Но уже через два года бию удалось добиться лояльности воинственных племянников. Он ездил утешать вдову Шейх-Мамая, когда каким-то образом «згорел» мирза Хан б. Шейх-Мамай; Касим стал аккуратно посещать все совещания мирз в Сарайчуке, а в 1552 г. он заявлял: «Ныне отец и дядя нам Юсуф князь, а по нем Исмаил мирза, а потом яз, убогий. А все мы живем у княжих дверей — весь народ. Все есмя слово на одно переложили»; «Кто отцу и дядям нашим друг, тот и нам друг… Ныне коли дяди наши хотят доброво дела, ино и яз на добре стою» (НКС, д. 4, л. 16об., 113, 150об., 151, 152, 200, 200 об.).
Вместе с тем дети Шейх-Мамая сохраняли существенную автономию: собирались самостоятельно воевать Крым и в то же время отказывались участвовать в общеногайском походе на Русь, организованном Юсуфом в 1553 г. (правда, по уважительной причине — гибели одного из братьев, а также из-за взятия Казани Иваном IV, отчего «нам ево воевати нелзе». Впрочем, Юсуфу все-таки удалось уговорить Касима присоединиться к войску, но поход стараниями Исмаила провалился — НКС, д. 4, л. 144 об., 181 об., 182, 189 об.).
Нурадин Исмаил являлся подлинным соправителем бия. Он подчеркивал свой статус, в частности в контактах с Москвой именованием себя братом русского царя и вычурной титулатурой («Высочайшего государя, великую власть держащаго повелителя от Исмаил мирзы») (НКС, д. 4, л. 66, 167). Вместе с Юсуфом он в конце 1540-х — начале 1550-х годов в основном справлялся с сонмом сородичей и по праву считал себя одним из гарантов их сплоченности и послушания: «И братья наши меншие, и дети наши из брата нашего княжова слова и из моево слова не выступят, и воины не зат(е)вати» (НКС, д. 4, л- 53). Собственное полное подчинение воле Юсуфа он объявлял в 1551 г., когда к нему явился астраханский царевич Баки б. Ак-Кобек и нурадин предоставил решение его судьбы бию: «Брат мои князь велит его учинити в убожестве, и яз учиню в убожестве, а велит от себя отослати, и яз от себя отошлю» (НКС, д. 4, л. 67 об.).
Кочевья нурадина, в соответствии с его рангом начальника правого крыла, располагались вдоль Волги. Выше мы видели, что время от времени он подкочевывал к Казани, а южным, зимним рубежом сезонных маршрутов были низовья реки (Айса б. Ураз-Али: «На усть Волги старейшего нашего Исмаилева изба» — НКС, д. 4, л. 187 об.). Весной 1551 г. русское посольство застало улус Исмаила «на Чеганех межу Волги и Яика» (НКС, д. 4, л. 37 об.) — видимо, во время передвижения на север, к Казани.
Как во внутренней, так и во внешней политике нурадин был вполне самостоятелен. Независимо от бия он ссылался с Крымом и Турцией, планировал карательные операции против мирзы Гази б. Урака, который перебрался на Крымскую сторону Волги и превратился в «казака». Исмаил весьма действенно контролировал подвластные улусы, каждый случай неповиновения (например, вылазка Арслана б. Хаджи-Мухаммеда на «украйны» в 1550 г.) считался чрезвычайным происшествием и вызывал тщательное разбирательство. Подобные полномочия были сформулированы самим нурадином в 1551 г.: «Братья мои меншие и дети передо мною правду учинили на том, что из моево слова не выступити. А которые люди по Волге кочюют, и тем с тобою (Иваном IV. — В.Т.) не завоеватца. Тот минят (т. е. ответственность за это. — В.Т.) яз на себя взял» (НКС, д. 4, л. 52). В то же время он реально оценивал свои властные возможности и понимал, что не обладает никакими средствами, кроме личного авторитета, чтобы, допустим, воспрепятствовать авантюрным попыткам мирз устроить самовольные набеги. «А братья мои меншие и дети хотят ити, а того не ведаю, куда пойдут. И ты берегися», — писал он в 1551 г. Ивану IV (НКС, д. 4, л. 66 об.).
Правое крыло находилось ближе прочих ногайских владений к России, поэтому с его предводителем московское правительство общалось гораздо активнее, чем с вождем восточного крыла и даже с бием, понимая вес нурадина и его влияние на дела в Орде. Если для османского двора Исмаил был просто «мирзой, одним из ногайских беев», не заслуживающим персонального внимания «Блистающего Порога» (см.: Bennigsen, Lemercier-Quelquejay 1976, р. 219), то для русских к началу 1550-х годов он стал основным дипломатическим партнером среди мирз и потенциальным союзником. С ним — отдельно от Юсуфа — велись переговоры о планах военных кампаний, к нему направлялись московские послы высокого ранга для заключения особого (фактически сепаратного) соглашения о дружбе. А когда отношения Юсуфа с царем стали приобретать характер откровенной неприязни, Иван Васильевич известил нурадина, что отныне с бием «в дружбе быть не хотим», но при этом он соблюдает «крепкую дружбу» с Исмаилом (ИКС, д. 4, л. 57). Разница в отношении могущественного и богатого соседа к двум высшим правителям ногаев вносила дополнительный раскол между ними.
Их сотрудничество и без того осложнялось многими факторами, прежде всего внешнеполитическими. Получая щедрые подарки из Москвы, направляя туда табуны «продажных лошадей» и торговые караваны, нурадин желал как можно более прочных, частых и дружеских контактов с Россией. Юсуф, напротив, давно затаил злобу на царя за фактическое пленение его дочери Сююмбике с внуком Утемиш-Гиреем (к этому позже добавился и ее нелепый брак, по воле Ивана IV, с трусливым и уродливым Шах-Али — касимовским и бывшим казанским ханом). Обращения бия к царю становились все жестче, а отношение к России — все непримиримей. Последней каплей стали известия о подготовке царем большого похода на Казань в 1552 г. Бий объявил мобилизацию всего ногайского ополчения — и натолкнулся на противодействие Исмаила. Тот не стал собирать подведомственные войска правого крыла и не явился на съезд мирз, собиравшийся для обсуждения ведения войны, а брату объяснил, что хочет дождаться возвращения своего посла из Москвы для уяснения обстановки (ИКС, д. 4, л. 138, 148, 151 об.).
Неудивительно, что между бием и нурадином возникла «великая нелюбка», по выражению гонца Ж. Ордазеева (ИКС, д. 4, л. 101). Через год, уже после взятия русскими Казани, бий все-таки собрал огромную армию и двинулся на запад. Информаторы приводят три причины повторного отказа Исмаила от участия в походе. По словам одного, он заявил о своей лояльности к царю Ивану: «Мне… со царем и великим князем недружбы нет, я… с тобою не иду» (НКС, д. 4, л. 201). По словам другого, нурадин не присоединился к Юсуфу, сославшись на вести о приближении рати крымцев к ногайским владениям; а если, дескать, бий уведет все боеспособные силы на Русь, то одному «мне… против крымсково не ставити, а пойду… за Яик», оголив западную границу. Юсуф к этому будто бы прислушался и прекратил поход. Гонец, сообщивший эту версию, специально оговорил, что в данном случае нурадин дезинформировал своего государя: «А то он про крымсково вставил, дружечи царю и великому князю» (НКС, д. 4, л. 194). Третий гонец рассказал, будто Исмаил заявил Юсуфу: «Твои… люди ходят торговати в Бухару, а мои ходят к Москве. И топко мне завоеватца, и мне самому ходити нагу, а которые люди учнут мерети, и тем и саванов не будет» (НКС, д. 4, л. 191) (т. е. прекратится Доступ тканей из России). Действительно, в то самое время, когда но-гаи собирались во множестве обрушиться на Русь, в ее столицу направлялось мирное посольство Исмаила и других мирз правого крыла Из четырехсот человек с трехтысячным табуном (НКС, д. 4, л. 192, 192 об.). Наконец, сам он просто объяснил Ивану Васильевичу, что пришлось бить челом главе Ногайской Орды, отговаривать от войны, и тот прислушался к просьбам (НКС, д. 4, л. 198)[192]. Так или иначе, Юсуф в самом деле распустил ополченцев по домам, и побудили его к этому, вероятно, не только «челобитья» брата, но и возобновившиеся набеги мирз, которые укрывались в Хорезме (см.: НКС, д. 4, л. 191 об.).
Из приведенных выше объяснений «русофильства» Исмаила версия об экономической привязке к российскому импорту выглядит наиболее убедительной. Находясь в тесном экономическом взаимодействии с русскими, Исмаил предпочитал регулярные поставки необходимых товаров и сбыт лошадей — основного богатства кочевников — разовому и хлопотному обогащению в набегах. Эту политику разделяли и поддерживали его соратники и подчиненные — мирзы правого крыла. В 1553 г. старшие Кошумовичи явились к нурадину с вопросом, как им реагировать на объявленную Юсуфом повальную мобилизацию против Руси, отправляться ли им на войну. «Исмаил… им с Юсуфом ити не велел», и они послушались (НКС, д. 4, л. 194). В целом можно согласиться с трактовкой В.М. Жирмунским политической линии «партии Исмаила». Линия эта заключалась в дружбе с Москвой и привлечении московской помощи в астраханском вопросе[193].
Кто входил в «партию Юсуфа» — противников сближения с Россией, торговавших с Бухарой? Само географическое положение Бухары подсказывает, что это должны были быть мирзы восточного, левого крыла, т. е. прежде всего клан Шейх-Мамая. Действительно, старший Шихмамаевич, Касим, несмотря на свой необузданный и независимый нрав, то и дело присутствует подле бия — направляет своих послов вместе с Юсуфовыми, участвует вместе с ним в походах. Кроме того, на стороне бия были, конечно, его собственные дети, из которых в начале 1550-х годов чаще прочих упоминаются Юнус (старший) и Али. Судя по всему, семья Юсуфа и потомки его предшественника Шейх-Мамая численно проигрывали «ведомству» Исмаила. Если предположить, что у каждого из мирз находился под началом улус примерно одинаковой численности, то и количество подданных («улусных людей») было в то время на востоке державы гораздо меньшим, чем на западе.
Общая иерархия властей Ногайской Орды в 1549–1554 гг. выстраивается следующим образом: бий Юсуф; главный нурадин Исмаил; нурадин-военачальник Белек-Пулад; кековат Ураз-Али б. Шейх-Мухаммед, затем его сын Айса[194]; наместник Башкирии Ахмед-Гирей б. Муртаза, Шибанид сибирской ветви.