В.Т.) год ровно тысеча сорок семь лет» (НГ, д. 32, л. 16). Стало быть, начало рода отсчитывалось с 591 г.
Едва ли следует безоговорочно доверять эпосу и приписывать разработку идеологической концепции воинственному интригану Нур ад-Дину, как это делал М.Г. Сафаргалиев (Сафаргалиев 1960, с. 228, 229)[74]. Гораздо более правомерно отнести это ко времени и даже персоне Эдиге, который столкнулся с необходимостью узаконивания своей власти в державе Джучидов, своего господства над Джучидами. Не принадлежа к династической аристократии, беклербек вынужден был искать доводы в пользу своих преимуществ перед ней, а доказывать происхождение от халифа тысячелетней давности легче, чем претендовать на родство с Чингисханом[75]. Однако объявить себя потомком первого халифа было недостаточно для всеобщего признания. Требовалось, во-первых, сделать фигуру Абу Бекра значимой для массы населения Золотой Орды; во-вторых, превратить генеалогическую легенду в орудие сплочения народа вокруг беклербека. Этим целям способствовала активная мусульманизация кипчакского населения, которую Эдиге развернул на подвластных землях[76].
Другим важным средством освящения гегемонии мангытского вождя стала эпизация его облика. Уже в первые десятилетия после смерти Эдиге его личность и биография стали обрастать легендарными подробностями (это заметно уже у Ибн Арабшаха — Жирмунский 1974, с. 377, 378). Эпический ореол основателя мангыто-ногайской бийской династии бросал отсвет и на его потомков. Начал формироваться знаменитый эпический цикл о сорока богатырях. По справедливому мнению Д. Девиза, он воплощал в себе «взгляд на единство, сплоченность и легитимность Ногайской Орды» (DeWeese 1994, р. 518–519).
Мы уже указывали, что мангыты пробились к золотоордынскому трону, оттеснив кунгратов во главе с беклербеком Али. Ибн Арабшах, очевидно слышавший о доминировании кунгратов при дворе, уже после этого переворота причислил Эдиге к ним (Ибн Арабшах 1887, с. 54). Оба племени оказались тесно связаны друг с другом в истории Джучидского государства. А. Вамбери писал о мангытах: «Наряду с кунгратами, они были самые знаменитые родом и храбрейшие между всеми тюркскими племенами, почему Шейбан Мухаммед-хан при своем появлении держал часть их у себя на жалованьи» (Вамбери 1873, с. 116).
Своеобразное партнерство мангытов и кунгратов отразилось в каракалпакском фольклоре. Знаменитый сказитель Бердах в сочинении «Шежире» приводит следующую легенду. Юрт каракалпаков распался из-за усобиц. Для его спасения они решили пригласить Шынгыза (Чингисхана). Представители сорока племенных общин-элей разыскали его и собрались привезти в Каракалпакский юрт на арбе. При строительстве арбы «Хонграт нашел одну оглоблю, Мангыт нашел одну оглоблю. Все остальные деревянные части было поручено найти другим» элям (Жданко 1950, с. 80). Данный сюжет изложен в контексте рассказа информатора о том, что каракалпакский народ делится на два объединения-арыся (букв. «оглобли»).
Образ оглобли как скрепляющей конструкции государства-улуса давно знаком евразийским кочевникам. Известен разговор Чингисхана с его антагонистом Джамухой, когда того, разгромленного, привели к хану. Чингис предложил: «Давай помогать друг другу. Хочу тебя сделать второй оглоблей…» (Сокровенное 1990, с. 169; History 1990, р. 107). Джамухе предлагалось сотрудничество и, может быть, соправительство, и оглобля служила наиболее ярким символом неразрывной совместной деятельности. Такими же «оглоблями», в представлении каракалпаков, являлись в прошлом мангыты и кунграты Дешт-и Кипчака. И недаром хронист Кунгратской династии Хивы Мунис причислил к кунгратам некоторых несомненно мангытских предводителей, чтобы обосновать историческое величие рода своих государей (Bregel 1982).
Сестра Эдиге вышла замуж за хана левого крыла Тимур-Мелика б. У руса, а хан Тимур-Кутлуг б. Тимур-Мелик, следовательно, доводился племянником беклербеку. Эта родственная связь сохранялась в памяти ногайских мирз до середины XVI в., когда сыновья Юсуфа б. Мусы, Юнус и Али, писали в Москву: «А изначала в братстве есмя с государи своими, с Темир Кутлуевыми царевыми детми» (ИКС, д. 4, л. 44–44 об.). Данное утверждение высказано ими для обоснования их неприятия другой линии Джучидов — «Азигиреевых царевых детей», т. е. крымских ханов-Гиреев (ИКС, д. 4, л. 44). Казалось бы, преданность астраханской династии, потомкам Тимур-Кутлуга, логично выводится из прежнего соправительства Тимур-Кутлуга и Эдиге. Но мангытская знать испытывала подобные чувства не только к «Темир Кутлуевым царевым детям». В октябре 1490 г. марионеточный хан-Шибанид Аминек написал Ивану III: «Великого князя дети (т. е. потомки улуг бека Эдиге. — В.Т.) Апас князь, Муса, Ямгурчеи мырза и их дети и братиа царем мя себе держат. С мангыты из старины братья и товарищи есмя. Ямгурчеевы дети — мои дети стоят» (Посольская 1984, с. 33).
Тесный и постоянный контакт с монархами позволил мангытской аристократии узурпировать право выбора кандидатур на ханствование. Концентрированное выражение этой прерогативы содержится в решении мангытского курултая (съезда знати) по поводу возможного возведения на престол Мухаммеда Шейбани в 1470-х годах: «С древних времен до настоящего времени каждый хан, которого провозглашали эмиры мангытов, предоставлял эмирам мангытов волю в государстве» (Бинаи 1969, с. 104).
Глава 3.Ногаи в ханствах Шибанидов
Русские и восточные источники исчисляют количество сыновей Эдиге десятками. Соловецкий список «Казанского летописца» упоминает «семьдесят сынов от тридцати жен»; список Румянцевского музея того же сочинения — «тридцать сынов от девяти жен» (История 1903, с. 15, 213; см. также: Лызлов 1787, с. 63). Ибн Арабшах пишет, будто у знаменитого беклербека «имелось около двадцати сыновей, и все они являлись могущественными государями» (Ибн Арабшах 1887, с. 63). Сам Эдиге в одноименном караногайском дастане говорит о восемнадцати «мирзах-сыновьях моих» (Ногайдынъ 1991, с. 46). Официальные московские родословцы XVII в. знают из них только «Мурадин мурзу да Мансыря князя» (см., например: РГБ, ф. 256, д. 349, л. 278; Родословная 1851, с. 130), т. е. Нур ад-Дина и Мансура. Кадыр Али-бек кроме этих двоих («Нур ад-Дин-мирзы» и «Мансур-бека») называет Касим-мирзу, Саид-Али-мирзу, Киквата, Гази и Науруза (Усманов М. 1972, с. 83). Абд ар-Раззак Самарканди при изложении подробностей отъезда Эдиге в Хорезм после ссоры с ханом Тимуром в 1411 г. упоминает Султан-Махмуда, который находился при отце, и наместника Хорезма Мубарек-Шаха (Самарканди 1969, с. 180–182). В обнаруженной М.И. Ахметзяновым татарской рукописи Абдуллы Ушмави «Югары Ушмы авылы тарихи» сказано, будто на реке Нукрат некогда разразился бой между русскими войсками и Эдиге с его сыном Котышем (Ахметзянов М. 1993, с. 153). Последнее имя — явно татаризированный вариант какого-то тюркского или мусульманского имени (Кутлуг? Кутб ад-Дин?).
В предыдущих главах приводились лаконичные данные и о некоторых других Едигеевичах. В любом случае имен всех их по разным источникам набирается не больше десятка. Степень взаимного старшинства их неизвестна, но если довериться русским родословцам и Кадыр Али-беку, то получается, что первенцем был Нур ад-Дин. Это в целом подтверждается запечатленным в эпосе тесным сотрудничеством его с отцом.
Хотя славу и власть в Джучиевом улусе «делателю королей» принесла опора на мангытов и многоплеменный сонм прочих кипчаков, все же передать свои достижения он намеревался, надо полагать, прежде всего сыновьям. Создавалась почва для выделения потомства Эдиге из общей массы мангытского эля. Признаки этого проявились уже при жизни первых поколений Едигеевичей. При описании сражения Мухаммеда Шейбани с моголами в 1503 г. Мухаммед-Салих в перечне элей и полководцев называет «Эд(и)гу уругу мангыт», т. е. мангытов рода Эдиге, во главе с Хаджи-Гази (Салих 1908, с. 137). Сходное понятие есть в грамоте мирзы Ханбая б. Исмаила Ивану IV (1579 г.), где он обещает доносить на своих сородичей: «А которые Елдегеевы дети (в оригинале, вероятно, «Идигу улы». — В.Т.) учнут тебе на Яше какое лихо делати, и яз, сведав про то, тебе ведомо учиню» (ИКС, д. 9, л. 9.7). Однако осознание единства по происхождению не препятствовало появлению градации различных ветвей огромного клана. В Мангытском юрте у власти утвердилось потомство Нур ад-Дина, в Большой Орде и позднее в Крыму закрепилась линия Мансура (вот чем объясняется учет только этих сыновей Эдиге в русских родословцах). Внуки и правнуки прочих сыновей прибивались к этим двум ветвям рода, и их принадлежность к общему корпусу «Эдигу уругу мангытов» не забывалась. В 1578 г. бий Ногайской Орды (т. е. Нурадинович) Урус просил у царя Ивана Васильевича: «Идигееве ж княжово роду Наурузов княжой сын (т. е. потомок. — В.Т.) Арыслан мырза, и его б еси пожаловал» (ИКС, д. 8, л. 239)[77].
Вообще представление о родстве и старшинстве у средневековых кипчаков — в том числе у ногаев и у главенствовавших среди них мангытов — было абсолютно традиционным для этой части кочевого мира. Титул (в нашем случае — бекство, бийство) переходил, как правило, от умершего носителя его к следующему брату. Третий и более младшие братья уже не имели положения и прав двух первых (Сыроечковский 1940, с. 34, 35). Помимо общетюркского кардаш у ногаев практиковалось обращение младшего брата к старшему ага, агашим, агав и т. п., старшего к младшему — ини (что тоже имеет древнетюркские корни). Дядя по отцу также именовался ага. Дети братьев находились друг с другом в отношениях ага-ини. Родственники до третьего колена включительно и иногда дальше считались близкими — «братьями, р