Договор от мая 1557 г. утратил силу очень скоро. Уже в июне подписавшие его с ногайской стороны лица перессорились между собой; Юнус лишился поста нурадина. Вновь потребовалось перезаключение шерти. Теперь русские решили выжидать, чем завершится ногайская Смута. Исмаил окончательно утвердился на «большом княженье» в 1559 г., и уже в 1560 г. тот же П. Совин отправился на восток. В мае или июне 1560 г. он добился от старшего сына и наследника бия, нурадина Мухаммеда, обязательства не только не дружить с Крымом, но и сохранять верность Москве после возможной смерти престарелого Исмаила, а еще принципиального заявления: «А о котором ми своем деле царь и великии князь прикажет, и мне то дело делати в правду и без хитрости» (НГ, д. 16, л. 1; ИКС, д. 5, л. 153 об., 154).
В самом деле, в главе 7 мы видели, что для какой-то «хитрости» по отношению к Ивану IV у правителей Ногайской Орды не находилось ни решимости, ни сил, поскольку Исмаил оказался в политической изоляции. Огромное число сородичей, не говоря уже о соседних мусульманских правителях, отвернулось от него. «И ныне, опричь тебя, у меня друга нет», — писал он Ивану Васильевичу в 1557 г. (НКС, д. 5, л. 46 об.). Как друга расценивал его и сам царь, подчеркивая в 1562 г., что «мы ныне по твоей шерти боле верим тебе, другу своему, и всякие твои дела положили есмя на свою душу» (НКС, д. 6, л. 33 об.). О дружбе бия и царя доносили и европейские наблюдатели того времени (Дженкинсон 1937, с. 171, 173). «Правда во всем» Исмаила в отношениях с Россией проявлялась в полном прекращении ногайских набегов на «украйны», что в условиях Ливонской войны оказалось наиболее ценным для Москвы.
Но все это не означало слепой покорности бия. Начавшиеся в конце 1550-х годов налеты астраханских русских служилых людей на его улусы заставляли Исмаила угрожать разрывом шертных соглашений, если царь не уймет воевод (НКС, д. 5, л. 189, 189 об.). Впрочем, эти угрозы остались неосуществленными. Напротив, сотрудничество обрело новые, более тесные формы: ногайские войска стали присоединяться к русским в походах на Ливонию и Литву (см.: Трепавлов 19986). На Руси стали селиться мирзы-эмигранты.
Большая Ногайская Орда претерпела огромные лишения и разорение в годы второй Смуты и лишь к концу правления Исмаила стала оправляться от последствий конфликтов, эпидемий и великого голода. Дин-Ахмед б. Исмаил унаследовал ослабленную кочевую империю. По справедливому замечанию Э.Л. Дубмана и Ю.Н. Смирнова, нового бия заботили, главным образом, восстановление хоть в какой-то степени ее могущества и избегание ссор с грозным западным соседом (Самарская 1993, с. 37).
В России прекрасно представляли себе катастрофичность положения заволжских ногаев и не собирались упускать возможность усилить влияние на них. Из России в степь везли хлеб и ткани, помогая ее обитателям выжить в голодные времена. Тем более что теперь, когда степи к востоку от Яика попали в руки казахов и полуавтономных Шихмамаевичей, стратегическую важность для Больших Ногаев получило Волго-Яицкое междуречье, а тот, кто владел Волгой, становился гегемоном для них.
Волга принадлежала Московскому царству, и Иван IV имел все основания хвастаться, будто ему достаточно одной тысячи стрельцов для победы над кочевниками. По данному поводу русскому послу в Стамбуле предписывалось откровенно заявить султану (наказ от марта 1571 г.): «А как Тинехмату князю и иным нагаиским мирзам от государя нашего отступите? Государь наш… жалует их своим жалованьем, кормит и одевает их, и от недругов их ото всех обороняет. А толко от государя нашего отстати им, и Нагаискои Орде всей быта от государя нашего разаренои потому: толко государь наш пошлет хоти одну тысячу стрелцов с пищалми, а велит, их (ногаев. — В.Т.) отбив от Волги, вперед по Волге не кочевати, и нагаиские люди все в один час перемрут» (ТД, д. 2, л. 174–174 об.).
Сам царь Иван после смерти Дин-Ахмеда оценивал его правление в целом благосклонно («к нам… Тинехмат князь прямил и до своей смерти не отступил» — ИКС, д. 8. л. 190 об.), но помнил, что преемник Исмаила вовсе не стремился стать московской марионеткой и старался держаться более самостоятельно, нежели его покойный отец. «Были естя перед нами не во все годы прямы, — писал царь в 1578 г. Урусу б. Исмаилу. — А в ынои год людей своих с нашим недругом на наши украины пошлете, а в ынои год с Казыем (Гази б. Ураком, главой Малых Ногаев. — В.Т.) из братьев с его с азовскими людми на наши украины люди ваши придут. А в ынои год и вы прямо живете. А при отце вашем при Исмаиле князе во все годы ровна была правда его перед нами» (НКС, д. 8, л. 113).
Иван Васильевич имел основания для таких упреков. Дин-Ахмед начинал свое правление с заверений в дружелюбии. К этому, дескать, его обязывали, во-первых, отцовские заветы, во-вторых, «племянство» с царем — женитьба Ивана IV и бия на родных сестрах-черкешенках.
Однако вскоре наметилось явное изменение внешнеполитических ориентиров Больших Ногаев. В течение 1567 г. в Бахчисарай неоднократно прибывали посланцы их главы с предложениями антимосковского союза и планами совместных действий против России. Дин-Ахмед обосновывал это стремлением к сотрудничеству с мусульманскими государями, а не с христианским, а также откровенно объяснял меркантильные причины своей былой приверженности царю Ивану: «Дотолева есмя были наги и бесконны, и мы дружили царю и великому князю. А ныне… есмя конны и одены» (КК, д. 12, л. 343 об.; д. 13, л. 28 об., 57). Заволжская конница стала предпринимать набеги на русское пограничье и участвовала в нашествиях Девлет-Гирея на Москву в 1571 и 1572 гг.
В критической обстановке войны на три фронта (литовский, крымский, ногайский) Иван IV не собирался разворачивать долгую дипломатическую кампанию по умиротворению кочевников. При явном потворстве московского правительства волжские казаки начали настоящий террор против них.
Крымский хан тоже не склонен был считаться со своими новыми союзниками, которые интересовали его лишь во время походов. Каких-либо заметных трофеев и политических выгод от участия в крымско-русских конфликтах Дин-Ахмед не получил. Между ним и Девлет-Гиреем наступило охлаждение. Оставшись один на один с Иваном Грозным, бий вынужден был возобновить дружеские отношения с ним. «Вспамятовав отца своего Исмаилеву княжую с нами дружбу и правду, во всем том перед нами исправился» — так прокомментировал тот поворот Иван IV (ИКС, д. 10, л. 21). Перед смертью больной бий, так же как и его отец в свое время, завещал сыновьям и — главное — младшему брату и наследнику, нурадину Урусу, быть неотступными от русского государя. Нурадин в присутствии мирз поклялся исполнить его волю (НКС, д. 8, л. 210 об., 211).
Заняв престол в 1578 г., Урус сначала воздерживался от набегов сам и пытался удерживать мирз, не поддаваясь на уговоры крымцев. В шертной записи, составленной в 1581 г., он обещал соблюдать мирные отношения, не причинять вреда русским послам и купцам. Впервые после Исмаила русская сторона вновь брала на себя обязательства — на этот раз касательно совместной с ногаями борьбы против «воровских казаков» (НГ, д. 18, л. 1, 2).
Однако на Руси уже не оставалось иллюзий насчет миролюбия степняков. Несмотря на все успокоительные заявления Уруса, в нем видели потенциального противника. В январе 1580 г. церковный собор в своем приговоре причислил ногаев вместе с турками, крымцами, шведами и прочими к врагам, которые, «как дикие звери, надмились гордостно и хотят истребить православие» (цит. по: Соловьев 19896, с. 86, 87). Духовенство и бояре имели причины для столь резких оценок. Русский полоняник говорил московскому послу в Ногайской Орде летом 1580 г., что «хочет Урус князь выманити государеву казну с Москвы, что к нему государь посылает своего жалованья. А воевод бы астороханских опошлити (т. е. ввести в заблуждение. — В.Т.), что будто се он, Урус князь, государю прямит по старому» (НКС, д. 9, л. 157). Таким образом, лояльность бия получала объяснение как желание заполучить побольше от царя.
Для последнего, конечно, не было тайной подобное двуличие ногайского правителя. Главным же доводом в пользу неискренности Уруса стала его нараставшая год от года агрессивность. Уже в 1581 г. Иван IV упрекал его в ежегодном «кроворазлитье», производимом ногайскими отрядами вместе с крымцами и азовцами на Руси. «К нам пришлют Урус князь и все мирзы послов своих о добром деле о дружбе, а люди ваши в те поры… приходили воевать на наши украины, — укорял царь в грамоте мирзу Ураз-Мухаммеда б. Дин-Ахмеда. — И то которая правда — послав к нам послов своих о добром деле и о любви, после того, сложась с нашим недругом, воевать наши украины?!» (НКС, д. 10, л. 35 об.). Общее отношение правительства к ногаям выразил в 1577 г. гонец в Крым Е.Ржевский: «Где нагаи ни живут, туто лжут» (КК, д. 15, л. 24).
Позднее, в начале XVII в., бий Иштерек, вспоминая те времена, отмечал, что Урус «от турсково и от крымсково ни на один час не отставал», а сын Уруса, Джан-Арслан, и один из соратников, будущий нурадин Саид-Ахмед б. Мухаммед, постоянно обретались в Крыму, подговаривая хана и султана к походу на Астрахань; тех же мирз, что были настроены промосковски (детей Дин-Ахмеда), «Урус князь не любил, а хотел их побить» (Акты 1918, с. 131; НКС, 1604 г., д. 3, л. 159). Впрочем, Иштерек, похоже, сгущал краски, так как заметного стремления к коалиции с Большими Ногаями ни у османов, ни у Гиреев в 1580-х годах не наблюдалось. Урус во многом действовал против Москвы на свой страх и риск (см.: Новосельский 1948а, с. 33, 35).
Было бы неправильно, односторонне и неполно, приписывать фактический разрыв между Большими Ногаями и Россией только вероломству бия. Ногайская сторона объясняла свое отступничество коварством русских — подозрительностью и злокозненностью нового царя, Федора Ивановича, отказом астраханских воевод выдать ногаям литовских полоняников, которые ухитрились сбежать из улусов под защиту русских властей, недостаточным дипломатическим почетом (низким рангом послов из Москвы и малым размером жалованья) и т. п. (НКС, д. 10, л. 135 об.; 1586 г., д. 8, л. 8, 27, 28).