[382], но у ногаев обычно они обретались в кочевых улусах, при степных ставках биев и мирз. В ногайском героическом эпосе приводятся следующие ранги служителей культа: ныфты (муфтий), шейх, кади, суфий, эфенди, мулла (Сикалиев 1994, с. 82). Сказания отразили, разумеется, поздние реалии, а по документам, связанным с Ногайской Ордой, подобный перечень составляется по-иному.
В конце XV — первой трети XVII в. там существовали такие категории духовенства:
1) сайды — целая прослойка населения, восходящая происхождением к Пророку и удостоившаяся в ногайско-русской переписке такого комментария относительно своего статуса: «Божия посланника Магамметева корени» (НКС, 1622 г., д. 3, л. 25). В мусульманском мире они считались главными представителями религиозных идей; обладая правом безнаказанно говорить монарху правду и даже обличать его в неправедном поведении, они при этом не подлежали смертной казни (Кляшторный, Султанов 2000, с. 267). При дворе бия состояло, как правило, несколько саидов, один из которых считался старшим (при Иштереке таковыми являлись его тесть Ибрагим б. Калеват и затем Сайф ад-Дин б. Калеват); кроме того, был главный сайд Сарайчука (Акты 1918, с. 101; НКС, 1604 г., д. 3, л. 58; 1615 г., д. 2, л. 7; 1617 г., д. 2, л. 21,26; д. 3, л. 31; 1622 г., д. 3, л. 25; 1623 г., д. 1, л. 112);
2) муллы — служители культа. Какая-либо градация их не прослеживается, разве что известны муллы, служившие при бие (см., например: НКС, д. 7, л. 53; 1617 г., д. 2, л. 22). По-видимому, ногайские муллы состояли не при определенных мечетях (как полагалось бы по нормам веры), а при ставках знати;
3) ходжи — потомки четырех праведных халифов[383], В документах они называются, как правило, вместе с сайдами в качестве их «братьев» (см., например: НКС, д. 8, л. 252; 1630 г., д. 3, л. 38). Ж. де Люк воспринимал ходжей у крымских ногаев первой четверти XVII в. как синоним мулл (Люк 1879, с. 485);
4) садры — это или отпрыски бухарской династии первосвященников, или держатели вакуфных («церковных») владений в Ногайской Орде; оба значения происходят из Мавераннахра. Собственно, садр в известных мне источниках встречается лишь однажды: «богомолец… Иштереков княжеи садыр Хадзи Джеилев» (НКС, 1617 г., д. 2, л. 40);
5) шейхи — богословы; также представлены в источниках единственным бесспорным упоминанием: сын шейха Малум-Ходжи женился на дочери бия Мусы (НКС, д. 8, л. 238);
6) хафизы — знатоки священных текстов и преданий; являлись, вероятно, категорией духовенства, наиболее приближенной к простонародью и к светской политике. Они участвовали в военных походах, вели делопроизводство в кочевых ставках и т. д.;
7) суфии — члены аскетического «ордена», распространившегося от Магриба до Кашгара. Единичные лапидарные упоминания о них (Посольские 1995, с. 30, 31, 131–133, 322) пока не позволяют комментировать их роль в Ногайской Орде[384].
Социальная значимость духовенства в Ногайской Орде определялась не только религиозной функцией, но и грамотностью этой части подданных. Впрочем, эпос приводит комичные ситуации, когда священнослужители оказываются на поверку неграмотными, не способными к чтению (см.: Сикалиев 1994, с. 82). Именно в руках мулл находилась дипломатическая переписка бийского двора, а сотрудники Посольского приказа видели в них своих коллег, оговаривая: «молла — по руски дияк» (НКС, 1616 г., д. 4, л. 15; 1617 г., д. 3, л. 31). К тому же иногда муллы, подобно сайдам и хафизам, входили в состав посольств или даже возглавляли их (см., например: НКС, 1584 г., д. 1, л. 4).
Главной же дипломатической ролью духовенства были сопровождение своих патронов во время различных внешних миссий и выработка рекомендаций. Уже приводился пример из событий 1614 г., когда бий Иштерек согласился шертовать с обнаженной головой лишь после совещания со своим саидом Ибрагимом. За десять лет до того на церемонию примирения Иштерека и Джан-Арслана б. Уруса, организованную астраханскими властями, приехали «для тое всее правды» и четыре сайда. Непосредственной обязанностью их было «перед их (Иштерека и Джан-Арслана. — В.Т.) шертью велеть по их (мусульманскому. — В.Т.) закону проговорить молитву». Но участие духовенства расценивалось шире: если договаривающиеся стороны впредь нарушат шерть, то «сеиты у них, по их бусурманскои вере, думам их будут свидетели». То же обещали воеводам и сами сайды. Церемония примирения свелась к тому, что «Иштерек князь и Янараслан сеитом велели по своей по бусурманскои вере молитвы говорить, а сами в ту пору Иштерек князь и Янараслан стояли, зажав руки. И как сеиты по своему бусурманскому закону молитвы проговорили, и Иштерек князь и Янараслан, сшодчись, меж себя корошевались и обнялись, и поце-ловалися» (Акты 1918, с. 100, 101; НКС, 1604 г., д. 3, л. 57–60).
Однажды встретилось сообщение о намерении сайда Сайф ад-Дина «всяких нищих людей поить и кормить» при основанной им в Астрахани мечети (НКС, 1619 г., д. 2, л. 288), т. е. на духовенство, видимо, возлагалась и функция благотворительности. Кроме того, грамотность теоретически позволяла ему вести какие-то записи преданий и исторических событий. Подобное известно из жизни башкир и татар (Кузеев 1974, с. 36), но не упоминается в источниках касательно ногаев[385].
Еще одна важная сторона деятельности ногайского духовенства — это такая форма политической активности, как шпионаж. Имеются сведения о нем лишь в пользу России. В 1581 г. мулле Джанкерди было послано царского жалованья 5 рублей с наказом послу «отдати тайно» с заверением, что «государю служба его (муллы. — В.Т.) ведома, и он бы государю вперед служил по тому ж, как преж того служил, а государево жалованье к нему вперед будет без оскуденья» (НКС, д. 10, л. 54 об., 55).
В чем заключалась служба муллы, из данного наказа неясно, но полная ее картина предстает из переписки упоминавшегося выше садра Хаджи б. Джамиля с Посольским приказом в 1617 г.: «Как присылал турской Ахмет салтан з грамотою к Иштереку и Божия пророка с Магаметевым писмом, с саблею и з знаменем, с своим жалованьем — со многим платьем, и Иштереку князю в те поры я тебе, великому государю, радел и Иштерека князя от турского Ахмет салтана, и от крымского Джанбек Гирея царя отвел; а навадил на то, чтоб ему быть под твоею царскою высокою рукою; и грамоты их, турского Ахмет салтана и крымского Джанбек Гирееву цареву, к тебе, великому государю, [я] послал. И ныне, государь, толко какая весть к нам ис Царя-города объявитца, и я так же тебе, великому государю, учну служить. И за то, государь, мое раденье и службу твое царское жалованье мне не дано ничево» — и далее просит денег. В другой грамоте садр напоминает, что письмо султана он передал воеводам в Астрахань, и заверяет вновь: «А я государю и вперед хочю служити головою своею. И откуды будут к Иштереку князю послы и грамоты — от турскова Ахмет салтана или от крымскова, или от бухарскова — и про то про все я государю учну объявляти» (НКС, 1617 г., д. 2, л. 40, 41). Приближенность к бию, несомненно, превращала таких мусульманских иерархов в своеобразную московскую резидентуру.
Жалованье, просимое ими, являлось вознаграждением за информацию. Но вовсе не на денежных подачках из Москвы базировалось их благосостояние. Некоторая часть многочисленной духовной прослойки — в частности, семьи саидов (в конце 1610-х годов только в Астрахани их насчитывалось двенадцать — НКС, 1619 г., д. 2, л. 209) — обитала зачастую в кочевой среде, вела типичный для кочевников образ жизни и так же передвигалась по сезонным маршрутам. Сайф ад-Дин б. Калеват, главный сайд Иштерека, писал, что «исстари… отцы наши и деды кочевали по Волге реке и по Еику. А после отцов своих и я… живучи на тех же отца своего юртех в кочевьях… Бога молю» (впрочем, около 1615 г. он перебрался на жительство в Астрахань) (НКС, 1619 г., д. 2, л. 209, 288–289). И не только Сайф ад-Дин, но на начало XVII в. «на поле… у них (т. е. в степи среди ногаев. — В.Т.), по их бусулманскому закону, по всякой правде, меж их те ж сеиты живут» (Акты 1918, с. 100; НКС, 1604 г., д. 3, л. 58).
При этом, насколько можно понять из слов Сайф ад-Дина, в Мангытском юрте у саидов сформировалось уже наследственное пользование кочевьями и владение «улусными людьми». Тот же сайд упоминал находившиеся под его началом десять семей, «которые при отце моем и при деде отцу моему и деду [служи?]ли». В 1633 г. они перечислены подробнее в росписи населения астраханских юртов: дворовых людей 10 и захребетник (неимущий; может быть, слуга) 1; улусников— «прожиточных» 18, их «братьи» 3, детей 6, захребетник 1; «прожитком середних» 12, их «братьи» 2, детей 30, захребетник 1; «бедных людей» 40, их «братьи» 6, детей 5 (НКС, 1619 г., д. 2, л. 290; 1633 г., д. 1, л. 33).
О владениях других категорий духовенства почти ничего не известно, но, наверное, они тоже обладали каким-то имущественным достоянием, о чем можно судить по фактам угона лошадей из табунов, принадлежавших муллам (см., например: НКС, 1619 г., д. 2, л. 180, 180 об.). Изредка в документах проскальзывают упоминания о наследственной подчиненности главе Ногайской Орды четырех улусов — Сеит, Хоза, Базар, Сарайчук (НКС, 1627 г., д. 3, л. 15). Улусы Сеит и Хоза — это владения саидов и ходжей, возможно, какой-то аналог вакуфного земельного фонда. В 1585 г. казаки совершили набег на «Хозины улусы на богомолцовы — на Кара хозин и на Бабе хозин, и на Кара Асман хозин, и улусы погромили». Это случилось где-то поблизости от Яика. Глава ходжей Кара-Осман-ходжа бежал, а его жена, сестра бия Уруса, попала в плен (НКС, 1585 г., д. б/№, л. 3; 1586 г., Д. 5, л. 2).
Впрочем, профессиональные служители культа в Ногайской Орде едва ли были многочисленны и имели возможность и желание обзаводиться стадами. Ж. де Люк прямо указывал, что «мусульманские богословы не живут между ними, так как не могут привыкнуть к их образу жизни» (Люк 1879, с. 485).