В этой обстановке кековат Арслан б. Хаджи-Мухаммед в очередной раз переметнулся в стан противника (еще при «вокняжении» Юнуса он, готовя почву для возможной измены ему, говорил русскому собеседнику, будто живет с новым бием «оманкою» — обманом). Лагерь Исмаила неожиданно усилился и прикочевкой к нему под Астрахань девяти сыновей Ураз-Али со всеми улусами. Эти мирзы пытались было прибиться к Крыму, но хан напал на них, и они в страхе бросились обратно к Волге, где и застали Исмаила при подготовке похода на восток (об этих событиях см.: Книга 1850, с. 109, 114; Летописец 1895, с. 79; ИКС, д. 5, л. 18, 20 об., 24, 39–39 об., 52, 53 об.; Патриаршая 1904, с. 285, 286).
В конце октября на Москве объявилось его посольство с «сеунчем» (вестью о победе). «Отеческово юрта Бог дал», — сообщал Исмаил. Его противники вновь удалились на Крымскую сторону, и поэтому высказывалась просьба к царю «не велеть» перевозить их обратно на левый берег, а также повторное предложение установить заставы на переправах. Если же от старших сыновей Юсуфа — Юнуса и Ибрагима явятся послы и купцы, писал Исмаил, то у них надлежит отнять все имущество и выслать в Сарайчук, поскольку «те животы — наши» (ИКС, д. 5, л. 43–43 об., 45 об.). На этот раз он утвердился у власти окончательно. После продолжительных метаний к нему присоединились дети Ураз-Али во главе с Айсой и дети Хаджи-Мухаммеда во главе с Арсланом и Белек-Пуладом. Шихмамаевичи не могли простить бию предательства и сговора с Юнусом, поэтому пока не желали подчиняться. Вот почему Исмаил считал тогда подвластной себе территорией только междуречье Яика и Волги (см.: НКС, д. 5, л. 41 об., 42, 47, 52 об., 53 об., 98 об.–99 об.).
Междоусобицы и конфликты случались в Ногайской Орде и раньше. После умиротворения (победы одной из враждующих группировок мирз) спокойная жизнь восстанавливалась, и ногаи возрождали могущество своей державы. Однако кризис середины XVI в. имел более болезненные последствия. Ногайская Орда вышла из него не только с уменьшившимися населением и территорией, но и экономически ослабленной. Война Исмаила с сыновьями Юсуфа сопровождалась взаимным разорением, ломкой традиционных кочевых маршрутов и стихийными бедствиями. Во второй половине 1550-х годов у ногаев начался великий голод.
Первые признаки разорения народа отмечены в 1555 г., сразу по «вокняжении» Исмаила. Уже в первых своих посольствах к Ивану IV бий просил денежных выплат и торговых льгот, потому что его подданные «истомны и голодны», а «дом мои вывоеван лихо велми» (НГ, д. И, л. 1; НКС, д. 4, л. 304). Возможно, в то время он сгущал краски, излишне драматизируя последствия своего полугодового противостояния с Юсуфом. Но в 1557 г. стало ясно, что в Ногайской Орде действительно разразился самый настоящий экономический кризис.
О нем известно прежде всего из документов, исходящих из ставки Исмаила. Бий отвоевал свои улусы у Юсуфовичей и обнаружил, что у населения не осталось ни скота, ни зерна, ни продовольственных запасов — война вымела все. Сначала победитель лишь лаконично отметил: «А на наши улусы голод пришел» — как основание возложить на русскую сторону содержание трехсот пищальников, выпрашиваемых у царя. Тогда же впервые Исмаил предложил Ивану IV направить в Астрахань «много хлеба» для ногаев. Кроме того, ситуация, когда «коней и запасу у нас нет, оголодали есмя», служила для него оправданием неучастия в опасных военных акциях, задуманных русскими против Крыма (ИКС, д. 5, л. 29 об., 32 об.).
Но к середине 1557 г. положение с пропитанием стало настолько критическим, что посыпавшиеся в Москву просьбы предоставить семена и зерно для спасения от голодной смерти уже не были отговорками от излишних расходов. Положение осложнилось наводнением в районе ногайской столицы (разливом Яика?), затоплением скудных посевов местных жителей: «А пашню сараичиковскую вода взяла. А улусы наши животиною обмерли, и голодны есмя»; «Улусы наши [без] животов остали и оголодали… годы уже и три и четыре в воине пребывая, животов у нас не осталося»; «Сами есмя истомны голодом, и улусы наши голодни. Сево году ни животов, ни лошадей, ни одежи у нас не осталось… Наши улусы оголодали и озлыдали… Голод у нас» и т. п. (НКС, д. 5, л. 33 об., 43, 43 об., 46 об.–47 об.). Та же ситуация сохранялась и в следующих, 1558 и 1559 гг. На бия теперь легла обязанность содержать огромное количество разорившихся соотечественников, которые утратили весь свой скот, не могли кочевать и остались без всяких средств к существованию: «А животов и кун (т. е. денег. — В.Т.) у меня нет, и есть нечево… А людей некочевных у нас много» (НКС, д. 5, л. 78 об., 90 об., 91 об., 99 об., 132 об.).
Все эти отчаянные сетования не были лишь средством выпросить дополнительные поставки из России. Елизар Мальцов застал переход власти от Юнуса к Исмаилу летом 1557 г. и описал обстановку, в которой совершался очередной переворот: «А нагаи, государь, изводятца, людей у них мало добрых (т. е. зажиточных. — В.Т.), да голодни, государь, необычно нагаи и пеши. Много з голоду людей мрет… Земля, государь, их пропала, друг друга грабит… Взяла их нужа великая, в Нагаех люди голодни» (НКС, д. 5, л. 21, 23). Вдобавок к этим несчастьям в степях разразилась эпидемия чумы.
Именно в то время, в 1558 г., через Астрахань проезжал английский путешественник Э. Дженкинсон, который имел возможность наблюдать состояние ногаев и расспрашивать очевидцев. По свидетельству англичанина, множество кочевников было истреблено «гражданскими усобицами, сопровождаемыми голодом, чумою и всякими моровыми поветриями», отчего погибло более ста тысяч человек. «Такого мора, — заметил он, — никогда не видели в этих странах; земли ногайцев изобиловали пастбищами, теперь же они пусты». Дженкинсон видел, как множество обнищавших степняков хлынуло к Астрахани в надежде на помощь русского правительства и воевод. «Однако их плохо приняли и мало им помогли: большое число их умерло от голода; их мертвые тела кучами валялись по всему острову (на Волге под Астраханью. — В.Т.), непогребенные, подобно зверям» (Дженкинсон 1937, с. 169, 171–172).
В России о великом голоде прекрасно знали, но не сочувствовали. Взаимное истребление и массовое вымирание «бусурман» воспринималось, в частности высшей знатью, как возмездие за прежние беспокойства, причиненные Руси, и в целом как Божья кара им. В наиболее концентрированном виде такой подход сформулирован в «Истории о великом князе Московском» А.М. Курбского[222]: «Потом (т. е. после занятия русскими войсками Астрахани в 1554 г. — В.Т.) в тех же летех мор пущен был от Бога на нагаискую Орду, сиречь на заволских татар, и сице (т. е. вот что. — В.Т.) наведе на них: пустил на них так зиму зело люте студеную, же и весь скот их помер, яко стада конские, так и других скотов, а на лето сами (ногаи. — В.Т.) исчезоша, так бо они живятся млеком точию от стад различных скотов своих, а хлеб тамо и не именуется. Видевше же остатные, иже явственне на них гнев Божии, поидоша пропитания ради, до Перекопские Орды. Господь же и тамо поражаше их так: от горения солнечного наведе сухоту и безводие; идеже реки текли, там не токмо вода обретесь, но и, копавши три сажени в землю, едва негде мало что обреташеся. И так того народу Измаильтескаго мало за Волгою осталося, едва пять тысячей военных, его же было число подобно песку морскому» (Курбский 1914, с. 238).
Жестокие лишения, обрушившиеся на Ногайскую Орду, отразились в сказаниях ее подданных-башкир. Одно из них гласит, что «выпал великий снег, и сряду три года стояла жестокая зима. На овец и скот напал падеж, и хлеб не родился»; это вызвало массовую откочевку ногаев из Башкирии в южные степи (Соколов 1898, с. 51). Вскользь упоминает о разорении Мангытского юрта в середине XVI в. и Абу-л-Гази (см.: Aboul-Ghazi 1871, р. 212, 213).
Совокупность данных из многих независимых друг от друга источников не позволяет разделить скептицизм В.М. Жирмунского относительно фантастичности мрачной картины, нарисованной Дженкинсоном (Жирмунский 1974, с. 473). Голод и эпидемия действительно привели к высокой смертности и массовому бегству народа из Орды. Но только ли жестокие зимы, засухи и наводнения вызвали бедствие? Сам Дженкинсон видел первопричину в междоусобных войнах, и это в самом деле можно рассматривать как один из основных факторов разорения ногаев. А.Н. Усманов считал, что роковое воздействие на ногайскую экономику оказало нарушение связей с казанским рынком после русского завоевания 1552 г. (Усманов А. 1982, с. 122). Вероятно, такое нарушение действительно произошло, так как в первом же посольстве бия Исмаила в Москву (начало 1555 г.) поднимался вопрос о налаживании режима ногайской торговли в Казани.
Однако временная утрата одного из торговых путей не могла иметь столь фатальных для кочевого общества последствий, как массовая потеря скота. Вымирание стад, отар и табунов, наряду с взаимными угонами их в период распрей, лишило множество ногаев главного источника существования. Те кочевники, которые сумели сохранить скот, тоже попали в тяжелое положение, потому что из-за усобиц традиционные маршруты сезонных передвижений оказались отрезанными или занятыми другими хозяевами. Примером подобной коллизии может служить ситуация в левобережном Нижнем Поволжье. До Смуты там кочевали улусы нурадинов Исмаила и Белек-Пулада; Юсуф же с сыновьями кочевал на Яике. После бегства Юсуфовичей на Крымскую сторону Исмаил по рангу бия занял яицкие степи, а в Поволжье перевел часть населения левого крыла во главе с Аком б. Шейх-Мамаем. После перемирия 1557 г. Шихмамаевичи были отправлены обратно на восток, а пастбища правого крыла получили нурадины Юнус и Белек-Пулад. Распределение угодий снова кардинально поменялось после окончательной победы Исмаила и изгнания его противников из Орды.
Во время таких изменений, когда степные эли метались по заволжским пространствам, не успевая разведать на новых местах пути кочевания и водопои, зимние укрытия и летние выпасы, рухнула устоявшаяся за столетие хозяйственная система. Дополнительную сложность внесло и завоевание русскими Астрахани в 1556 г., когда главная волжская переправа подпала под контроль воевод. В сочетании с голодом, чумой, вражескими набегами все это создавало невыносимые для жизни в степях условия. П.П. Иванов удачно назвал ситуацию в Ногайской Орде в середине XVI в. хозяйственно-политической катастрофой (Иванов 1935, с. 29).