На самом же деле впервые после 1557 г. готовность пребывать «в твоей воли и в холопстве» выразили в 1578 г. дети Дин-Ахмеда, Ураз-Мухаммед и Дин-Мухаммед (НКС, д. 8, л. 379), которые только что похоронили отца и собирали силы для борьбы с новым бием, У русом. Однако само по себе холопство (куллук[428]) не означало принятия каких-то обязательств. Ведь еще в 1508 г. мирза Мамай б. Муса предлагал военный союз Ивану III на условии, что тот будет рассматривать его как своего холопа и брата (Посольская 1984, с. 82). Ясно, что в первые годы XVI в. набирающая силы мангытская держава не помышляла о подданстве «неверному» московитянину. О сближении русской и ногайской трактовок холопства можно говорить, очевидно, лишь с начала 1630-х годов, когда в грамотах степных вельмож появились характерные для русских подданных уничижительные формы имен: «мурзишка», «князь Канайка» и т. п. (см., например: НКС, 1630 г., д. 3, л. 42; 1631 г., д. 1, л. 69).
После распада Ногайской Орды о шертях, когда-то заключенных ее прошлыми правителями, ногаи уже и не вспоминали. Всякий раз вопрос о подданстве России поднимался словно впервые. Показательна в этом отношении реакция мирз, кочевавших в Причерноморье, на Переяславскую раду 1654 г. Узнав об условиях присоединения Украины к России, они уже через месяц после Рады обратились к царю через Богдана Хмельницкого: «Пожаловал… ты, государь, велел… черкас (т. е. украинцев. — В.Т.)… под свою государеву высокую руку принять, и крест… тебе, государю, они, черкасы, целовали. И они… мирзы, с своими улусами тако ж хотят быть под твоею государевою высокою рукою в холопстве» (АМГ, т. 2, с. 365). Алексею Михайловичу было тогда не до ногаев, и очередного холопства не получилось. Но ясно, что ни царь, ни мирзы не считали остатки Ногайской Орды входящими в состав Московского государства.
Отличало ногаев от россиян и взятие заложников, что не практиковалось в отношениях с населением внутри страны. Правительство не желало отказываться от аманатства, т. е. не желало признавать кочевников россиянами. Это понимал кековат Джан-Мухаммед, когда настаивал: «И будет, государь, пожалуешь меня, холопа своего, назовешь прямым холопом (т. е. своим законным подданным. — В.Т.), и тебе бы, государь, пожаловать нас — в омонаты из нас в Астарахань имати не велеть» (ИКС, 1586 г., д. 3, л. 2). Но царь не «пожаловал», и взятие аманатов продолжалось. Ведь это было одним из немногих средств воздействия на ногаев.
Из-за неподсудности российским законам и неподчиненности воеводам правительство не могло применять к ногаям те средства насильственного воздействия, которые оно использовало против непокорных русских подданных. Помимо взятия заложников в Астрахань и Терский городок правительство могло грозить биям и мирзам лишением жалованья и небесными карами («Божий огненный меч убьет»), «наводить» на них волжских и донских казаков, задерживать в Москве ногайских послов и уменьшать им содержание. Лишь в XVII в. астраханские воеводы изредка сажали в свою тюрьму некоторых степных сановников, но обычно они содержались на Закладном дворе и в общем контексте ногайско-русских отношений рассматривались все-таки как аманаты, а не как преступники против монарха.
Вопрос о степени зависимости Ногайской Орды от Московского царства решается, видимо, следующим образом. До конца XVI в. обе стороны являлись союзницами, хотя начиная с середины 1550-х годов ногайская сторона стала расцениваться как младший партнер. С 1600 г. наступает несомненная вассальная зависимость бия Больших Ногаев от царя, поскольку глава Орды становился таковым по царскому указу и по разработанному русскими властями церемониалу. Более того, Иштерек и мирзы шертовали кроме прочего на том, что и «вперед князьям нагаиским садитесь на княженье, и кому быта нурадынством — по государеву… жалованью и повеленью в царского величества отчине Асторохани. А мимо царского величества жалованья и повеленья самим нам по своей воле на княженье и на нурадынство не выбирати и не сажати» (Акты 1914, с. 108; НКС, 1604 г., д. 1, л. 11).
Вместе с тем было бы неверно распространять эти нормы отношений на всю Ногайскую Орду (многие ее улусы тогда уже не подчинялись бию) и на весь последующий период. Со смертью каждого бия и царя шарт-наме требовали обновления, не говоря уже о периодических случаях нарушения и разрыва договоров. Но даже присутствие в подобных соглашениях явных признаков вассалитета и протектората (ограничение внешних сношений) не позволяет считать ногаев жителями Российского государства: с собственными воеводами и наместниками цари договоров не заключали.
Нарастание признаков зависимости на протяжении первой трети XVII в. и приближение смысла понятия холопство к общерусскому стандарту подданства позволяют заключить, что в конце истории Ногайской Орды между нею и Москвой установились отношения вассалитета с элементами протектората[429]. В целом же в течение второй половины XVI — первых десятилетий XVII в. намечалась тенденция к постепенному вхождению Орды Больших Ногаев в состав России, но крах ногайской державы не позволил завершиться этому процессу.
В заключение нашего очерка отметим, что долгие и тесные связи с ногаями не могли не порождать и личные, человеческие контакты. Единственным своим другом называл царя Ивана бий Исмаил; а тот, в свою очередь, по мнению В.М. Жирмунского, лично заботился о бие и его семье (Жирмунский 1974, с. 482). Неформальные нотки начинали звучать, когда приходили вести о кончине верховных правителей. Мирза Мамай б. Муса утешал малолетнего Ивана IV после смерти Василия Ивановича: «Смерть ни от тебя, ни от меня сстала, от праотца нашего Адама и от праматери нашие Евги так ся сстала. Отци умирают, а дети ся на юртех оставают. И ныне мы брата своего, великого князя, отшествие оплакуем» (Посольские 1995, с. 97)[430]. После смерти Дин-Ахмеда царь направил посольство к его женам и детям «в их печали утешити», а старшему сыну покойного, Ураз-Мухаммеду, написал: «То судом Божьим осталось, и вы б, по себе розсудя, конечно не скорблялись. Смерть не от Бога не живет» (т. е. не бывает без Божией воли). Тронутый таким участием, мирза отвечал Ивану Васильевичу: «И толко ты здоров будешь, ино у нас, у девяти его (Дин-Ахмеда. — В.Т.) сынов, отец наш кабы и не умирал» (НКС, д. 8, л. 190, 202 об., 247 об., 248).
Ногайский компонент в истории и цивилизации Евразии(вместо Заключения)
В истории некоторых народов Евразии существовал так называемый ногайский период. В качестве научного термина это понятие фигурирует в историографии башкир и каракалпаков; фольклорные памятники казахов и киргизов также связывают «героический век» с эпохой господства ногаев (ногайлы). Данное терминологическое явление служит отголоском событий XV–XVII вв., когда средневековый народ ногаев и его политическое образование Ногайская Орда занимали территорию степного пояса Восточной Европы и Казахстана. С Ногайской Ордой и выходцами из нее соприкасались и отчасти ассимилировались предки казахов и киргизов, татар казанских и крымских, сибирских и астраханских, башкир и каракалпаков, туркмен и калмыков, донских и уральских казаков, а также многих народов Северного Кавказа. Влияние ногаев на соседей можно свести к трем аспектам — политическому, этническому и культурному.
Ногайская держава доминировала и являлась одним из безусловных гегемонов Восточной Евразии сравнительно непродолжительный срок — в конце XV и первой половине XVI в. Однако ее политическое воздействие на соседей началось раньше и продолжалось после этого периода. Влияние ощущалось прежде всего в татарских ханствах — таких же, как Ногайская Орда, наследниках и «осколках» Золотой Орды. «Эдигу уругу мангыты», правящий клан ногаев, занимали ведущее положение среди золотоордынской нечингисидской знати в XV в. Поэтому, когда государство Джучидов распалось, потомки мангытского беклербека Эдиге тоже заняли посты беклербеков в наследных Юртах. Правда, в Крыму и Казани эта должность существовала лишь формально, но в Большой Орде и иногда в Астрахани мангытский беклербек являлся действительным соправителем монарха (см. главы 3, 4, 5).
После разгрома крымцами Большой Орды в начале XVI в. большая часть живших там мангытов переселилась в крымские владения, заняв кочевья между Перекопом и Днепром (см. главу 4). Основная же масса мангытов и ассоциированных с ними племен-элей (т. е. ногаи) сконцентрировалась в междуречье Волги-Яика-Эмбы и образовала Ногайскую Орду. Отношения новой державы с крымскими ханами-Гиреями складывались непростые, часто враждебные. Тем не менее нередки были переходы ногайских улусов из-за Волги на Крымскую сторону. Эти миграции увеличивали число ногаев в государстве Гиреев. К середине XVI в. клан Мангыт (Мансур-улы) стал одним из четырех знатнейших и наиболее влиятельных в Крыму; в конце того же столетия конница ханства состояла уже в основном из ногаев. В 1570-х годах там была учреждена заимствованная из Ногайской Орды должность нурадина — второго после калги наследника престола (в крымской интерпретации).
Близкое соседство позволяло ногаям влиять на внутреннее положение Казанского, Астраханского и Сибирского юртов, сажать на троны своих ставленников. По некоторым источникам, эти государства были обязаны отчислять определенные платежи правителям Ногайской Орды. Еще более непосредственному и интенсивному воздействию южных кочевников подвергались башкирские племена — подданные мангытских биев.
Восточными соседями Ногайской Орды были Казахское ханство и ханства Средней Азии. Отношения ногаев с казахскими династами тоже развивались сложно, между ними случались жестокие войны. В первой четверти XVI в. хан Касим завоевал все степи за Волгой, но во второй четверти произошла ногайская «реконкиста», и Казахское ханство превратилось в вассала ногаев. Узбекские же государства служили главным образом приютом для беженцев из ногайской державы — биев и мирз, потерпевших неудачу в междоусобной борьбе.