талба — смутьянов (в переводе М.Г. Сафаргалиева) или безумцев (в переводе Д. Девиза). Они сумели оттеснить от престола баринских и кунгратских беков во главе с Али-беком и якобы настроили хана Тохтамыша против Тимура (Йазди 1972, с. 386; Sami 1937, р. 78). Таким образом, мангытская знать активно проявила себя еще и в ханстве правого крыла Улуса Джучи, что, очевидно, объясняется в первую очередь происхождением Тохтамыша из восточных степей, откуда вышли и сами мангыты.
Рядом с Эдиге подле Тохтамышева трона находился его брат Иса[45]. Вполне резонно предположение М.Г. Сафаргалиева, что эти братья-мангыты и есть те «мангытские смутьяны», что перехватили влияние у баринско-кунгратской группировки (Сафаргалиев 1960, с. 145). Во всяком случае, Иса оставался с Тохтамышем в самые драматичные времена противостояния хана с грозным мавераннахрским завоевателем на протяжении 1387–1395 гг. (см.: Йазди 1972, с. 376, 402, 403, 455, 560, 569). А вот Эдиге решил в очередной раз сменить патрона. В 1389 г.[46] он объявился в Мавераннахре уже как противник Тохтамыша. Причины такого шага не совсем ясны. Поскольку мангыты заняли господствующее положение в ханской ставке, у них пока не было оснований быть недовольными ханом. Абу-л-Гази объясняет измену замыслом Эдиге возвести на трон внука Уруса, Тимур-Кутлуга (Aboul-Ghazi 1871, р. 162). Однако последний был всего лишь одним из множества Джучидов и не выделялся среди сонма прочих династов; едва ли интриги вокруг его фигуры могли подвигнуть беклербека на отъезд за пределы Улуса. Другое дело, что Тимур-Кутлуг, оказывается, тоже сбежал тогда к Тимуру, и именно там, в Мавераннахре, и родилась у Эдиге идея посадить молодого оглана[47] на джучидский престол.
Таким образом, Абу-л-Гази скорее всего умозрительно связал позднейшее воцарение Тимур-Кутлуга (1399 г.) с их совместным пребыванием в Мавераннахре. Ибн Арабшах объясняет размолвку охлаждением хана к своему бывшему любимцу, отчего тот стал опасаться за свою жизнь и счел за лучшее, не дожидаясь казни, уехать в Среднюю Азию £Ибн Арабшах 1887, с. 54; то же см.: Прошлое 1935, с. 86 (Дженнаби); Усманов М. 1972, с. 78 (Кадыр Али-бек)]. Сам Тохтамыш в письме к королю и великому князю Ягайле называл причину этого события заговором, который плели за его спиной «некоторые огланы и беки». Они-то, дескать, и снарядили Эдиге к Тимуру, «чтобы призвать его тайным образом» (Радлов 1888, с. 6). То, что хан представлял себя жертвой интриги, понятно, ведь это было оправданием разгрома Золотой Орды Тимуром в 1391 г. Но роль Эдиге в той ситуации объяснима, вероятно, только каким-то личным конфликтом между ним и Тохтамышем. В противном случае непонятно, почему его брат Иса оставался во дворце и никто из мангытов не последовал за Эдиге на юг.
Мангытский «смутьян» сопровождал своего нового покровителя в походе 1391 г. По одним сведениям, он был лишь проводником армии, по другим — активным участником военных действий против ордынцев (Ибн Арабшах 1887, с. 55–59; Йазди 1972, с. 436). Во время войны у него созрела очередная политическая комбинация. Когда Тимур возвращался из похода, Эдиге тайком послал гонца к своим родичам и соседям, равно как и ко всем племенам левого крыла, с приказанием, чтобы они, «оставив свою страну и покинув родину, отошли в такие места, добираться до которых тяжело и опасно, и при этом не задерживались бы на стоянках по два дня. В противном случае Тимур сможет догнать и разгромить их». Эли подчинились и откочевали в степную глушь. Дождавшись этого, Эдиге под благовидным предлогом уехал из ставки гурагана[48] в Дешт (Ибн Арабшах 1887, с. 59). Вместе с ним скрылся в степях и Тимур-Кутлуг, сказавшись одержимым идеей собирания наследственного удела, захваченного некогда Тохтамышем. Он сговорился с Эдиге и тоже решил не возвращаться к Тимуру, а поселиться подальше от него (Aboul-Ghazi 1871, р. 163, 164; краткие упоминания об этих событиях см. также: Йазди 1972, с. 462; Sami 1937, р. 14).
Думаю, не нужно однозначно воспринимать оставление мангытским беком Тимура как измену. В таком случае владыка Мавераннахра наверняка отобрал бы у сыновей Эдиге иранский город и округ Керман, врученный тому в качестве наместничества «с правом передачи наместничества по наследству». Напротив, Тадж ад-Дин ас-Салмани рассказывает, что сыновья Эдиге еще в 1408 г. (т. е. уже после смерти Тимура в 1405 г.) управляли Керманом и даже убили интриговавшего против них внука Тимура, мирзу Абу Бекра б. Миран-шаха. Имен этих наместников Салмани не называет (Салмани 1997, с. 90, 91, 98). Может быть, Эдиге не бежал из Мавераннахра, а привел, подобно Тимур-Кутлугу, какую-то уважительную причину и пообещал вернуться.
Авторы XV–XVI вв. застают эль мангытов, племя Эдиге, как и прочих будущих ногаев, между Яиком и Эмбой. Очевидно, это междуречье и оказалось теми самыми местами, «добираться до которых тяжело и опасно». Предосторожности Эдиге понятны: он опасался карательного похода за обман государя, но верно рассчитал, что Тимур не станет посылать рать на северо-запад, по маршруту похода 1391 г., где джучидские владения были уже разорены им и все мыслимые трофеи захвачены. Повторная экспедиция в опустошенный край казалась невероятной. Так и произошло. Гураган довольно спокойно перенес неожиданное исчезновение соратника, к тому же он был занят подготовкой к завоеванию Ирака. Эдиге, обретавшийся при дворе, наверняка был в курсе дальнейших воинственных планов Тимура и знал, что восточный Дешт в них более не фигурировал. Очутившись среди соплеменников, вне досягаемости армий Мавераннахра, Эдиге смог укрепиться в западноказахстанских степях и положить начало долговечному владению — Мангытскому юрту[49].
Скорее всего его послание было направлено в место компактного проживания мангытов — в северокавказские степи, которым предстояло стать одним из следующих объектов нападения среднеазиатского завоевателя, и Эдиге тоже мог знать об этом. Мангыты откочевали вовремя: в ходе нашествия в октябре 1395 г. ставка Тимура расположилась в низовьях Кубани, а зимовал гураган севернее Терека, на равнинах, прилегающих к Куме (Криштопа 1979, с. 138, 139), т. е. как раз в землях, только что оставленных мангытами. Повинуясь совету своего хитроумного предводителя, его соплеменникам пришлось переправиться через Волгу и уйти на восток (на западе и севере кочевали улусы Тохтамыша и его воинственных сыновей).
В таком случае становятся понятными обвинения отца Идегея, Кутлу-Кыя, адресованные хану Тохтамышу в татарском дастане «Идегей»: «Мой народ убавил ты, Дважды переходить Идиль (Волгу. — В.Т.) Мой народ заставил ты… В бестравные солончаки, В бурые глинистые пески Мой народ отправил ты» (Идегей 1990, с. 14). Действительно, если вспомнить обрисованные нами выше миграции восточных кипчаков, то их элям пришлось форсировать Волгу два раза — при переходе из Средней Азии через Казахстан в Крымский вилайет и оттуда через Северный Кавказ в Западный Казахстан. При этом Тохтамыш в самом деле заслуживал упреков, поскольку был и активным участником династических смут среди Джучидов, из-за которых происходили передвижения народа в степях, и инициатором войны с Тимуром. Второе переселение, из Крыма через Кавказ на Яик, отразилось в фольклоре каракалпаков, выделившихся из Ногайской Орды в конце XVI — начале XVII в. В 1945 г. Т.А. Жданко записала родословие каракалпакских родов бессары и бексиык, где говорится, будто предки их кочевали еще в Крыму, затем перешли Волгу, Яик, а еще позже обосновались в Туркестане (Жданко 1950, с. 128). Истоки некоторых каракалпакских племен, по их преданиям, прослеживаются и на Северном Кавказе, откуда их предки ушли-де на Яик (Толстова, Утемисов 1963а, с. 46–50; Толстова, Утемисов 19636, с. 59–65).
В степях Западного Казахстана эли, подчинявшиеся Эдиге и Тимур-Кутлугу, остались в стороне от второго страшного нашествия чагатаев на Золотую Орду 1395–1396 гг. С 1391 г. и до тех пор о них ничего не было слышно. Около 1396 г.[50] Тимур направил мангытскому предводителю примирительное письмо, но тот отверг возможность возобновления сотрудничества (Клавихо 1990, с. 144).
В последние годы XIV в. на территории Улуса Джучи сформировались по крайней мере четыре автономных владения: в Сарае сидел ставленник Тимура Куйручак; в низовьях Волги, в Хаджи-Тархане, закрепился Тимур-Кутлуг; разгромленный Тохтамыш засел в Крыму; наконец, за Яиком обосновался Эдиге со своими мангытами (Сафаргалиев 1960, с. 174–176).
Намеченный нами путь движения мангытов по Дешт-и Кипчаку не следует представлять в виде поголовного и единодушного предприятия. Части эля могли откалываться от основного массива и селиться самостоятельно или присоединяться к другим владениям. Выше приводились некоторые фольклорные отголоски о миграциях будущих ногаев на северную окраину степей — в Среднее Поволжье, Прикамье, Башкирию. Можно добавить, что, по местным сказаниям, одно из мест расселения рода Эдиге находилось на берегах реки Вятки. В тех местах рассказывают о сыне Эдиге, Габделькотдусе[51], и о Сююмбике — дочери Юсуфа, праправнука Эдиге (Ахметзянов М. 1995, с. 51). Несомненной представляется перекочевка кипчакских элей в земли башкир, хотя установление там мангыто-ногайской гегемонии произошло через столетие— в последней четверти XV в. (Трепавлов 1996, с. 3; Трепавлов 1997в, с. 12, 16, 17). Заметим при этом, что и до массового притока мигрантов из Заволжья отдельные подразделения племени, очевидно, кочевали по Волге. По Мунису, мангыт Сонкор-мирза, проживавший как раз на Волге, в конце ХIII в. помогал хану Тохте в разгроме беклербека Ногая (Bregel 1982, р. 368).