Ногайское стадо имело обычный для средневековых степных скотоводов набор видов: «кони и верблюды, овцы и животину» (т. е. крупный рогатый скот) (ПДК, т. 2, с. 70). Эвлия Челеби добавляет к ним еще и ослов (Эвлия Челеби 1979, с. 54). Превосходную характеристику дал А. Олеарий: «Их скот велик ростом и силен… У овец… имеются большие толстые хвосты из чистого сала, весящие иногда от двадцати до тридцати фунтов… Лошади их невзрачны, но сильны и очень выносливы. У них имеются и верблюды, но редко с одним, а обыкновенно с двумя горбами на спине» (Олеарий 1906, с. 405). Коровы славились размерами и удоями и позднее составили основу пород Ставрополья (Калоев 1993, с. 60). Лошадей, как правило, держали косяками из десяти маток и одного породистого производителя; косяки объединялись в табуны по 100–150 голов (Калоев 1993, с. 77, 78).
Обычным соотношением видов скота у рядовых кочевников было 1 лошадь: 1 корова: 6–7 овец (Тортика и др. 1994, с. 60). Мирзы, конечно, могли позволить себе больший процент лошадей и коров. Достаточным для скудного существования считалось иметь стадо из 50 голов; 500 голов делали человека зажиточным, а тысяча и более — богатым (Георги 1799а, с. 42). Богатые ногаи обладали несметными стадами. Ж. де Люку один мирза крымских ногаев говорил, что владеет четырехсоттысячным поголовьем (Люк 1879, с. 486). Именно скот являлся главным богатством и показателем зажиточности, «а опроче… лошадей и животины, иных никаких животов (т. е. имущества. — В.Т.) у них нет» (ИКС, 1628 г., д. 1, л. 39).
Сравнительно немногочисленные верблюды использовались в основном как тягловая сила для перевозки колесных кибиток (Исфахани 1976, с. 94, 145; Какаш, Тектандер 1896, с. 26)[347] и иногда при пахоте (Эвлия Челеби 1979, с. 54). Вообще же вся транспортная система сводилась к верховым перемещениям, и техническая изощренность требовалась порою лишь при переправах через глубокие реки. Тогда ногаи сооружали «нечто вроде плотов» или натягивали над водой подобие желоба из толстой просмоленной ткани для перевода мелкого скота, а крупный пускали вплавь (Перетяткович 1877, с. 283; Хуан 1899, с. 7, 8). Возможно, один из этих способов был заимствован донцами. Казаки складывали седло, оружие и одежду на камышовую вязанку, пускали в воду коня, цеплялись за его гриву и тянули вязанку за собой (Рябов 1992, с. 158); ср. аналогичные данные о золотоордынцах (Барбаро 1971, с. 150, 151) и о крымских татарах (Ищенко 1989, с. 142). Когда на Волге встали русские крепости, местные стрельцы и служилые люди по поручению воевод перевозили животных и людей с одного берега на другой на судах.
Маршруты кочевий и пастбища закреплялись за определенными элями, их отдельными общинами (улусами) и соответственно мирзами, которым эти эли и улусы вверялись в управление. Наблюдатели начала XIX в., описывая ногайцев Таврии и Бессарабии, доносили, что у них «земля… общая, почему и полагается разделить ее по числу аулов или селений на равные части, с соблюдением, сколько можно, уравнения и в самых выгодах». При этом хотя орды Едисан и Буджак обладали относительно фиксированной территорией, разделенной между аулами, но семьи, населявшие эти аулы, свободно перемещались по пространству орд в поисках сочных трав, не имея в распоряжении «вовсе… определенной земли» (РГВИА, ф. 1, on. 1, д. 368, л. 49, 49 об.; De Gouroff 1816, р. 21).
Однако ногайское общество XVII — второй половины XIX в. представляло собой уже трансформированную и в значительной мере деградировавшую модификацию социума Ногайской Орды, а в последней еще сохранялись традиционные ценности развитой кочевой цивилизации. В литературе давно утвердился верный тезис о четкой системе распределения кочевий на совещаниях знати. Бии и мирзы регулярно (ежегодно?) перераспределяли эли и улусы между собой, что автоматически влекло и перераспределение пастбищ (см., например: Жирмунский 1974, с. 417; Калмыков и др. 1983, с. 34; Кочекаев 1988, с. 43; Поноженко 1977а, с. 8; Поноженко, Асанов 1993, с. 119). Эта операция не обходилась без взаимных неудовольствий и служила, вероятно, одной из существенных причин неурядиц — в частности, всех трех ногайских Смут. Когда держава слабела, ее высшая элита пыталась обрести арбитра за пределами степей, предлагая функцию раздачи кочевий крымским и русским властям (в последнем случае — всегда безуспешно) (см., например: ИКС, д. 7, л. 206, 206 об.; 1628 г., д. 2, л. 117; Трепавлов 1997 г, с. 153).
В течение XV–XVI вв. в Ногайской Орде оформились два больших кочевых цикла, или две системы кочевания: арало-уральская (термин предложен Р.Г. Кузеевым — Кузеев 1974, с. 206) и поволжская. Кроме того, своя, относительно замкнутая система существовала в наместничестве Ногайской Башкирии (Трепавлов 1997в, с. 7, 8).
Арало-уральский цикл включал зимовку в низовьях Сырдарьи и летовку на Яике. Учитывая значительную массу ногайского населения левого (восточного) крыла, мы вправе предположить, что яйлав и кыслав занимали довольно большие площади. Источники называют в качестве кыслав не только степи «по Сыр реке», но и территорию «за Енбою на Карабулуне пот тюрхменцы» (Акты 1915, с. 27; НКС, 1614 г., д. 3, л. 56), т. е. Юго-Западный Казахстан. Иногда рубежи цикла несколько смещались. Например, после казахского завоевания Мангытского юрта в первой четверти XVI в. не ногаи, а победители-казахи перемещались между Сырдарьей и нижней Волгой (Исфахани 1976, с. 94, 145, 146). Однако само направление ежегодной миграции народа и стад с юго-востока на северо-запад заволжского Дешта и обратно сохранялось даже в первых десятилетиях XVII в., когда Ногайская Орда разваливалась, а поволжская система кочевания исчезла (НКС, 1614 г., д. 3, л. 56).
Каждую весну множество ногаев, оседлав коней и разместившись в кибитках, отправлялось к Яику. Сырдарьинские пастбища пустели. В 1555 г. османский адмирал Саиди Али, который в силу обстоятельств оказался в Хорезме, решил вернуться на родину через Дешт-и Кипчак. Хорезмский государь советовал ему пересечь территорию Орды летом, чтобы не встретить враждебных ногаев, поскольку «весной мангыты уходят на свои летние стойбища. Тогда дороги через пустыню становятся свободными» (Bennigsen, Lemercier-Quelquejay 1976, р. 234). В такой же безопасности чувствовали себя и жители северных окрестностей ногайского яйлав до наступления лета. Русский посол к казакам в 1595 г. делился путевыми впечатлениями о проезде через верховья Яика: «А ногайцев о ту пору (начало мая. — В.Т.) не начяетца блиско кочевать, потому что в реках вода велика, и корм конской не подоспел на поле (т. е. в степи. — В.Т.), и слуху про ногаи нет» (Материалы 1932, с. 293).
Устойчивость арало-уральской системы объяснялась ее традиционностью, давней приспособленностью к нуждам кочевого скотоводства. Ведь возникла она еще в середине I тысячелетия н. э., а полностью оформилась в IX–XI вв. (Кузеев 1968а, с. 266–268; Кузеев 1974, с. 206; Кузеев 1978, с. 41–44). В течение этих и, видимо, двух последующих столетий по данному маршруту регулярно перемещались жители Дешт-и Кипчака, в первую очередь сами кипчаки (Ахинжанов 1989, с. 242). Ногаи, таким образом, унаследовали кипчакский кочевой цикл и, очевидно, завершили его историю, поскольку сменившие их казахи пользовались уже несколько иными, более «спрямленными» меридионально путями сезонных миграций (впрочем, некоторые из них тоже повторяли кипчакские) (см.: Ахинжанов 1989, с. 243, 283, 284; Исин 1988, с. 14; Маргулан 1950, с. 74, 75; Масанов 1995а, с. 61).
Поволжская система включала зимовья в волжских низовьях, переходы по левому берегу Волги и летовья на Самаре и Каме. Она превосходно, очень подробно описана А.М. Асановым и Е.А. Поноженко в специальной работе (Поноженко, Асанов 1993, с. 120–124), к которой я и отсылаю читателя. Добавлю лишь, что перемещение народа вдоль Волги происходило «в розни», что в глазах противников ослабляло ногаев (ПДПЛ, т. 2, с. 450) и подтверждает трактовку С.А. Плетневой кочевания ногаев как аильного (см. также: Ракушин 1994, с. 150). Эти места чрезвычайно ценились кочевниками. Волжские степи пользовались у них особой любовью и даже почитанием. Недаром именно в Ногайской Орде развился культ Волги-матушки (Трепавлов 1997а), а каракалпаки — выходцы из Ногайской Орды вспоминали в своих песнях: «Там были просторные земли для выпаса скота, Там было вдоволь земли и воды, Я лишился тебя, мой Едиль» (т. е. Волга. — В.Т.) (цит. по: Толстова 1971, с. 193).
Как и арало-уральская система, поволжский цикл являлся традиционным для Дешт-и Кипчака. Во второй половине XIII–XIV в. вдоль Волги пролегали ежегодные пути передвижения джучидских ханов и их домениальных улусов (Контарини 1971, с. 223; Ракушин 1993, с. 165–167; Ракушин 1994, с. 150). С ослаблением ногайской державы размах перекочевок уменьшился. В XVII в. вверх по Волге уже не поднимались выше Царицына. Но в целом поволжский цикл удержался в народной памяти и в XIX в. был частично возобновлен казахами Букеевской Орды (Военно-статистическое 1848, с. 12).
Третья Смута радикально подорвала силы и благосостояние ногаев. Они стали держаться ближе к Астрахани, к заступничеству тамошних воевод. К тому же из-за Яика надвигались калмыки, и уходить разрозненными улусами далеко на север кочевники уже не осмеливались. Постепенно меридиональный поволжский цикл стал сменяться широтным, нижневолжским. Зимовья оставались, естественно, под Астраханью. А на лето, если не было опасности от калмыков и казаков, улусы иногда уходили теперь на восток, к Яику, так как «под Астараханью кормы конские и животинные на весне вода поймает» (НКС, 1628 г., д. 2, л. 4). В преданиях юртовцев осталась память об этом времени, когда «ногаи, предки юртовских татар, стали кочевать в летнее время по реке Уралу… Берега рек Урала и иногда Эмбы были летним кочевьем… на зиму же они подкочевывали к Волге» (Небольсин 1852, с. 56).
Полный новый цикл включал переходы на Крымскую сторону. Мирза Саин Иштереков, вспоминая в 1638 г. организацию перекочевок, рассказывал посольскому дьяку, будто еще при бие Дин-Ахмеде начал складываться порядок, по которому улусы проводили лето на Яике, «а как на Волге лед станет, и они… Волгу… переходили на Крымскую сторону и кочевали, и зимовали у моря в Мочаках, ниже Астрахани по озерам и по речкам, от Астарахани в днище и в полу-днище… потому что те Мочаки места теплые, около озер камыши болшие» (НКС, 1638 г., д. 2, л. 39–40). Угодья в местности Мочаки со временем стали казаться кочевникам привычным и удобным районом кыслав. Там, «в заимищах, в теплых местех», скот получал достаточно камышового корма. В 1620-х годах туда перебирались с Ногайской стороны «по первому леду» — осеннему, а «по последнему леду» — весной ногаи шли обратно в Волго-Яицкое междуречье.