В добавление к московской, владимирской, коломенской, касимовской и пограничным таможенным службам в 1553 г. была учреждена еще одна. Иван IV даровал Троице-Сергиеву монастырю, основанному в только что завоеванной Казани, право на сбор пятна и писчего, т. е. пошлин при клеймении лошадей смоляной печатью на ногу и отметке об этом в особом реестре. Если в столице за данные операции отвечали подьячие Посольского приказа, то в Казани ногайскими конями занимались монастырские слуги, «по тому же, как на Москве» (АИ, т. 1, с. 360; Акты 1836а, с. 239; НКС, 1623 г., д. 3, л. 12; Свердлова 1991, с. 8).
Освобождение от пошлин было актом чрезвычайным, требовавшим всякий раз специального царского указа. Ногаи постоянно обращались в Кремль с прошениями о дозволении беспошлинного торга. Резоны приводились самые разные: истощение Орды от голода и войн, необходимость проявления дружелюбия со стороны царя, а в 1554 г. мирза Юнус убедил Ивана Васильевича не облагать податями его караван, так как следом идет еще больший караван его, Юнуса, отца — бия Юсуфа, на котором государь-де и наверстает убыток (Акты 1918, с. 104; НГ д. 11, л. 1; НКС, д. 4, л. 231, 231 об.; д. 5, л. 178; 1604 г., д. 3, л. 71)[357]. Правительство иногда шло навстречу этим мольбам, прекращая взимание платежей на один год или даже больше. Диктовалось это прежде всего политическими соображениями. Льготы получали ордобазарцы тех мирз, которые держались пророссийской ориентации, особенно в периоды разлада ногайско-русских отношений; или во имя укрепления связей с биями, подумывавшими о разрыве с Москвой; или для убеждения их послать отряды в помощь русским войскам (см., например: НКС, д. 4, л. 15 об., 19 об.; д. 9, л. 51 об., 55 об., 59; д. 10, л. 111, 111 об.); или для стимулирования торгового оборота на новоприсоединенных территориях.
При продвижении караванов и табунов по русской территории к месту торга купцам запрещалось совершать сделки с населением, а местным воеводам вменялось в обязанность выведывать ассортимент товаров и заблаговременно извещать о самых ценных государя. По пути ордобазарцы сами должны были следить за сохранностью своих тюков и животных. Местные власти и правительство снимали с себя ответственность при нарушении режима следования, и в случаях, если что-нибудь из товара пропадет, торговцам заранее заученно заявляли, что «то им от себя (т. е. по собственной вине. — В.Т.) станетца, а платежу (т. е. компенсации. — В.Т.) им на Москве… не будет».
По прибытии в Москву огромный табор размещался на кошеном лугу: во избежание потравы запрещалось ставить ногаев на травостойных угодьях. В принципе власти следили, чтобы между пришлыми коммерсантами и местными жителями не возникало конфликтов. А если они все же случались, то к разрешению их привлекались высокие чины из Посольского приказа. Но ногаям строго-настрого велели сидеть в своих «корованах» в окружении стрелецкой стражи «от тат-бы», «чтоб не ходили и не ездили куды торговати, кто их позовет… а торговали б на базаре. Зане ж государство великое (т. е. большое, обширное.—В.Т.) — ино лихово где нет?». Пренебрегавшие этими рекомендациями «базарные люди» принимались разъезжать по «непригожим местам» и, случалось, бесследно исчезали в лабиринтах московских закоулков.
Особое внимание уделялось предотвращению их контактов с московскими соплеменниками и единоверцами, выезжими и новокрещеными ногаями и татарами: правительство справедливо опасалось действия крымской и османской агентуры (Трепавлов 19986, с. 104, 105). В сибирских городах в конце XVI в. к этим требованиям добавилось еще и недопущение осмотра торговцами городских укреплений, поскольку существовала вероятность их шпионажа в пользу Кучума и Кучумовичей (Материалы 1932, с. 298, 299).
Находясь в окружении русской охраны, купцы не смели начинать торговлю до тех пор, пока государь не «даст базара», т. е. не позволит приступить к продаже лошадей и прочего. Основной смысл ограничения заключался в том, чтобы за два-три дня до «базара» ясельничие выбрали лучших скакунов для царской конюшни (перед этим дворяне, встречавшие караваны в предместьях, подробно описывали монарху привезенный товар). Обычно туда отбиралось до четверти поголовья, за которую расплачивалась казна. В эти же несколько дней производилась выплата пошлин и шел подсчет лошадей. Для ускорения этого процесса сооружались так называемые прогоны — клети, вмещающие по сто голов. Такое количество загонялось туда со стороны «корована» и выпускалось с противоположной стороны — там, где будет торг. Русские чиновники бдительно следили, чтобы пересчитанные кони не смешивались с еще не учтенными.
Не менее строгими оказывались требования и к москвичам. Под страхом следствия с пытками и конфискации неправедно выторгованного имущества запрещалось предлагать кочевникам заповедные товары[358], а перекупщикам пушнины можно было являться в «корованы» только после того, как распродавались кони. «Великая опала и казнь» грозили тем присланным туда для надзора дворянам и служилым людям, которые покупали что-нибудь до официального открытия «базара» или пытались утаить хороших коней от царевых ясельничих.
Лошади при продаже записывались в специальные книги и клеймились. Особое внимание уделялось особям, взятым в качестве пошлины. Для их оценки привлекались опытные барышники, которые помогали придворным «функционерам» отобрать жеребцов и кобыл и зарегистрировать их в соответствии с мастью, возрастом и особыми признаками («в шерсть и в лета, и в приметы»).
Для надзора за соблюдением всех этих многочисленных регламентаций из московских дворян выделялись приставы, или «воеводы на базаре». Именно они вместе с помощниками размещали табуны на лугах, а купцов — на Ногайском дворе, выставляли караулы и следили за тем, как их несут, организовывали таможенные мероприятия, подыскивали барышников, наблюдали за ходом торговли, отлавливали тех, кто норовил увести купленного коня без записи (т. е. без уплаты налога на покупку), улаживали споры из-за обид и обманов, разнимали дерущихся русских и ногаев и т. д.[359]. Тут же работали устные переводчики-толмачи, как правило из живущих на Москве татар. Им предписывалось не вступать с ордобазарцами в посторонние разговоры. Правительство столь жестко следило за предотвращением утечки нежелательной информации за рубеж, что списки толмачей составлялись в Посольском приказе и приставам строго запрещалось привлекать кого-либо помимо этих списков.
Последнему контролю купцы подвергались на обратном пути, когда попутные воеводы были обязаны проверять, не везут ли они в свою Орду «заповедново товару и лишнева полону, и в полону место руских людей». При обнаружении чего-либо запрещенного воеводам предписывалось изымать все это в пользу казны[360].
Предмет для подобной проверки находился всегда, потому что ногаи шли восвояси, нагруженные товарами, приобретенными на Руси. Набор вывозимых в степь товаров был, конечно, намного больше ввозимых. Данная тема хорошо представлена в источниках и обобщена в литературу. А. Беннигсен и Ж. Вайнштейн подразделяют импорт в Ногайскую Орду на предметы повседневной необходимости, «предметы цивилизации» (ремесленного производства) и предметы роскоши (Bennigsen, Veinstein 1980, р. 53). С XVI в. приток товаров из Московского царства стал необходимым элементом экономики ногаев, подорванной второй Смутой и последующими распрями. Автор «Казанского летописца» вложил в уста мирз утрированную формулировку этой ситуации: «Нам же, убогим и скудным всем, и аще бы не наполнял потребою нашу землю московский царь, то не бы могли жити и ни единого дне» (История 1903, с. 84–85; Сказание 1959, с. 98). Эта «потреба» детально проанализирована в исследовании М.В. Фехнер: помимо заповедных статей (главным образом металла) в Дешт отправляли кожевенные изделия (сбрую, обувь), деревянные ларцы и «коробьи», русские и западноевропейские ткани[361], бумагу, седла, стремена, рукомойники, стекло, ртуть, краски, ловчих птиц, моржовую кость, а также хлебные товары (Фехнер 1956, с. 53–56, 64–66, 83, 84, 97; см. также: Хлебников 1907, с. 89–91).
Особого разговора заслуживает торговля людьми. Она встречалась в среде самих ногаев. Еще Эдиге в начале XV в. пытался запретить золотоордынцам продажу собственных детей (СМИЗО, т. 1, с. 474). В эпоху правления его детей и внуков о подобном явлении уже не слышно. Но в Ногайской Орде конца XVI — первых десятилетий XVII в. оно ожило. Кочевники разорялись и вынуждены были продавать в неволю родственников. Родители продавали детей, мужья — жен, старшие братья — младших братьев и сестер (см., например: НКС, 1628 г., д. 1, л. 375, 378, 388, 389). С. Какаш и Г. Тектандер вынесли о ногаях устойчивое впечатление: «У них один продает другого… и за небольшую, к тому еще, цену. В Астрахани во время нашего пребывания можно было, по причине господствовавшего голода, купить татарина за 4–5 флоринов, а то и дешевле» (Какаш, Тектандер 1896, с. 26–27)[362]. Случалось и воровство ногайских детей на продажу, отчего родители в младенчестве наносили им на лица несмываемые отметины для облегчения поисков (Олеарий 1906, с. 526).
Однако гораздо более существенным источником дохода мирз и улусников был полон. Поступал он в основном из набегов на русские «украйны». Иногда ногаям удавалось захватить проезжих купцов либо послов или же обратить в рабство и продать послов тех государей, с которыми у Орды портились отношения. В 1560–1570-х годах московское правительство торговало с ордобазарцами «литовским» или «немецким» полоном — европейскими воинами, угодившими в руки воевод на фронтах Ливонской войны. Продажа пленников велась по спискам, и каждому мирзе полагалось не больше заранее оговоренного количества их (см., например: НКС, д. 6, л. 87; д. 9, л. 84–85). С этим и была связана обязанность пограничных воевод сверять списки с наличным составом вывозимого в степи «немецкого полона».