следника, женитьбы (на калым), кончины члена семьи мирзы и т. п. (Бентковский 1883, с. 80, 81; Кочекаев 19696, с. 43, 45; РГВИА, ф. 405, оп. 6, д. 3076, л. 31 об., 32).
Но эти отдаленные потомки средневековых ногаев вели уже почти целиком оседлую жизнь и подчинялись России, а незадолго до того Крыму. Принципиальное изменение образа жизни в составе Крымского ханства и Российской империи неизбежно налагало отпечаток на податную систему. Поэтому рискованно проецировать отношения в среде оседлых ногайцев XIX в. на Ногайскую Орду XVI — начала XVII в.
Очерк 4.Государственность
Западноевропейские средневековые авторы, говоря о внутриордынских отношениях ногаев, порой рисовали картину патриархальной первобытности: «Орда их, несмотря на всю свою обширность, не имеет никакого императора, но… управляется значительным благоразумием старцев и доблестью храбрецов»; «ими управляют лучшие, опытные и мудрые мужи»; «между ними нет бедных. Если кому-нибудь нечего есть, то идет туда, где едят, не стесняясь и ничего не говоря, садится, [ест,] затем поднимается и без всякой благодарности уходит» и т. п. (Иовий 1908, с. 258; Люк 1879, с. 486; Фоскарино 1913, с. 17, 41).
Разумеется, реальная ситуация была далека от этих примитивных представлений. Материалы Посольского приказа да отчасти и сочинения тех же европейцев донесли гораздо более сложную структуру общественных отношений и сословий в Ногайской Орде. Общая схема иерархии ногаев в передаче русского посла выглядела следующим образом: после смерти бия Дин-Ахмеда в 1578 г. на провозглашение его преемника Уруса «съезжались все мирзы изо всех улусов и кочевные, и черные люди. И излюбили всею землею на княженье Урус мирзу» (НКС, д. 8, л. 211). Взаимоотношения мирз, рядовых общинников и неполноправного простонародья и образовывали общественный строй державы ногаев, основу ее государственного устройства.
Общественный строй Ногайской Орды удостаивался дефиниций только в советской историографии; западные же авторы обращали внимание в основном на степень ее политического развития. А поскольку исследования советских историков велись в русле марксистской формационной схемы, то и набор определений оказывался небольшим, сводясь к выбору между родовым строем и феодализмом. «Патриархально-родовой» считали социальную систему средневековых ногаев С.А. Токарев и М.И. Чемерисская (Токарев 1958, с. 308; Чемерисская 1995, с. 183).
Абсолютное большинство прочих исследователей находили в ногайской кочевой империи феодализм с различными его градациями и вариантами: ранний феодализм, т. е. с пережитками патриархальных отношений (Алексеева 1971, с. 201, 254; История 1979, с. 193; Калмыков и др. 1983, с. 35), кочевой феодализм (Жирмунский 1974, с. 418; Сафаргалиев 1938, с. 62), классический феодализм (Алексеева 1957, с. 106; Златкин 1983, с. 84; Кочекаев 1988, с. 36, 37; Очерки 1967, с. 211; Сикалиев 1980, с. 4; Сикалиев 1994, с. 38, 219). Единственный историк, монографически изучивший проблему, — Е.А. Поноженко тоже расценил рассматриваемый социум как раннефеодальный (Поноженко 1977а, с. 17).
Между тем картина социальных отношений в средневековом Деште (как в целом и в любом обществе) оказывалась гораздо богаче формационных конструкций. Подлинно диалектическое рассмотрение вопроса стало возможным лишь с конца 1980-х годов, после крушения монополии марксизма-ленинизма в российской науке. Пионерами выступили К.П. Калиновская и Г.Е. Марков, которые абсолютно верно, на мой взгляд, увидели в Ногайской Орде комбинацию различных общественных страт с присущими каждой из них политическими и экономическими особенностями. Эти авторы предложили рассматривать раздельно оседло-земледельческое население Орды (вокруг Сарайчука), которое сочетало «патриархальный» и «патриархально-феодальный» уклады, и кочевой мир, где превалировал «патриархальнообщинный» уклад. Последний занимал у ногаев в целом ведущее положение, так как в большинстве своем они являлись кочевниками (Калиновская, Марков 1991, с. 61–63). Не соглашаясь с К.П. Калиновской и Г.Е. Марковым в некоторых частностях, я считаю верным и продуктивным их подход к ногайскому обществу как к сложной, многоуровневой структуре, включавшей разные уклады, элементы разных общественных систем.
Приведенная выше цитата об участии в «вокняжении» бия Уруса мирз, рядовых кочевников и «черных» простолюдинов очерчивает основные социальные слои[368]. Едва ли можно согласиться с мнением М.Г. Сафаргалиева о четкой поляризации ногаев, о противостоянии «лучших людей» (биев, мирз, Карачи и т. д.) и «черных людей» (Сафаргалиев 1938, с. 63). Однако такое искусственное, «классовое» противопоставление, очевидно, все же ближе к реальной картине, чем проецирование ногайских сословий XIX в. на Мангытский юрт XV–XVI вв. И.М. Аджиевым и Е.П. Алексеевой (Народы 1957, с. 130).
В той же цитате совокупность жителей Орды названа «всею землею». Как можно догадаться из контекста, это понятие охватывало и элиту, и низшие слои (ср.: «И нагаиские… мурзы и улусные все люди нынече о том все советуют (т. е. держат совет. — В.Т.) и выбирают всею землею… кому быть на нагаиском княженье» (Акты 1918, с. 110; НКС, 1604 г., д. 3, л. 77)). Знать была иерархически организована и возглавлялась бием и главой правого крыла — нурадином: «В нагаиской Орде князь да нурадын началные люди во всех мирзах» (БГК, д. 137, л. 372). Ниже стояли наместники-военачальники — кековат и тайбуга; еще один мирза получал в наместническое управление Башкирию. На следующей ступени располагались десятки мирз-потом-ков Эдиге. Вместе с придворными «функционерами» и немангытскими предводителями некоторых элей (племенных общин) они составляли правящий слой державы. Формально эта иерархическая пирамида была пронизана отношениями старшинства-подчинения, и в соответствии с рангом аристократов их кочевые владения тоже обладали разным иерархическим статусом. Именно этот номинальный аспект исследовал Е.А. Поноженко, когда попытался систематизировать порядок пастбищных пожалований бия мирзам на условиях «службы и вассальной верности» (чрезмерно уподобляя эти отношения европейскому феодализму) (Поноженко 1977а, с. 10; Поноженко 19776, с. 94; Поноженко 1987, с. 34).
Фактически же поземельная и иерархическая организация была далека от законченной упорядоченности, и многие авторы отказывают ногаям в сильной централизованной власти, бию — в монархических и сеньориальных полномочиях, мирзам — в готовности служить ему за пожалование пастбищ (Кочекаев 1988, с. 43; Усманов А. 1982, с. 62; Шмидт 1954, с. 212). Такая зыбкость взаимной соподчиненности заставляет исследователей скептически относиться к тезису о существовании у ногаев государственности.
Тем не менее в литературе встречается определение Ногайской Орды как государства — чаще походя, как само собой разумеющееся, без аргументов (см., например: История 1979, с. 193; Кузеев 1992, с. 68); Р.Г. Кузеев даже назвал ее деспотией (Кузеев 1974, с. 504). Некоторые историки пытаются доказать это положение. А.М. Асанов и Е.А. Поноженко видят «важнейшие функции феодального государства Ногайской Орды» в регулировании перекочевок и сроков использования пастбищ (Поноженко, Асанов 1993, с. 116). При этом Е.А. Поноженко считает факторами консолидации «раннефеодальной монархии» правящие институты — пирамиду власти, «феодальные съезды», полномочия бия (Поноженко 1977а, с. 17). Н.Л. Янчевский полагал, будто «У ногайцев были все формальные признаки государства… территория, население и суверенная власть» (Янчевский 1930, с. 103).
Другие историки после внимательного изучения документов приходят к более осторожным выводам. Так, В.М. Жирмунский считал, что «Ногайская Орда представляла собой нечто среднее между кочевым феодальным государством и конгломератом родственных и союзных племен», которые вступали в более или менее тесные связи в зависимости от исторической обстановки (Жирмунский 1974, с. 422). В представлении Д. Девиза, «Ногайская Орда… предстает как особая, хотя и расплывчатая, конфедерация с вождествами и племенными группами, свободно сносившимися с соседними государствами и союзами» (DeWeese 1994, р. 347). А. Бериндей усматривает там военную демократию при отсутствии аристократии и всякой субординации (?), А. Беннигсен и Ж. Вайнштейн — «большую конфедерацию племен», которая к концу XV в. сформировалась в могущественное государство с верховным правителем, аристократией и бюрократией (Bennigsen, Veinstein 1980, р. 49; Berindei 1972, р. 340).
К.П. Калиновская и Г.Е. Марков полагают, что «Ногайскую Орду правомерно определить как социально-политическое образование типа "параполитейного", предклассового, с догосударственной структурой» (Калиновская, Марков 1991, с. 63). При этом подавляющая часть авторов анализирует общественный и политический строй ногаев вне связи с их предыдущим развитием в эпоху Улуса Джучи. Ссылки на «монгольские», золотоордынские традиции удалось встретить лишь у А. Беннигсена и Ж. Вайнштейна, В.Л. Егорова, В.П. Юдина (Bennigsen, Veinstein 1980, р. 49; Егоров 1993, с. 34; Юдин 1992, с. 56). А между тем преемственность от империи Джучидов неизбежно наложила отпечаток на устройство ногайского общества. Отталкиваясь от факта этой преемственности, предлагаю свое понимание проблемы[369].
Мир средневековых кочевников оказывается, как правило, в стороне от исследований типологии социально-политической организации доиндустриальных обществ. Основное внимание историков приковано к потестарным и политическим структурам оседлых народов Старого и Нового Света. При этом, исходя из обычной логики научного поиска, ученые конструируют социологические схемы, разрабатывают критерии и градацию различных категорий вождеств и государств. Подразумевается (но оставляется за скобками для «чистоты эксперимента»), что любой социум является чрезвычайно сложной системой, в которой в качестве зачатков, элементов или рудиментов присутствуют параметры различных стадий общественного развития.