которые наперед сего в Нагаех были у Канаи мурзы Тинбаева», с просьбой принять их под царскую руку и позволить им «служить в Асторохани в юртех с Канаи мурзою и с старыми едисаны» (НКС, 1620 г., д. 1, л. 13). В конце 1619 — начале 1620 г., во время борьбы Урмаметевых с Тинмаметевыми, к Канаю съехались служить из улусов Мухаммеда б. Иштерека около пяти тысяч едисанов, с Крымской стороны — около одной тысячи во главе с мирзой Али Урусовым. Так и сформировались «едисаны… Канаевых улусов старого выезду» и «новые, что ныне выехали из Ногаи… служить… с ним (Канаем. — В.Т.) вместе» (НКС, 1620 г., д. 1, л. 19, 102, 103, 359).
Хотя все эти миграции подавались в воеводских отписках как результат стремления служить государю, на самом деле переселенцы терпели верховенство царских наместников лишь постольку, поскольку это делали ведущие мирзы приастраханских ногаев. Какого-либо пиетета перед местными русскими властями кочевники обоих «выездов» не испытывали и неохотно подчинялись их требованиям возвращать полон, воздерживаться от набегов и пр. (см., например: НКС, 1617 г., д. 1, л. 107, 112; 1619 г., д. 1, л. 4).
Правительство было готово терпеть такую непокладистость едисанов, так как они служили мощным сдерживающим фактором для бия Иштерека в середине 1610-х годов, когда тот эпизодически пытался разорвать союзнические отношения с Москвой. Уже говорилось, что Иштерек воспринимал их как своих извечных врагов; он пристально следил за их передвижениями по степям, подозревая враждебные намерения («хотят… тушман всчинять»). Дабы вернуть бия под свою власть, Михаил Федорович время от времени советовал воеводам утихомиривать едисанов, а с Иштереком мириться тайно от них, чтоб этой акцией «едисанов и алтаулских мурз от нашего жалованья не отогнати». Иштерек и его сыновья с радостью откликнулись на призыв воевод отпустить свои улусы едисанов к Канаю, потому что знали: те только и ждут, чтобы ударить бию в спину в случае набега на него донцов или юртовцев (НКС, 1615 г., д. 1, л. 22, 27; 1616 г., д. 1, л. 8, 9, 57; 1620 г., д. 1, л. 13, 14, 19, 102, 103).
Основной состав улусников определил и название их предводителей: ногайские аристократы, возглавлявшие едисанов, стали именоваться мирзами едисанскими. В начале 1640-х годов таковых насчитывалось тридцать человек (НКС, 1643 г., д. 1, л. 2). Как мы только что убедились, объединение едисанов разделялось на две части — «новые», жившие к западу от Яика, и «старые», казахстанские. Первые прежде пребывали под началом клана Уруса, вторые — Динбая б. Исмаила[308]. Западные, «новые», активно участвовали в событиях русской Смуты и ногайской третьей Смуты, предводительствуемые своим вождем Джан-Арсланом б. Урусом («Янараслановы татаровя едисанское родство») (Акты 1915, с. 14). Даже после переселения к Канаю, под присмотр воевод, они продолжали рассматриваться как «едисанское родство Урусов род» (НКС, 1615 г., д. 4, л. 12). Старейшина Урусовых Курмаш б. Хан б. Урус в начале 1620-х годов считался из «едисанских мурз старее всех» (НКС, 1623 г., д. 1, л. 109).
В тот же период признанным лидером едисанов считали также Каная. Некоторые его родственники, мирзы-Тинбаевы, а также Урусовы стали обозначаться как едисанские мирзы. «А Тинбаева родства с мурзами и сь едисанскими мурзами — Тинбаева же они родства — кочевати нам вместе дурно», — сетовал в 1622 г. нурадин Кара Кель-Мухаммед (НКС, 1622 г., д. 3, л. 25). Очевидно, из отпрысков Динбая едисанами стали только те, кто имел под началом степняков, переселившихся к Астрахани (какая-то часть Тинбаевых оставалась тогда у Яика). Именно представитель этого ответвления Мангытской династии Сююнч б. Абдулла б. Теникей б. Динбай в середине 1650-х годов воспринимался как главный едисан (ДАИ, т. 3, с. 538).
Смешение «старых» и «новых», восточных и западных «семиродцев» вызвало и терминологическое уравнение Урусовых с Тинбаевыми: и те и другие довольно скоро стали едисанскими мирзами. В документах 1623 г. этим общим наименованием обозначались Али б. Динбай, его брат Рахманкул и племянник Абдулла б. Теникей, а также Курмаш б. Хан; в 1631 г. подали челобитную царю «холопи твои едисанские мурзы Яньмаметка Тинбаев да Батыршка Урусов»; в 1635 г. едисанами рекомендовались бий Канай, его братья и племянники, а также внуки Уруса (ДАИ, т. 2, с. 150, 151; НКС, 1623 г., д. 1, л. 136; 1631 г., д, 1, л. 289).
По мере концентрации разных ногайских улусов под Астраханью и консолидации управлявших ими мангытских вельмож начала формироваться самостоятельная потестарная структура, Орда Едисан, которая все больше утрачивала связь с прочими улусами бывшей Ногайской Орды. После смерти бия Каная в 1638 г. новая Орда уже не имела ни формального предводителя, ни формальных отношений с прочими объединениями ногаев. Едисаны начали практически независимое существование.
В обстановке всеобъемлющего хаоса в ногайских улусах после крушения мангытской кочевой империи части будущей Орды Едисан постепенно оказались в разных местах восточноевропейских степей. Еще в 1683 г. едисаны отмечены у Астрахани «на взморье». Они продолжали состоять в улусах потомков кековата Джан-Мухаммеда Тинмаметева наряду с собственно ногайскими элями (Материалы 1932, с. 289, 313). Восточные «семиродцы» в первой трети XVII в. были покорены калмыками, которые привлекали их к своим походам за Волгу против Больших Ногаев и кавказских горцев (История 1969, с. 51; Кабардино-русские 1957, с. 244).
Связи между разными подразделениями едисанов существовали, о чем говорит судьба русских пленных в 1645 г.: их полонили «едисанские татаровя Ян Маметь мурзина улусу» (т. е. жившие на волжском правобережье), привезли «в едисанские улусы х калмыком» (т. е. в Волго-Яицкое междуречье), где продали другим едисанам, которые увезли пленных на продажу в Хиву (Материалы 1932, с. 313). Таким образом, на едисанских изначальных, заяицких кочевьях сохранялась и третья группа, связанная с Хорезмом, или Хивинским ханством. Среднеазиатские контакты ногаев, кочевавших восточнее Яика, были традиционно активными. В западноказахстанских степях, «около Енбы близ калмыков», едисаны держались до начала XVIII в., пока калмыцкий хан Аюка около 1715 г. не разбил и не вытеснил их на запад (Георги 1799а, с. 38).