, конечно, тоже признавал за Иваном IV право на распоряжение тамошним престолом. («Казань твоя, и царь Шигалеи твои, и ты б… приказал ему с нами говорити» — ИКС, д. 4, л. 103 об.)[201].
Одной из претензий Юсуфа было то, что Иван IV не предоставил Юнусу пост мангытского бека, на который, по убеждению ногайской стороны, тот давно имел право. Иван Васильевич объяснял, что приглашал Юнуса к себе на службу на Русь и в таком случае готов был наделить его искомой должностью — «по тому ж, как были преж сего в Казани мангитцкие князи» (НКС, д. 4, л. 119). Разумеется, это было невыполнимое условие: Юнус не мог заплатить расставанием с отцом и родичами-мирзами за службу «неверному» владыке, польстясь на доходы от полунезависимого ханства, на которое надвигалось русское завоевание. Кроме того, царь писал, что быстрый отъезд Шах-Али из Казани не позволил сдержать обещание, данное ногаям: от русских там, дескать, будет «царь», а от ногаев — «князь» (НКС, д. 4, л. 46 об., 118–119).
Наиболее непримиримо к перспективе полного российского господства на Волге был настроен Али б. Юсуф, начавший набеги на Казанское ханство, как только там воцарился Шах-Али (НКС, д. 4, л. 101). Многие казанские беки искали на востоке поддержку против могущественного христианского соседа. К осени 1551 г. относятся сведения о поисках ими нового хана (Патриаршая 1904, с. 172). Посажение мангытами правителей в соседних Юртах было общеизвестным и привычным: в Казахском ханстве правил питомец Шейх-Мамая, Хакк-Назар, для Сибири ногаи воспитывали у себя сыновей Муртазы б. Ибрагима. И вот теперь аристократы Казани стали подыскивать в Ногайской Орде монарха для себя. Не желая искушать судьбу, Шах-Али в марте 1552 г. спешно выехал в Свияжск (Патриаршая 1904, с. 172; Худяков 1991, с. 140–142). Трон освободился. В Ногайской Орде на него быстро нашелся претендент.
Ядгар-Мухаммед б. Касим б. Саид-Махмуд б. Ахмед, несмотря на молодость, уже давно участвовал в политических событиях. В 1542 г., в царствование Абд ар-Рахмана, он уехал из родного Хаджи-Тархана в Россию, где прожил восемь лет; еще в начале 1550 г. он находился в составе русской армии при очередном ее казанском походе. После этого он уже не фигурирует в числе служилых царевичей, а пребывает среди ногаев (Вельяминов-Зернов 1863, с. 370, 371; Худяков 1991, с. 147).
В историографии вокруг этой фигуры есть немало заблуждений. Так, С.М. Соловьев почему-то считал, будто, посадив Ядгар-Мухаммеда в Казани, «ногаи исполнили султанову волю» (Соловьев 1989а, с. 448); Я. Пеленский аттестует его как «князя Ногайской Орды» (Pelensky 1974, р. 47), что никак не сообразуется ни с рангом, ни с происхождением данного персонажа[202].
О причинах выбора бием и мирзами именно этой кандидатуры ничего не известно, во всяком случае, нет никакой информации об османском участии. Немного больше мы знаем о том, что побудило ногайскую верхушку вмешаться в дела престолонаследия. Обосновать этот шаг попытался нурадин Исмаил.
В грамоте, привезенной в Москву в сентябре 1552 г., он объяснял, что требовалось решить проблему вакантного ханского венца после стремительного отъезда Шах-Али, «ино от черных людей царь не будет», т. е. во избежание самовольного выбора монарха казанским простонародьем. Ведь казанцы, рассуждал Исмаил, не вправе распоряжаться троном: «Юрт не их — Магмет Киреев царев юрт был, обеим нам (т. е. Крыму и ногаям. — В.Т.) поровну было». Ядгар-Мухаммед же будет дружить и с ногаями, и с Россией, отчего сотрудничество между двумя державами только укрепится; а если он чем-то не угодит мирзам или царю Ивану, то тут же будет отозван обратно в степи (ИКС, д. 4, л. 141). В мае 1553 г., уже после падения Казани, Исмаил вновь оправдывал поставление хана, но на сей раз тем, что, во-первых, Казанская земля оставалась без правителя; во-вторых, превосходными личными качествами царевича, который «казак был молодец, ис Крыма пришел, и мы ему людей приказали в службу»; в-третьих, он был направлен в Казань, дабы «Едигерь царь в ыную землю не попал» (ИКС, д. 4, л. 167). Это послание, уже явно комплиментарное по отношению к плененному хану, жившему в Москве, служило, видимо, средством смягчения его участи в плену.
Служилые татары доносили из Ногайской Орды, что Юсуф отправил Ядгар-Мухаммеда править Юртом по присылке казанцев и для того, чтобы «тот бы Юрт пуст не стоял» (НКС, д. 4, л. 139, 139 об.), передавая тем самым «официальную» ногайскую версию. При этом в подобных донесениях приводится противоречивая информация: по одним сведениям, посланцы обратились к бию, чтобы «им на Казань дал царевича», и тот откликнулся на прошение; по другим — Юсуф, наоборот, отказал, потому что находился «в миру» с Россией и в присутствии царского посла отправил казанцев ни с чем, а Ядгар-Мухаммед поехал в Казань без его ведома (НКС, д. 4, л. 131 об., 132, 134, 134 об., 139, 139 об.). Разрешить это противоречие попытался Г.И. Перетяткович: «Князь и мирзы были в затруднительном положении: не помочь Казани означало отдать ее во власть России, помочь же означало действовать явно против царя, с которым мирно сносились»; но Юсуф был не особенно доволен Россией, где фактически в плену находились его дочь и внук, и вообще был не против посадить от себя хана в Казани, сделав ее зависимой от ногаев. Поэтому в присутствии русских посланников он «явно» отказал казанцам, а на деле все-таки направил туда Ядгар-Мухаммеда (Перетяткович 1877, с. 201). Рассуждения Г.И. Перетятковича резонны, но он, кажется, преувеличил степень лояльности Юсуфа к России. Весна 1552 г. — это период наиболее Резкого обострения их отношений. Может быть, Юсуф в самом деле пе хотел идти на открытый конфликт и вмешиваться в дела Казани, отчего и отказал ее послам. Но позже поддался уговорам своего брата Исмаила и прочих родичей и решил посадить на трон по их подсказке именно астраханского царевича, много лет служившего Ивану IV. Таким образом, данная фигура служила отличным компромиссом между практикой посажения мангытами ханов и соблюдением интересов русского царя.
Казанцы просили бия дать его ставленнику в сопровождение «немногих людей», чтобы не раздражать и не пугать соотечественников видом многочисленной ногайской конницы. Юсуф выделил Ядгар-Мухаммеду небольшой отряд. В донесениях служилых татар приводится цифра в двести всадников, но в свою столицу новый хан вступил лишь с тремя десятками ногаев, а остальные только проводили его до казанских предместий (НКС, д. 4, л. 131 об.–132, 134 об.). Эти данные резко контрастируют с утверждением «Казанского летописца», будто тогда в Казань явилось из-за Камы десять тысяч «варвар качевных, самоволных, гуляющих в поле» (Сказание 1959, с. 97, 111). В том же источнике говорится, будто Ядгар-Мухаммеда вели тайно, «пустынями леса, непроходными пути» (Сказание 1959, с. 97). Летописи подтверждают: по всей Каме стояли русские заставы, и хан выслал на разведку ногайского Янгару-батыра, который попался в плен (Александро-Невская 1965, с. 173; Патриаршая 1904, с. 179; Патриаршая 1906, с. 478).
Возглавлял ногайскую свиту Ядгар-Мухаммеда мирза, который в разных источниках назван по-разному: Дзенешем, Зейнешем, Зениетом. Зянеш — явно татарская стяженная форма имени Джан-Ахмед или Джан-Мухаммед; и действительно, в рапорте служилого татарина И. Кельдишева (октябрь 1552 г.) он назван полностью: «Джанмагмет» (НКС, д. 4, л. 151 об.). Этот персонаж титулуется то ногайским мирзой, то ногайским князем, что может свидетельствовать о договоренности Ядгар-Мухаммеда с Юсуфом о предоставлении по воцарении Джан-Мухаммеду поста мангытского бека в Казанском юрте. Одно из донесений более определенно пишет о посылке бием хана «и с ним князя» (не называя последнего по имени) (НКС, д. 4, л. 139).
Отождествление Джан-Мухаммеда непросто. Раз он мирза — стало быть, потомок Эдиге и едва ли может быть одним лицом с его тезкой, послом Юсуфа в Москву летом 1552 г. (см.: Перетяткович 1877, с. 201). Из известных мне мирз имя Джан-Мухаммед носили в то время лишь крымский мангыт — вероятно, сын Дин-Суфи б. Тимура[203], а также один из братьев Юсуфа. Джан-Мухаммед фигурирует в разных источниках как третий сын Мусы-бия от второй жены («Джан-банбет»), как один из братьев Алчагира б. Мусы («Ян Магмет»), как младший брат Саид-Ахмеда б. Мусы («Ян Махмет») (Ананьев 1909а, с. 13; Довнар-Запольский 1898, с. 29; Посольская 1984, с. 82). Думается, кандидатура собственного брата показалась Юсуфу самой подходящей для сопровождения нового монарха в Казань и утверждения там в ранге мангытского бека. Своего старшего сына, Юнуса, которому этот ранг был когда-то обещан и который неоднократно пробовал добиться его вооруженным путем, бий на этот раз предпочел оставить дома. Участие высокородного мирзы в интронизации Ядгар-Мухаммеда служит еще одним свидетельством непосредственной причастности Юсуфа к этому предприятию.
Не выглядит преувеличением и жесткая реакция русских военачальников на продвижение ногайских отрядов к Казани. Весной и летом 1552 г. Избранная рада уже детально разрабатывала планы окончательного завоевания ханства. Воцарение пришельца «из Нагай» еще более укрепило царя и бояр в идее подготовки решающего похода. Из Казани шли вести, что «в городе царь Едигерь-Магметь съветом злым с казанцы утвердилися, а государю бить челом не хотят; а единомышленников его Кулшериф молна и кады, да Зейнешь князь нагайской… всю землю на лихо наводять» (Патриаршая 1904, с. 202). Ногайская Орда в ту пору воспринималась русскими властями как в целом враждебная сила. При разработке диспозиции похода учитывалось, что при завоевании ханства, возможно, придется сражаться не только с казанцами, но и с крымцами и ногаями (Александро-Невская 1965, с. 172; Летописец 1965, с. 73; Соловьев 1989а, с. 448, 450).
С.О. Шмидт в разрозненных сообщениях источников сумел увидеть целую дипломатическую программу, направленную на предотвращение ногайского вмешательства. Во-первых, в 1551 г. в Орду был послан П. Тургенев, который привлекал на сторону русских Исмаила (обещанием посадить его ставленника в Астрахани) и настраивал его против Юсуфа; последнего же пытались прельстить посулами «казанского жалованья» его сыновьям и женитьбы его дочери на Шах-Али; Тургенев вошел в контакт с беглыми казанцами в ногайских улусах и получал от них информацию о степных делах. Во-вторых, бию и нурадину шли требования царя, подкрепленные прямыми угрозами, не вмешиваться в казанские проблемы без его воли. Наконец, были отдачи распоряжения военного характера: развернулось строительство крепостей, засек, на границах сосредоточивались войска. «Все эти Меры послужили препятствием для организации крымско-ногайско-астраханского похода против России», — пишет С.О. Шмидт (Османская 1984, с. 178, 179; Шмидт 1964, с. 49, 50). В другой работе он вымазал мнение, что миссия Тургенева помешала «вступлению орды Исмаила в антирусскую коалицию» (Очерки 1955а, с. 360).