Перечисленные довольно сложные дипломатические директивы несколько облегчались родственными узами Мурад-Гирея с домом Эдиге: он был женат на дочери нурадина Саид-Ахмеда б. Мухаммеда (ИКС, 1587 г., д. 5, л. 28). Царевичу активно помогали астраханские воеводы.
Уже при Исмаиле и Дин-Ахмеде наместники завоеванного нижневолжского Юрта показали себя как грозная и не всегда дружелюбная по отношению к ногаям сила. Воеводы обложили ясаком кочевников, живших по Бузану, чем вызвали возмущение Дин-Ахмеда, считавшего тех своими подданными, а сам Бузан — своим наследственным владением (ИКС, д. 7, л. 14, 14 об., 41 об., 42). Его жалобы чаще оказывались бесполезными. Воеводы чувствовали себя вправе распоряжаться на всей территории бывшего Астраханского ханства, включая его размытое пограничье. Стрельцы угоняли у ногаев коней, запрещали самовольно охотиться и ловить рыбу в пределах воеводства (ИКС, д. 7, л. 11 об., 12, 79).
Актуальность отношений с местными русскими властями была для ногаев тем более велика, что и Дин-Ахмед, и Урус устраивали порой в окрестностях Астрахани свои зимовки (ИКС, д. 8, л. 41 об., 365 об.; д. 10, л. 88; 1587 г., д. 1, л. 2, 3), не надеясь на защиту собственных улусников в глухих степях под Сарайчуком. Уже в силу своего географического положения Астрахань становилась средоточием ногайско-русских отношений. Правда, в XVI в. ее власти еще не имели той монополии на связи со степью, которую обрели в следующем столетии. Но уже Дин-Ахмеду царь советовал сотрудничать в первую очередь с астраханскими воеводами в борьбе с мирзами-сепаратистами и беглецами в Крым (НКС, д. 8, л. 86 об.).
На тех же воевод стали возлагаться функции контроля над нижневолжскими кочевыми переправами и передачи мирзам царского «жалованья»[253]. В период размолвки царя с бием им вменялись в обязанность сбор сведений о ногаях и максимальное умиротворение Уруса. Воеводы должны были добиваться от Уруса объяснений по поводу недружественных выпадов против России — «и будет Урус князь к вам отпишет гладко, и вы б однолично с Урусом князем и со всеми мирзами жили тихо, и задоров бы им никаких от наших людей однолично не было», да еще и послать «зимний запас» (шубы) бию и высшим мирзам. Вместе с тем следовало усилить контроль над переправами. В период наиболее напряженного противостояния и фактического разрыва ногайско-русских отношений на воевод фактически возлагалась функция дипломатических отношений с Ордой (НКС, д. 10, л. 58 об.–60 об., 246 об., 247).
Провинциальные власти не всегда оказывались на высоте порученных им задач. У рус пенял Ивану IV, что астраханские приказные люди его, бия, не чтят, и просил наложить опалу на непочтительных управленцев; «и толко на них опалу не положишь, и яз от тебя отстану», грозил он (НКС, д. 10, л. 89 об., 90). Не добившись должного, как ему представлялось, уважения к себе, он уже начал помышлять о нападении на Астрахань в союзе с Малыми Ногаями. В январе 1586 г. он хвастался перед служилым татарином, что казыевцы готовы к такому походу, «а мы ведаем, как нам Астарахань взяти, и о какову пору в Астарахани людей живет мало. И мы о такову пору к Астарахани и придем. А в осень у вас в Астарахани живет толко тысеча человек стрелцов да тысеча человек казаков, а болши того в Астрахани людей не живет» (ТД, д. 2, л. 406).
Однако военной авантюре препятствовала не только перспектива жестокого возмездия со стороны русских, но и настрой рядовых кочевников. По словам некоего ногая Ахмеда, одного из таких простолюдинов, среди народа крепнет убеждение, что до зимы (1586/87 г.) бию необходимо помириться с воеводами, чтобы открыть переправы для перегона скота на правобережные пастбища. В противном случае придется уходить в Мавераннахр или в Малую Ногайскую Орду, «а так де нам не прожить» (НКС, 1586 г., д. 1, л. 33).
Многостороннее давление со стороны России и неудача союза с Крымом и Стамбулом (о котором детальный разговор впереди) заставили Уруса пойти на попятную. Мурад-Гирей рьяно взялся за дело. Основные усилия его пропаганды обратились на заносчивого и буйного Урусова сына Джан-Арслана и лишь затем на самого бия. Мирзу удалось убедить в полезности мира с Москвой. Джан-Арслан изъявил желание подчиняться указаниям государя и получать за это наградное жалованье (НКС, 1586 г., д. 10, л. 61, 62, 86). Главным же достижением стало снятие напряженности между Ордой и Москвой. Мурад-Гирей выступил как умелый посредник в привлечении Уруса к переговорам, а впоследствии и к шертованию его в пользу царя.
2 ноября 1586 г. в Астрахань явилось посольство от бия. Привезенные им грамоты содержали ставшее уже обычным требование о недопустимости строительства крепостей в степи и встретили столь же традиционный ответ воевод: «Поставил… государь те городы, оберегаючи Уруса князя и мирз, для казачьего воровства» и «чтоб вперед того дела о городах не всчинали».
К этому вопросу стороны вернулись на торжественном пире в честь ногайской миссии. Мурад-Гирей неожиданно заявил, что города поставлены царем по его просьбе и находятся ныне, вместе с Волгой, Яиком и Тереком, под его, царевича, надзором («в моей воле»). А просил он, мол, государя основать города только для того, чтобы уберечь ногайские кочевья и улусы от разбойных набегов казаков. Крымчанин напирал на то, что ему прекрасно известны все дипломатические хитрости ногаев и истинное положение дел в их владениях: «Я… сам мусулманскои государь, да и чин ведаю и обычен, — втолковывал он послам бия. — Он (Урус. — В.Т.) хвалитца Крымом или турским, или бухарским, и я… ведаю: там де Урус князь не добре похвален» (т. е. не вызывает большого одобрения). Куда лучше будет для него, продолжал Мурад-Гирей, оставить ложную гордыню и вновь помириться с московским властителем. А чтобы стремление Уруса к миру выглядело доказательно, пусть-ка он отправит на постоянное жительство в Астрахань своего сына Джан-Арслана (НКС, 1586 г., д. 1, л. 12–14).
Послы внимательно выслушали эту речь и точно передали своему патрону. Тот уже и сам искал выход из политического тупика. Ощущая надвигающиеся кризис и крах своей державы, он решил восстановить мир с наиболее могучим соседом. В конце 1586 г. перед царским послом шертовали, обещая не воевать с Россией и не присоединяться к ее недругам, дети Уруса, Хан и Джан-Арслан, который остался в «закладе» (НКС, 1585 г., д. 1, л. 1; 1586 г., д. 1, л. 65), а вскоре и сам глава Орды прикочевал с мирзами к Астрахани и объявил воеводам и царевичу Мурад-Гирею о намерении «быти в… твоей государевой воле… где ты, государь, велишь мирзам с нагаискими людми на недруга итти, и им ходите». Чтобы русские поверили им, ногаи передали Мурад-Гирею и воеводам двух крымских послов и заявили о готовности ближайшим летом двинуться на Крым, а также послать рать на «литовского короля» (НКС, 1586 г., д. 1, л. 25–26; Статейный 1891, с. 58, 59).
В примирительном послании царю Федору Ивановичу Урус поведал о своем шертовании, о разрыве с Крымом и еще просил «свести» с Яика казаков и не строить после Самары новых городов на Волге. Он обещал разорвать отношения с султаном и крымским ханом, а с последним даже «воеватца», и еще посылать своих ополченцев по царским запросам в литовские походы (НКС, 1587 г., д. 1, л. 11; д. 2, л. 8, 9; д. 5, л. 15, 16). Царь выразил полное удовлетворение таким поворотом дел и обещал бию такое же «жалованье», какое направлялось в свое время Исмаилу (НКС, 1587 г., д. 5, л. 10). Уже в начале 1587 г. воевода Ф.И. Лобанов-Ростовский рапортовал Посольскому приказу, что бий с мирзами смирно кочует у Астрахани (НКС, 1587 г.,д. 1, л. 2,3).
Мурад-Гирей блестяще выполнил свое дипломатическое предназначение и оказался более не нужен царю и Посольскому приказу. В 1587 г. он внезапно скончался: по одним сведениям, отравленный русскими, по другим — крымцами (Соловьев 19896, с. 254; Татищев 1966, с. 284).
Одной из причин усмирения воинственных настроений ногайского предводителя была резкая активизация волжских казаков в степях. Отношения Больших Ногаев с вольным казачеством постоянно ухудшались. Казачьи общины и ватаги на Волге становились все многолюднее и агрессивнее. Казаки угоняли из улусов лошадей и грабили население. Мирзы жаловались на волжан в Москву, считая их царскими подданными. Посольский приказ от имени государя отписывал «в Нагаи» о мерах, предпринимаемых против грабителей, и заверял, что эти разбойники никому, в том числе и царю, не подчиняются (см., например: БГК, д. 137, л. 366 об.; НКС, д. 8, л. 384 об., 390 об., 391).
Вместе с тем вскоре, в начале 1580-х годов, выяснилось, что правительство все-таки способно воздействовать на казаков. На них возлагалась задача стоять на переправах и помогать послам и гонцам с востока (прежде всего из Большой Ногайской Орды) перебираться на правый берег и обратно. На этот счет атаманам была послана грамота Ивана IV от 5 марта 1581 г. (НКС, д. 9, л. 330 об.–331 об.). Я не располагаю точными сведениями, собиралась ли Москва как-нибудь вознаграждать казаков за эту службу, но некоторые караваны действительно пересекали Волгу при их помощи и на их судах.
Однако нередко перевозчики не гнушались грабежом посольств или не защищали их от грабителей, налетавших из степи. Ногаи возмущались, правительство, как всегда, обещало разобраться и «свести с Волги» виновных, но до поры до времени воздерживалось от массовых карательных мероприятий: непричастных к разбою казаков «за што сводить?» К тому же у русской стороны находились встречные претензии: волжане перевозят ногаев на противоположный берег «как своих», а те, очутившись на Крымской стороне, объединяются с азовцами и крымцами и нападают на «украйны» (см.: НКС, д. 9, л. 167 об., 173, 196 об., 266, 267 06.–268 об.; д. 10, л. 127 об., 128, 141 об., 142).
Как бы то ни было, из источников явствует, что вольница соглашалась следовать царским указаниям лишь в тех случаях, когда они сулили выгоду, обогащение. А