Белек-Пулад б. Хаджи-Мухаммед, 1551 г.: «Белек Булат мирза христьянскому государю Белому царю много много поклон… В той земле он ("Белый царь". — В.Т.) сказываетца Чингисовым прямым сыном (т. е. потомком. — В.Т.) и прямым государем царем называетца. А в сеи земле яз Идигеевым сыном зовуся… Брат мои Дервиш царь к Чингимову сыну Белому царю, православному государю и жалостливому государю Белому князю в ноги ево пасти идем».
Арслан б. Хаджи-Мухаммед, 1552 г.: «Ты Чинников сын (т. е. Чингисов потомок. — В.Т.), а я Кошумов сын, и ныне б нам меж себя не дружбу оставите» (ИКС, д. 4, л. 90 об.–91, 126).
Престиж Ивана IV неизмеримо вырос после завоевания им Казани и Астрахани. Ногаи прямо утверждали, что всегда «те оба Юрты бывали за великими цари», и, стало быть, присоединив их, став «царем Казанским, царем Астраханским», московский государь «свыше отца своего учинился» — превратился в истинно великого монарха. Теперь с еще большим основанием его могли причислять к наследникам и преемникам Чингисхана: «Великого Цингиз царев прямой род счастливой государь еси… Похошь пожаловати — пожалуешь, а не похошь пожаловати — не пожалуешь» (НКС, д. 6, л. 224; д. 10, л. 87 об.), что означало признание абсолютной легитимности его управления бывшей поволжской территорией Золотой Орды[424].
С конца 1540-х годов на второе место по влиянию, могуществу и должности после бия Юсуфа в Ногайской Орде выдвинулся нурадин Исмаил[425]. Он чувствовал себя настолько влиятельным и авторитетным, что весной 1553 г. обратился к недавнему покорителю Казани как «к брату моему Белому царю», уравнивая того с собой (НКС, д. 4, л. 167). Затем, поразмыслив, решил еще больше возвысить себя. «Яз тебе леты старее, а ты сына моего моложе, — рассуждал Исмаил в грамоте, привезенной в Москву в октябре того же года. — И ты мне буди сын. Как будет годно отечеству и сыновству, учнем и делати» (НКС, д. 4, л. 198). Такого же взгляда он придерживался и после своего «вокняжения» в конце 1554 г., несмотря на то что Россия в его интригах выступала как тыл и, может быть, инициатор. Послания, адресованные «сыну моему Белому царю», шли в русскую столицу на протяжении 1555 и 1556 гг. Убежденные в превосходстве своего предводителя, сыновья и племянники Исмаила трактовали себя как братья царя Ивана (НКС, д. 4, л. 247 об., 303, 306, 307, 307 об., 353, 361, 362 об.).
Подобные притязания на старшинство встречали в Москве с раздражением и недоумением. Иван Васильевич не желал видеть в Исмаиле ни отца, ни брата, потому что не считал того ровней себе. Гонцам и послам за Волгу предписывалось не заключать никаких соглашений, если ногайская сторона будет настаивать на категориях отцовства (для себя), сыновства (для царя) или даже хотя бы братства. Бию же втолковывали, что то «слова невежливые… нашему государству бесчестны и к дружбе не пристоят… И ты б вперед безделных слов не писал» (НКС, д. 4, л. 219, 278, 325, 367, 367 об.).
Как видим, русское правительство не находило в данном формальном аспекте оснований для ссоры и разрыва отношений, пытаясь лишь убедить Исмаила в смирении амбиций. Более других преуспел в этом посол Е. Мальцов, отъехавший в Ногайскую Орду в апреле 1558 г. Он уговорил бия обращаться к Ивану IV государь. Мальцова поддержали ногайские послы, вернувшиеся с ним из Москвы: «Не соромся… князь Смайл, пиши государем. Немцы… посилнее тебя, да все… у них государь городы поймал» (в начавшейся недавно Ливонской кампании). Исмаил согласился, о чем Мальцов удовлетворенно доложил в сентябре (НКС, д. 5, л. 86).
Но до конца жизни (1563 г.) бий, отказавшись от своего отечества по отношению к царю, все-таки продолжал писаться братом и другом. Царь уже не обращал на это внимания. Подхватили подобное обращение и мирзы-племянники. Лишь воинственный и заносчивый Урус б. Исмаил продолжал называть Исмаила в грамотах царевым отцом, а себя — младшим братом Ивана IV (НКС, д. 5, л. 122, 129, 129 об., 165 об., 171, 190; д. 6, л. 16 об.).
Случалось именовать царя братом и следующему бию, Дин-Ахмеду б. Исмаилу. Царь по-прежнему не возражал и даже подчеркивал свое родство с бием («племянство»): они женились на родных сестрах. Вместе с тем Дин-Ахмед, понимая свою неравнозначность сильному христианскому монарху, считал для себя более уместным пребывать в братстве не с ним, а с царевичем Иваном Ивановичем: «Брату моему Ивану царевичу от Тинахмата князя поклон. Отцу твоему великому князю Белому царю в версту был отец мои [Исмаил] князь, а ты был мне в версту» (ИКС, д. 6, л. 61 об., 74 об.; д. 7, л. 47 об.).
При бие Урусе ослабевшая Орда уже не могла претендовать на признание какого-либо равноправия со стороны Москвы. В переписке с мирзами все чаще появляется понятие холоп по отношению к ногаям. Посольский приказ не стеснялся адресоваться так и к бию Ураз-Мухаммеду. Тот с трудом переносил это унижение, тем более что крымский хан называл его, в соответствии со статусом, своим другом и слугой (карачи). «Жить… мне от московского немочно… — делился бий с Гази-Гиреем в 1596 г. — Называет… нас себе холопом. И нам… по прежнему с тобою (ханом. — В.Т.) быть в дружбе» (КК, д. 21, л. 670–670 об.).
При Иштереке, посаженном на «княженье» по воле Бориса Годунова, таких претензий уже почти не возникало. Правительство считало, что раз новый бий стал таковым на основании царского указа, то и чтить его высоко, как независимого правителя, не следует. Астраханским воеводам предписывалось устраивать ему встречу не по высшему разряду, «и тем бы в нем вперед во всяких государевых делех высокие меры не учинить» (Акты 1918, с. 93; НКС, 1604 г., д. 3, л. 29). Иштерек подчинился воеводам, не настаивая на повышении статуса.
Разорвав с Москвой во время русской Смуты, он попытался было обрести самостоятельность, но затем вернулся «под высокую руку». После этого он лишь однажды осмелился заявить царским наместникам: «Вашему государю никто таков друг не был, как я», на что получил от них жесткий отпор: «Холоп николи государю другом не пишетца — всегда холопом!.. Ты, Иштерек князь, з братьею и з детми, и с племянники шертовали государю нашему… что вам быти под государевою царскою высокою рукою в прямом холопстве… А на княженье тебя… на нагаискую Орду пожаловал… государь наш… Борис Федорович… и ты б, Иштерек князь, вперед так не писал» (НКС, 1616 г., д. 2, л. 6–7). И Иштерек в самом деле не писал, но рекомендовался в посланиях (уже челобитных!) к царю как «холоп твой и карачей» (НКС, 1615 г., д. 4, л. 25; 1617 г., д. 2, л. 14).
Таким образом, на протяжении XV — начала XVII в. происходило постепенное снижение статуса ногайских правителей по отношению к русским монархам: от отца к брату и другу и далее к холопу, т. е. от старшинства к равноправию и далее меньшинству. Этот регресс служит необходимой иллюстрацией при разборе вопроса о степени и характере зависимости Ногайской Орды от России.
Историографическое состояние данного вопроса весьма запутанно. В литературе царит разноголосица по поводу сроков, терминологии и обстоятельств установления зависимости ногаев от Русского государства. Несомненным достижением историков следует признать разработку объективных факторов этого процесса. По мнению А.Н. Усманова, после падения Казани и Астрахани, а также экономической катастрофы и смуты середины XVI в. у Ногайской Орды не осталось условий для самостоятельного существования, возникла неумолимая необходимость выбора между турецко-крымской и российской ориентацией; бий Исмаил остановился на последней (Усманов А. 1982, с. 124, 125). Такой выбор, считают Р.Г. Кузеев и Б.Х. Юлдашбаев, проистекал не столько из усилий искусной московской дипломатии, сколько из возросшей мощи России, «столкновение с вооруженными силами которой ничего хорошего не сулило» ногаям (Кузеев, Юлдашбаев 1957, с. 52, 53).
Ш. Лемерсье-Келькеже расценивает «привлечение» (cooptation) ногаев на свою сторону как решающий успех Москвы. Оно «явилось результатом редкой комбинации экономической и брачной стратегии, уникального, предельно удачного случая в мусульманской политике России» (перемещение рынка основного сбыта заволжских лошадей из Стамбула в Москву; привязка Орды к обширному русскому импорту; женитьба Ивана IV и бия Дин-Ахмеда на кабардинках, сестрах-Темрюковнах) (North 1992, р. 22, 23).
Большую помощь при исследовании вопроса о степени зависимости Ногайской Орды от Московского царства оказывают разработки критериев подданства, определенные, в частности, А.А. Преображенским и Б.-А.Б. Кочекаевым.
А.А. Преображенский анализировал эту проблему на материалах истории Северо-Западной Сибири, Обдорского и Кондинского княжеств XVI–XVII вв. По его заключению, русские государи считали территории подвластными себе, если, во-первых, те упоминались в большом царском титуле; во-вторых, их население выплачивало дань, определенную царской грамотой; в-третьих, исполняло «службу», т. е. отправлялось на войну по приказу из Москвы (Преображенский 1972, с. 45).
Б.-А.Б. Кочекаев определял меру зависимости Ногайской Орды по ряду аналогичных и иных параметров: Иван IV (и, добавим, никакой другой российский монарх) никогда не титуловался ногайским царем или князем; ногаи никогда не платили дань ему — напротив, из Москвы мирзам шли поминки, затем жалованье; связи с ними осуществлялись через Посольский приказ, из Большой Ногайской Орды в русскую столицу направлялись официальные посольства (Кочекаев 1969а, с. 58, 59; Кочекаев 1988, с. 97, 98).