У ногайцев XVIII–XIX вв. при оседании сохранялся заметный слой духовных лиц, которые пользовались узаконенными платежами с населения (см. очерк 3). Оставались и почитаемые сайды, с ними считали за честь породниться мирзы (Бентковский 1883, с. 80, 81; РГВИА, ф. 405, оп. 6, д. 3076, л. 33 об., 34).
Кочевые ногаи обладали литературой, в основном в устной ипостаси. Именно им тюркские народы обязаны эпическим циклом о сорока богатырях. Формирование цикла началось, очевидно, еще в XIV в. (Сикалиев 1994, с. 60). Какие бы разночтения ни вносились в национальные версии дастанов, все-таки сюжетная канва последних закладывалась в Ногайской Орде. Своим широким распространением сказания о мангытских и прочих героях обязаны сезонным перемещениям огромных масс кочевников по Дешт-и Кипчаку (Мажитов, Султанова 1994, с. 352). При этом происходило не только внедрение ногайского фольклора к соседним народам, но и его обогащение от них.
Как и в любом степном обществе, хранителями устной истории выступали старики. К их авторитету и эрудиции не раз апеллировали участники ногайско-русской дипломатической переписки. Например, в 1538 г. Хаджи-Мухаммед б. Муса обращался к Ивану IV: «А вспросишь своих старых старцов: Нурадын мирзины пошлины не ведают ли с Астархани? И ныне бы ту пошлину мне дали» (Посольские 1995, с. 208). Адресант, конечно, знал, что на Руси прошлое отображалось в письменных документах; тем не менее мирза взывал к рассказам старцев как к привычному и более весомому для него источнику знаний. Подобный же подход использовался и царем Иваном Васильевичем, который тоже был в курсе особенностей хранения истории у но-гаев. В 1578 г. в послании Беку б. Шейх-Мамаю он излагал обычный порядок и состав посольств к мангытским мирзам, ссылаясь на весомый для кочевника авторитет: «О том, старого обычея розведав и рос-прося (у пожилых людей, как следует из контекста. — В.Т.), уведаете» (НКС, д. 8, л. 127 об.).
Время от времени из среды кочевников выходили талантливые стихотворцы. Как правило, они состояли при дворах биев и ханов. Современные исследователи порой причисляют Шез-Баяна Балашик-улы, Кет-Бугу Найманлы, Сыбра Шопбаслы, Парыздака Шабан-улы, Куба Кипчака, Кара-Баиса Канглы, Узын-Айдара Кунграта, Слу-Мамбета Ширина, Манки Мангыта и прочих то к ногаям, то к казахам. Однако поскольку их творчество отражало реалии XIV в., то ни один современный народ не может претендовать на этническую принадлежность перечисленных лиц к нему. Ногаев и казахов еще не существовало в то время; в Дешт-и Кипчаке жили их общие предки — кипчаки Улуса Джучи, и именно из их среды происходили эти поэты[386]. Разве что Шал-Кийиз Тиленши-улы, близкий ко двору беклербека Тимура б. Мансура, может быть предположительно отнесен к мангытам, хотя он жил не в Мангытском юрте, а в Большой Орде, Ногайская же Орда тогда еще не сформировалась; к тому же Шал-Кийиз воспринимал Мангытский юрт и его главу Ваккаса как враждебную силу.
Первым истинно ногайским поэтом можно, видимо, считать Асан-Кайгы, жившего в XVI в. (о поэтах см.: Сикалиев 1970, с. 135; Сикалиев 1994, с. 46–53, 186, 199; Хусаинов 1996, с. 59–65). Однако и в отношении него существует неопределенность, поскольку, по киргизским преданиям, поэт с таким именем подвизался при дворе древнего хана Азиз-Джанибека (Кыдырбаева 1980, с. 181), сопоставимого в том числе и с казахским Джанибеком б. Бараком XV в.
При всей важности устных форм письменная культура тоже присутствовала у ногаев, и отрицание этого современниками (см., например: Люк 1879, с. 487) было вызвано пренебрежением к ним или малой осведомленностью. Правители Орды и отдельные мирзы вели обширную переписку с окрестными монархами. В столбцах Ногайских и Крымских дел сохранились десятки оригиналов арабописьменных грамот. Нет ни малейшего следа употребления ногаями уйгурского или «уйгуро-найманского» (?) письма, если только утверждающий это А.И.М. Сикалиев не счел ногайскими ярлыки золотоордынских ханов конца XIV — начала XV в. с несколькими типично кипчакскими лексемами (Сикалиев 1970, с. 133; Сикалиев 1994, с. 45; Радлов 1888, с. 39, 40). Столь же спорен тезис Е.П. Алексеевой об употреблении ногаями русского письма в переписке с Россией и арабского в переписке с восточными странами (Алексеева 1957, с. 110; История 1988, с. 491; Очерки 1967, с. 180, 181). Данный тезис встретил правомерное опровержение со стороны А.Х. Курмансеитовой (Курмансеитова 1990, с. 171) и расходится с материалами источников.
В наиболее важных случаях (например, персональных росписях денежного жалованья) ногаи просили московское правительство составлять документы «татарским письмом» для полного их понимания (см., например: ИКС, 1617 г., д. 2, л. 21). Лишь в период полного, необратимого развала ногайской державы некоторые (не все!) челобитные на государево имя подавались мирзами через астраханскую канцелярию сразу в русскоязычном варианте; при этом стиль челобитных ясно показывает, что сочинялись они по просьбе мирз русскими писцами.
Б.-А.Б. Кочекаев справедливо отметил, что язык оригиналов арабописьменных грамот «весьма отдаленно напоминает язык ногайцев» (Кочекаев 1988, с. 22). В самом деле, эти бумаги составлены на среднеазиатском (чагатайском) тюрки, который в XIV в. окончательно отделился от тюрки Урало-Поволжья (Халикова 1980, с. 54, 55). Причем ногайские писцы достигали в использовании «мусылман элиппе» — мусульманской азбуки (Курмансеитова 1990, с. 167) несомненных литературных высот, особенно в первой половине 1550-х годов, в эпоху расцвета своей кочевой империи. В настоящей работе уже неоднократно приводились выдержки из цветистых текстов от лица бия Юсуфа. Н.М. Карамзин отмечал такую же особенность для посланий Мамая б. Мусы в 1530-х годах (Карамзин 1989, кн. 2, с. 15).
С востока, прежде всего из Мавераннахра, пришла в Дешт-и Кипчак не только собственно письменность, но и литература. В золотоордынских слоях Сарайчука в XIX в. был найден кувшин с цитатой из поэмы «Кутадгу билиг» Юсуфа Баласагуни XI в. (Самойлович 1912). Из несомненно литературного источника происходит и притча-предание о персидском «Нуширване-царе», рассказанная бием Иштереком астраханским воеводам в 1604 г. (см.: Акты 1918, с. 131; ИКС, 1604 г., д. 3, л. 161, 162).
Интерес ногаев к мусульманской литературе ярко проявился в истории с книгой «Аджаиб ал-махлукат». В 1549 г. казанские беки направили к султану Сулейману I посольство с приглашением к себе на трон царевича Девлет-Гирея. Это посольство везло в дар книгу — «писана персунским языком, а имя ей Язяиб елмалукькат, а по руски Всего мира мудрость, по их бусурманскои ереси». Русская застава, перехватив послов, изъяла у них «ерлыки» (письма) и книгу» и доставила в Москву (PC, д. 591, л. 786 об., 787)[387]. В Сарайчуке об этом узнали, и в 1564 г. бий Дин-Ахмед обратился к Ивану IV: «Да есть у тебя в казне книга Азяибюл махлукат, и яз о ней добре бью челом, чтобы еси тою книгою пожаловал однолично, не запамятовал». Однако царь не собирался выпускать из рук ценный трофей, одно из украшений своей знаменитой Либерии, и очередному послу «в Нагаи» было велено известить Дин-Ахмеда, будто «государь наш тое книги в казнех своих искати велел, и доискати ее не могли» (НКС, д. 7, л. 40, 86 об.).
«Аджаиб ал-махлукат» (Чудеса творений) — название нескольких известных сочинений: во-первых, анонимного «Аджаиб ал-махлукат ва гараиб ал-масмуат» (Чудеса творений и диковины молвы), составленного для сельджукского султана Тогрула б. Арслана в последней четверти XII в.; во-вторых, «Аджаиб ал-махлукат» Ахмеда Туей (около 1180 г.) — первой космографии на персидском языке; в-третьих, «Аджаиб ал-махлукат ва гараиб ал-мауджудат» (Чудеса творений и диковины сущего) знаменитого арабского географа XIII в. Закарии б. Мухаммеда ал-Казвини (Крачковский 1957, с. 323, 324, 360, 361; Стори 1972, с. 1117). Вслед за И.Ю. Крачковским (Крачковский 1957, с. 362, 363) полагаю, что изложенные выше перипетии связаны с последним трудом. Красочное, захватывающее описание Казвини стран и народов было очень любимо на Востоке, многократно переписывалось и переводилось на фарси; его сочинения пользовались популярностью в Средней Азии еще в 1920-х годах.
Ногаев тоже могли привлечь «Чудеса творений», раскрывающие место человека во Вселенной, его материальную связь с тремя царствами природы — минералами, растениями и животными и духовную связь — с небесами. Книга Казвини развивала традицию арабской литературы адаба, сочетающей нравственные поучения с популяризацией научных знаний (Гаибов 1991, с. 233).
Что же касается собственных книг у ногаев, то, за исключением неясных слухов о существовании в прошлом каких-то исторических сочинений (Корине 1836, с. 4; Сикалиев 1994, с. 46), достоверных подтверждений этому нет. Впрочем, косвенным свидетельством изготовления книг в Ногайской Орде может служить, по резонному предположению И.В.Зайцева, ассортимент товаров, запрашиваемых биями из Москвы: краски, шафран, тысячи листов бумаги (Зайцев 2000а, с. 80).
Тем не менее культурная жизнь кочевой державы кажется довольно насыщенной. О ней можно догадываться из перечня предметов, регулярно поставлявшихся из России: писчая бумага, музыкальные инструменты «трубу да сурну, да накры» (т. е. барабан); однажды толмач в русской столице отнял у Иштерекова посла шахматы стоимостью в 10 алтын, о чем тот бил челом на обидчика (Акты 1914, с. 217; НКС, д. 4, л. 21, 142 об., 249, 260, 362; д. 6, л. 57 об.). Учитывая тесные духовные и интеллектуальные контакты ногаев с Мавераннахром, можно догадываться, что взаимодействие мусульманских культур оказалось гораздо более активным, чем связь с христианской Россией. Но данные на сей счет практически отсутствуют; косвенным подтверждением служат лишь откочевки мирз с элями в узбекские ханства да религиозная ориентация на Бухару. Кроме того, в одной из грамот 1549 г. промелькнуло сообщение, что сын Юсуфова воспитателя-аталыка «в Крым ходил грамоте учитися» (Посольские 1995, с. 309).