[329]. Наконец, В.П. Загоровский убежден, будто в XVI в. к югу от русского пограничья простирались практически безлюдные степи, «ничья земля», где после крушения Большой Орды наступил политический вакуум (Загоровский 1987, с. 4; Загоровский 1989, с. 7).
Учитывая такое многообразие трактовок, обратимся к свидетельствам источников о проникновении улусов из Ногайской Орды на запад от Волги. Это будет сделать тем более легко, что из предыдущих глав нам известна история этой державы и каждое появление ногаев на Крымской стороне может быть объяснено уже изученными историческими обстоятельствами.
Во время скитаний по западному Дешт-и Кипчаку в XIV в. будущие основатели Мангытского юрта на некоторое время останавливались на Северном Кавказе (см. главу 1). С тех пор ногаи воспринимали тот регион как одну из своих «прародин». Временный политический хаос, вызванный крахом Большой Орды, охватил ее бывшую территорию. Сразу нашлись желающие занять этот край — прежде всего крымцы (победители Орды) и ногаи (ближайшие ее соседи). Отряды и улусы биев Ямгурчи и Хасана переправлялись на правобережье для летовья и поиска добычи, грабежа караванов и посольств. У сторонних наблюдателей иногда складывалось впечатление, будто половина всех ногаев находится на западном берегу Волги. К середине 1510-х годов некоторые мирзы стали перебираться туда и на зимовку (Малиновский 1863, с. 165, 190; Посольская 1984, с. 73; ПДК, т. I, с. 474; ПДК, т. 2, с. 64, 80, 150; Сыроечковский 1932, с. 214; Pułaski 1881, р. 434). В.Е. Сыроечковский даже решил, что по Молочным водам или Миусу в те годы стала намечаться крымско-ногайская граница (Сыроечковский 1940, с. 6).
Государь Крыма Менгли-Гирей считал эти земли своими и пытался уговорить мирз и прибившихся к ним Ахматовичей кочевать «на своей стороне», уйти с Дона и Хопра, находящихся «на сей стороне Волги, на моей (хана. — В.Т.) стороне» (ПДК, т. 1, с. 478). Воззвания не помогали, и войска Гиреев неоднократно снаряжались в поход против незаконных, с их точки зрения, переселенцев, дабы выбить их за Волгу (ПДК, т. 2, с. 150; Pułaski 1881, р. 374, 474). Лишь в начале 1520-х годов, когда те массами хлынули на запад, спасаясь от нашествия казахов, Бахчисарай согласился предоставить им кочевья в пределах Юрта. Однако во время антиказахской «реконкисты» подавляющая часть ногаев вернулась восвояси (см. главу 4).
В 1520–1530-х годах по Волге кочевал Мамай б. Муса, иногда переходя на правый берег. В 1524 г. он появлялся на нижнем Тереке (ТД, д. 1, л. 269 об.), что, впрочем, выглядит как единичный эпизод, поскольку постоянным местопребыванием мирзы служило Поволжье. Этот своевольный и воинственный вельможа формально состоял в подчинении бию, но действовал самостоятельно. Тем не менее в 1534 г. от лица тогдашнего бия Саид-Ахмеда ногайский посол в Москве обещал, что «вперед от них (ногаев. — В.Т.) великого князя людям на поле (т. е. в глубине степей. — В.Т.) и на Волге, и на Дону лиха никакова не будет» (НГ, д. 3, л. 2). Улусники Мамая были замечены «на сей стороне Волги реки» в 1537 г., а через два года там же стали кочевать мирзы Хаджи-Мухаммед, Урак и Кель-Мухаммед (КК, д. 8, л. 412 об.; Посольские 1995, с. 133). В конце 1545 г. до Бахчисарая донесся слух о том, что ногаи «пришли к Волге и хотят… лести по синему леду на сю сторону» (КК, д. 9, л. 27 об.–29). Клишированная фраза о ненападении на русских послов на Дону повторялась в ногайских шертях 1537 и 1549 гг. (НГ, д. 3, л. 7; Посольские 1995, с. 171, 265, 266).
Однако в 1520–1540-х годах заволжские ногаи появлялись на Крымской стороне все же довольно редко, и это отмечалось каждый раз как экстраординарный случай. Постоянные кочевья появились там лишь в начале 1550-х годов, когда между реками Хопер и Медведица разместил свои улусы Арслан б. Хаджи-Мухаммед (но и он имел главную ставку на Самаре) (ИКС, д. 4, л. 3, 6 об., 13, 13 об.). Лишь с этого времени присутствие ногаев там можно рассматривать как более-менее постоянное.
Мы уже отмечали в главе 1, что отдельные группы восточных кипчаков, предков ногаев, могли откалываться от основного массива и уходить на север, в том числе в Мордовию, о чем свидетельствуют некоторые моменты в тамошнем фольклоре. В эрзянских поселениях примыкающие с юга степи расценивались как ногайские. По одной из местных легенд, старики-эрзяне купили у ногаев землю, где построили село и стали сеять хлеб. Ногаи же «хотя и продали земли, но дорогу в старые владения не забыли, наведывались, как волки», угоняя скот и пленных. Так продолжалось до тех пор, пока эрзянский богатырь не разбил налетчиков (Мифы 1996, с. 310, 311; см. также: Устнопоэтическое 1982, с. 86 и сл.). По другому преданию, в эрзянском селении на реке Кададе, притоке Суры, «бывали базары, где собирались эрзяне и ногайские купцы» (Мифы 1996, с. 301), т. е. оно стояло в районе ногайско-эрзянской границы.
Хотя основная масса ногаев пребывала на заволжских территориях, воспоминания об их былых миграциях сохранялись. Помнили не только о кавказском, но и о причерноморском (днепровском) этапе странствований мангытского эля. В 1546 г. мирзы заявили крымскому хану: «Буди тебе ведомо: Днепр… нашь коч, твои татаровы по Непру не кочевали» (КК, д. 9, л. 53). В этой фразе могло отразиться не только кочевание их предков по Днепру в конце XIV в. (см. главу 1), но и проживание на днепровских берегах их соплеменников — большеордынских мангытов в конце XV в. (возможно, те надеялись на пожалование им этого края польским королем — Некрасов 1990, с. 64).
Однако в середине XVI в., как справедливо заметила Е.Н. Кушева, такие утверждения не соответствовали реальной ситуации в южных степях, так как большая часть ногаев концентрировалась тогда вокруг Яика (Кушева 1950, с. 242; Кушева 1963, с. 188). К этому их вынуждало не только традиционное расположение сезонных кочевых маршрутов, но и опасное усиление волжского казачества, которое хищно следило за переправами. В 1551 г. османский султан даже отметил в грамоте тогдашнему нурадину Исмаилу, что казаки «у вас Волги оба береги отняли и волю у вас отняли» (ИКС, д. 4, л. 39 об.). Поэтому в Москву то и дело поступали донесения, что Орда тяготеет к Яику, «а на сеи стороне Волги нагаиских людей нет» (КК, д. 8, л. 413; ИКС, д. 4, л. 98 об.).
В 1552 г. появилась информация о смещении одного из кочевых циклов на правобережье: Айса б. Ураз-Али объявил Дон своим зимовищем (ИКС, д. 4, л. 124 об.–125 об.)[330]. На Крымской стороне начал появляться со своими стадами и улусами и нурадин Исмаил. При этом отмечалось, что севернее реки Медведицы ногаи никогда не заходят (НКС, д. 4, л. 125, 149 об., 187 об.).
Настоящий наплыв ногаев на западный берег произошел во время второй Смуты, в середине — второй половине 1550-х годов. На пространстве к югу от Медведицы обосновались мирзы-«казаки», которые не желали подчиняться ни новому бию, Исмаилу, ни какому-либо иному государю (см., например: Книга 1850, с. 113; Летописец 1895, с. 75, 137, 138; Патриаршая 1904, с. 284, 320). Именно событиями 1550-х годов А.И. Лызлов в «Скифской истории» (1692 г.) датирует эту массовую миграцию: «В тех бо летех преже пущен бысть от Бога мор на Орду на нагайских татар, иже бяше за Волгою, последи же сего прейдоша ю, начаша кочевати меж Волги и Дона близко Астрахани» (Лызлов 1787, с. 53). Память об этом расселении сохранялась в 1570-х годах, когда в Симбирском уезде служилым людям раздавались участки степи, на которых прежде были «ногайские станы» (Перетяткович 1882, с. 17, 18, 68, 69).
В целом же при биях Дин-Ахмеде и Урусе Ногайская Орда все-таки еще не распространяла свою «государственную» территорию на Крымскую сторону. Русское правительство требовало, чтобы улусы не переправлялись туда, и сами бии и мирзы обещали и старались следить за этим — своим людям «на Крымской стороне летовати воли не давати» (БГК, д. 137, л. 366; НГ, д. 18, л. 1; д. 20, л. 2; НКС, д. 8, л. 49 об., 50; 1586 г., д. 3, л. 2). Однако прогрессирующее ослабление державы сопровождалось выходом из-под контроля центральной власти все большего числа мирз и улусов и соответственно все более активной откочевкой их на запад, в крымские и казыевские владения.
Во времена второй Смуты выходцы из Ногайской Орды появились и на Северо-Восточном Кавказе. Мирзы-«казаки» основывали свои ставки в том числе на реке Куме, т. е. в Северном Дагестане, Восточном и Южном Ставрополье (Пятигорье) (НКС, д. 5, л. 84). Сами же бии Больших Ногаев выходили на Крымскую сторону только при чрезвычайных обстоятельствах. Когда в степях разразились голод и мор, Исмаил отправился закупать продовольствие у горцев, но после этого возвратился за Волгу (НКС, д. 5, л. 78 об.). Лишь с нарастанием раздоров в среде Больших Ногаев все больше мангытских аристократов, не порывая с верховным бием, переселялось на предкавказские пастбища, и в 1580-х годах берега Кумы были включены в один из общеордынских кочевых циклов — там располагались зимовья некоторых мирз правого крыла (НКС, 1586 г., д. 4, л. 1).
Каковы были размеры Ногайской Орды в XVI в.? Ответить на этот вопрос может помочь определение относительных расстояний по числу дневных переходов. Конечно, эти единицы условны, так как «днищами» отмеряли путь и послы, и купцы-караванщики, и кочевники во время своих сезонных передвижений. Естественно, все они двигались с разной скоростью. В 1552 г. Исмаил летовал «на Ике реке от Камы днищ с пять», а до Самары шел затем оттуда семь дней (НКС, д. 4, л. 137 об.). В этом случае посчитать протяженность пути невозможно, потому что Ик довольно длинный, его истоки находятся неподалеку от реки Самары, а впадает он в Каму. Другие подобные указания столь же неконкретны (см., например: НКС, д. 4, л. 131; 1616 г., д. 1, л. 44).
Но иногда все-таки можно попытаться определить расстояния. Так, в 1618 г. мирзы Тинмаметевы с улусами занимали Рын-пески в междуречье нижней Волги и нижнего Яика, находясь от Астрахани в семи «днищах» (НКС, 1615 г., д. 9, л. 5); в современном же исчислении между Астраханью и указанной полупустыней приблизительно двести километров. Получается, что дневной переход покрывал около тридцати километров.