А Агыш князь мои слуга. А сю сторону черкасы и Тюмень мои ж, а король — холоп мои, а волохи — то мои путники и стадники» (КК, д. 6, л. 8 об.–9). Часть этого списка — несомненное бахвальство. Но присутствие в нем ногаев не совсем безосновательно. Хотя и писал Саадет-Гирей: «На своего недруга на нагаев борзо хочю идти» (КК, д. 6, л. 8 об.), но ниже оговаривался об Агише как своем слуге. Дело в том, что в Ногайской Орде начинался очередной раскол. Ее правители на османские «грозы» не смотрели не только из-за уверенности в своих силах, но и потому, что были отвлечены внутренними делами. Недавние соратники Мамай и Агиш начали распрю друг с другом.
Какими бы бурными ни казались внутренние раздоры, именно в те годы держава ногаев начала приобретать авторитет и могущество, поставившие ее в один ряд с сильнейшими татарскими Юртами. Уже в 1525 г. Павел Иовий отметил, что ногаи «имеют ныне наивысшее значение по своему богатству и воинской славе» (Иовий 1908, с. 258). Период 1520-х — начала 1530-х годов опущен в перечнях биев, уже цитированных нами выше. Кадыр Али-бек отмечает, что «после Хасан-бека был Шидак-бек, сын Мусы-бека» (Кадыр Алибек 1854, с. 155). Шейх-Мамай в грамоте 1548 г. называет своими предшественниками Ваккаса, Мусу, Шейх-Мухаммеда и Саид-Ахмеда (Шейдяка) (Посольские 1995, с. 245). Последний «вокняжился» в начале 1530-х годов (см. главу 5 нашей книги), следовательно, события полутора предыдущих десятилетий, когда происходила первая Смута, фактически игнорировались ногайской аристократией. М.Г. Сафаргалиев усмотрел основное содержание той эпохи ногайской истории в восстании Мамая и прочих мирз против Агиша, который стал бием после смерти Шейх-Мухаммеда не по старшинству — значит, не по праву (Сафаргалиев 1938, с. 83). Но в русских посольских канцеляриях период 7031–7042 (1522/23–1532/33) гг. обозначали как время «при великом князе Василии Ивановиче, как был на Нагайскай Орде во княжое место Мамай мурза» (Описи 1960, с. 106). Стало быть, бий Агиш не учитывался вовсе. В сохранившихся Ногайских делах данный период также не отражен.
В отличие от официальных документов фольклорные произведения политически более нейтральны (хотя гораздо менее информативны) и поэтому запечатлели всех ярких деятелей, независимо от их принадлежности к противоборствующим лагерям. Башкирская легенда среди сорока ногайских батыров последовательно называет вслед за Эдиге (Идукаем), Нур ад-Дином (Мурадымом), Мусой и Ямгурчи (Ямгырсы) еще и Мамай-хана с Агиш-батыром. «Так и шло от поколения к поколению», — говорит сказитель (Башкирское 1987, с. 187), показывая тем самым, что речь идет об эстафете верховенства у ногаев. Таким образом, Мамай и Агиш оказываются все-таки «встроенными» в преемственный ряд биев (несмотря на различие в их эпических титулах: хан и батыр).
Мамаю посвящен целый дастан в ногайском цикле о сорока богатырях. Дастан рассказывает, что после пресечения рода Чингисхана именно к этому мирзе перешло управление Поволжьем: Мамай, дескать, покорил волжские народы и Крым (Ананьев 1900, с. 18; Ананьев 1909а, с. 13). Татарское шеджере тоже относит его к числу ногайских «ханов», утверждая при этом, будто он завоевал «множество русских крепостей и обложил налогом» (Ахметзянов М. 1991а, с. 84). По эпической версии, Мамай родился рано утром, когда загорелась заря, и потому «он был человек светлого ума и добродетельный» (Ананьев 1909а, с. 13)[147]. О данном правителе у народа осталась довольно благожелательная память, хотя его и не идеализировали, не уравнивали с героями-богатырями. Эпический Мамай покровительствует слабым, правит разумно, враги при нем не решаются нападать на ногаев (Сикалиев 1994, с. 71).
Первое время после астраханской катастрофы и разорения Крымского юрта Мамай стремился удержать плоды победы. Крым с новым ханом и османской поддержкой были ему теперь не по зубам. Но можно было попытаться возобновить господство над Хаджи-Тарханом, где вновь сидел изгнанный когда-то Мухаммед-Гиреем I хан Хусейн. В самом конце 1523 г.[148] Мамай осадил город и стоял под его стенами неделю. Взять столицу Юрта не удалось. Астраханцы предпринимали отважные вылазки, вместе с ними выходил на бой крымский царевич Чобан-Гирей б. Мухаммед-Гирей, покинувший родину из нежелания подчиняться хану Саадет-Гирею (Смирнов И. 1948, с. 51).
Но главным препятствием для нападавших стали распри среди ногайской знати. Брат Мамая, Хаджи-Мухаммед, вообще отказался идти в этот поход, так как был «с Мамаем в розни», как и Агиш; другой брат, Юсуф, участвовал в осаде, но действовал отдельно, «оприченным полком» — его Чобан-Гирей и разбил в одиночку. Не добившись успеха, Мамай отступил на левый берег Волги, а затем ушел кочевать на Терек, «на старое ногайское кочевище» (Дунаев 1916, с. 62). Уже в тот период в нем видели предводителя Орды. Тем не менее рискованно было бы утверждать, будто он обладал бийским рангом. Мы убеждаемся, что даже не все ближайшие родичи Мамая соглашались подчиняться ему. Вероятно, максимум, на что мог рассчитывать мирза, — это должность «правителя улуса». Не случайно в цитированной описи царского архива сказано, что Мамай не являлся «князем», а лишь находился «во княжое место», т. е. на месте бия, не будучи таковым.
Что же касается Агиша, то за ним бийский пост кажется закрепленным более основательно. В ногайско-русской переписке 1560–1570-х годов его потомки неукоснительно именуются «Агишевыми княжими детьми» (см., например: БГК, д. 137, л. 357; НКС, д. 5, л. 219; д. 7, л. 38). Османский правитель Азова в письме к Василию III от 24 июня 1524 г. титулует его Агыш-бием (Дунаев 1916, с. 58). Да и хан Саадет-Гирей, как мы видели, считал своим слугой «Агыша князя».
Агиш не желал делить власть с Мамаем и решил обрести поддержку против него на стороне. Менее чем через год после астраханских событий государь Хаджи-Тархана Хусейн известил Саадет-Гирея, что Агыш-бий готов сразиться с Мамаем вместе с его, Хусейна, армией (Дунаев 1916, с. 58). Следовательно, с Астраханским юртом Агиш заключил мир. Примирительные шаги он предпринял и в отношении Крыма. Вскоре после ухода Мамая и прочих мирз с полуострова с полоном и добычей, сразу после воцарения Саадет-Гирея, Агиш прислал к новому хану гонца (КК, д. 6, л. 13 об.). Предмет переговоров неизвестен, но о них сообщено в грамоте крымского бека Абд ар-Рахмана вслед за предложением Василию III заключить антиногайский союз с Крымом. Поэтому можно полагать, что Агиш интриговал против Мамая и его сторонников и крымско-русская коалиция планировалась для удара по улусам именно Мамая, а не всех ногаев. В августе 1524 г. астраханский Хусейн убеждал Саадет-Гирея, чтобы тот выступил на Мамая, а поддержат его в этом войска Хаджи-Тархана и Агиш — он «пойдет с нами на Мамая и на его братью заодин», причем к войне «Агиш бий готов… со своими людми» (Дунаев 1916, с. 58). Тогда же Саадет-Гирей просил Агиша не пропускать враждебных ему мирз через Волгу (Дунаев 1916, с. 57), что находилось в общем ряду оборонительных мероприятий Бахчисарая.
Еще одним способом упрочить свою власть была попытка Агиша вызволить из литовского заточения последнего сюзерена Большой Орды — Шейх-Ахмеда. За спиной Саадет-Гирея Агиш договаривался с польским королем о совместном ударе по Крыму, «чтоб… нашего недруга да твоего, Крымской Орды, меж нас не было» (Дунаев 1916, с 70). При этом указывалось, что со стороны ногаев войну поведет освобожденный королем ордынский «царь». Польское правительство поддалось на уговоры и выдало Агишу Шейх-Ахмеда. Вероятно, в данном случае действовала уже обычная к тому времени для ногайской истории схема: бий стремился заполучить послушного монарха, вытребовать у того беклербекство и тем самым обессмыслить все притязания со стороны родичей.
Ногайско-польский союз не состоялся. Хотя весной 1524 г. королевские отряды разорили Очаков и вторглись в крымские пределы (Смирнов И. 1948, с. 50), Агишу было уже не до интриг против Гиреев (как и последние были вынуждены оставить активную дипломатию из-за очередного внутреннего кризиса — см.: Смирнов И. 1948, с. 49). Астраханский хан Хусейн постарался подключить к объединению против Мамая казанского хана Сахиб-Гирея. Но тот не разделял политических пристрастий астраханцев; к тому же вскоре он уступил трон своему племяннику Сафа-Гирею и направился якобы в Мекку, а на самом деле в Стамбул добывать себе престол Бахчисарая (Худяков 1991, с. 88, 89). По пути Сахиб-Гирей «нашибся на Агыш бия… и того потерял (разбил)» (Дунаев 1916, с. 58). Может быть, в этом сражении бий погиб, потому что позднее он уже не упоминается среди действующих лиц первой Смуты[149].
Вновь место избранного главы Ногайской Орды пустовало. Далеко не все мирзы согласились бы видеть на нем Мамая б. Мусу. Претенденты находились и среди его братьев. Есть сведения об активности Хаджи-Мухаммеда (Кошума). Он участвовал в разгроме Мухаммед-Гирея I, но пребывал «с Мамаем в розни» уже весной 1524 г. (Дунаев 1916, с. 62). Может быть, разрыв между ними объяснялся как раз нигде не упомянутой гибелью Агиша и планами Хаджи-Мухаммеда на собственное «вокняжение». Крымский хан не преминул воспользоваться этим для углубления раскола. Он предложил Хаджи-Мухаммеду выдать за него, хана, дочь. Целый год крымский посол жил в ставке потенциального ханского тестя, изучая обстановку. В январе 1525 г. он вернулся в Бахчисарай с ногайскими спутниками, требовавшими калым за невесту. Саадет-Гирей был согласен платить только после прибытия ее ко двору; вдобавок он попросил ногайскую кавалерию участвовать в запланированном (но не состоявшемся) походе на Русь (КК, д. 6, л. 84, 84 об.)[150].
Ситуация в Орде конца 1520-х — начала 1530-х годов, восстанавливаемая по письменным памятникам, серьезно расходится с эпической версией. По «своему» одноименному дастану, Мамай дал ложную клятву крымскому хану, за что был поражен неизлечимым недугом и умер. Перед кончиной он будто бы сожалел, что ему не удалось преодолеть смуту и построить города, в которые съезжались бы купцы из разных стран. Осуществление этих задач он возложил на своего племянника Урака (Сикалиев 1994, с. 71, 172). На самом же деле Мамай в середине — второй половине 1530-х годов кочевал по Волге, номинально подчиняясь бию Саид-Ахмеду, о чем мы подробно расскажем в следующей главе.