кончились безрезультатно. Малые Ногаи обрушились на переселенцев. Были убиты Саты и Саид-Ахмед, остальные бросились обратно на восток.
Новый бий, преемник и племянник Уруса, Ураз-Мухаммед, в условиях нарастания очередной Смуты не мог определить четкую политику по отношению к Крыму и Порте. Сначала, в 1590 г., он прислал к хану Гази-Гирею заверение в готовности своей и всех мирз отправляться воевать любого недруга хана, «куда нас пошлешь» (КК, д. 19, л. 107; 1591 г., д. 4, л. 64). Гази-Гирей действительно послал бию предложение вместе напасть на «украйны», однако встретил отказ (КК, д. 21, л. 667 об.). Но уже через два года урмаметевцы угнали у крымских ногаев сорок тысяч лошадей (наверное, чуть ли не все поголовье), да еще и зарубили нескольких высокородных мирз (КК, д 21, л. 171 об.). В 1596 г. Ураз-Мухаммед решил помириться с ханом, не видя иного выхода («Жить де мне от московского немочно» — КК, Д. 21, л. 670).
До середины 1550-х годов миграции из Ногайской Орды в Крымский юрт были весьма редкими и немноголюдными. Во время же второй Смуты и после нее откочевки на запад стали частыми и обычными. При бийском дворе они трактовались как измена, поскольку Крым считался если и не врагом, то явно недоброжелательным соседом. Это были чисто межъюртовские отношения, поэтому московская посольская документация — основной наш источник — фиксировала далеко не все такие передвижения. Российских политиков они интересовали лишь постольку, поскольку усиливали военный потенциал Гиреев, и считалось желательным, чтобы правители Больших Ногаев добивались возвращения откочевавших подданных на родину. При зачаточном управленческом механизме и нарастании кризиса ногайские верховные власти располагали ограниченным набором средств воздействия. Тактика Исмаила, просившего царя перекрыть своими войсками переправы, была ныне отвергнута: на «перевозах» появились казаки, затем поднялись крепости. Это выглядело (и являлось в действительности) как русская экспансия в глубь степей, и поощрять ее кочевники не собирались.
В арсенале мер оставались убеждения, контроль над маршрутами кочеваний и деньги. Используя свой авторитет главы Мангытского дома, бии установили «крепкую заповедь» мирзам правого крыла — не перебираться на Крымскую сторону самим и не пропускать других земляков (ИКС, д. 10, л. 5, 5 об.). Более надежным, но не всегда осуществимым средством выглядела откочевка подальше от Волги: «Ож даст Бог, сее зимы… на Яике мне (Дин-Ахмеду. — В.Т.) зимовати — того для, чтоб ни один человек к крымскому царю не пошел» (ИКС, д. 8, л. 36). Но увести к Яику всех ногаев правого крыла и оставить кочевья безлюдными было немыслимо.
Наконец, все большее значение приобретал материальный аспект. Если глава Орды умел добиться выплат от московского государя мирзам, то они группировались вокруг него, если нет — были готовы уйти к Гиреям: «А которые братья мои (Дин-Ахмеда. — В.Т.) кочюют по Волге со мною — яз их держу твоим (Ивана IV. — В.Т.) жалованьем. И толко твое жалованье не будет, и они от меня хотят отоити в Крым» (НКС, д. 9, л. 93–93 об.).
Нельзя сказать, что Дин-Ахмед и Урус преуспели в создании препон для ухода народа из Орды. На Крымской стороне ногаев становилось все больше. К тому же правобережные степи в конце XVI в. постепенно осваивались улусами правого крыла как сезонные пастбища. Урус и мирзы, наверное, были искренними, когда снимали с себя ответственность за действия соотечественников, живших к западу от Волги (НКС, д. 10, л. 9 об., 144 об.).
В Москве чувствовали эти перемены, но не признавали подобных отговорок. В ответ на заявление Ханбая б. Исмаила, будто он «прямее» (более предан) царю, чем Урус, Иван Васильевич ядовито замечал: «И то правда твоя велика! У себя никого в улусех не оставя, всех людей на Крымской стороне с сыном з Баем оставил еси. И сее весны ваши люди нагаиские с крымскими царевичи и с Казыевым улусом на наши украины приходили, и болши дватцати тысеч. И то правда твоя великая, что делаешь?!» (НКС, д. 10, л. 172–172 об.).
В поисках сытого и безопасного существования подальше от буйных волжских и яицких казаков, в возможности грабить «украйны» в составе мощной крымской армии заключались основные мотивы ухода мирз и улусников из Большой Ногайской Орды. Угрозы и одаривание не могли прекратить переселений, так как не устраняли их причин[267].
Пришлые кочевники размещались, как правило, на территории Ногайского улуса Крымского ханства. Этот улус в 1560-х годах находился под началом Дивея б. Хасана. Он в свое время явился в Крым после столь длительного проживания в Ногайской Орде, что бахчисарайские вельможи уже воспринимали его как «человека иного Юрта» (КК, д. 14, л. 306 об.). Сам Дивей вспоминал, что после возвращения «из Нагай» начал набеги на русское пограничье и в то время между ним и ханом была «недружба». Однако в 1563 г. отношения потеплели, и Девлет-Гирей пожаловал его «княженьем» — рангом мангытского карачи-бека[268]. Примирение было скреплено браком ханской дочери с Арсланаем б. Дивеем (КК, д. 11, л. 299, 299 об.).
Уже в новом качестве «Дивии князь мангицкои» согласился на предложение Ивана IV воевать поляков, но затребовал из Москвы такие же поминки, как в старину присылались его деду, Тимуру. Посол Афанасий Нагой, превосходно знавший татарскую историю, возразил, что прежние государи слали Тимуру большие поминки, «потому что был на своем юрте сам государь, [а] ты ныне служишь… у крымского царя». Но если-де ты станешь служить московскому государю, то он тебя пожалует «свыше иных крымских князей». Бек не унимался: «А я… здесь не добре ж худ: здесь… меня царь Девлет Киреи, [как] деда моего и отца моего, княженьем пожаловал», так что и русскому царю бы, мол, жаловать так же, как предков. Сначала нужно показать службу, упирался Нагой. На том и расстались, не договорившись (КК, Д. 11, л. 230–231).
Дивей участвовал в крымских нашествиях на Русь в 1571 и 1572 гг. в качестве одного из верховных военачальников. Летом 1572 г., после рокового для крымцев боя на Молодях, он попал в плен к русским (Буганов 1962, с. 271)[269]. С одной стороны, хан не испытывал глубокой печали по поводу захвата высокомерного и могущественного вождя мангытов. Но с другой стороны, никто, кроме Дивея, не мог держать в узде многочисленных крымских ногаев, заполнивших все пространство к северу от Тавриды.
Забота о стабильности в государстве заставила Девлет-Гирея начать переписку с царем-победителем об освобождении бека. Правда, эти просьбы были обставлены оговорками, охранявшими ханский престиж. Во-первых, русскому посольству было заявлено, будто предложение об освобождении исходит не от хана, а по инициативе снизу («мне… о нем били челом его дети и нагаиские князи» — КК, д. 15, л. 2 об.). Во-вторых, бывший полоняник Истома, явившийся в Москву и допрошенный в Посольском приказе в мае 1576 г., поведал об обстановке в Крыму: «А землею (т. е. среди народа. — В.Т.) в Крыме говорят: нам деи ни царь, ни царевичи не дорого, толко б деи нам в Крыме Дивеи был, потому [что] которые нагаиские люди в Крыме живут, и те деи нагаиские люди были Дивеем верны. А ныне деи без Дивея поизменилося…» Истома уверял, что хану и его сыновьям нельзя верить в этом вопросе, так как «Девея просит царь з боиством (т. е. гонором. — В.Т.), будто не хотя просить. А всем (в тексте: всех. — В.Т.) им Дивеи нужен для нагаиских людей» (КК, д. 14, л. 298 об.–299 об.).
И в самом деле, через пять месяцев в русской столице объявились послы из Бахчисарая с грамотой. «Да что мы Дивея у тебя просили, о том бы еси на мысли не держал, что у нас такова доброго человека нет, оприченно того (т. е. Дивея. — В.Т.), — втолковывал хан Ивану Грозному. — А у нас ныне Дивеевых три сыны — как Дивеи же; и таких добрых несколко есть». И объяснял мотивы своей просьбы: «И он нам служил, души своей за нас не щадил и за нас саблю доводил, и службы его к нам было много. А которые у нас, опричь его, верою и правдою служат, и те молвят: видишь ли де, как царь (т. е. хан. — В.Т.) его (Дивея. — В.Т.) службу помнит и об нем радеет. И тем будет за честь, и они таково ж станут за меня душу свою класти и мне верою служити. Яз его того для прошу» (КК, д. 14, л. 306 об.–307), т. е. в качестве примера заботы о верных подданных, а не из-за каких-то редких качеств пленника. Все эти дипломатические ухищрения оказались бесполезными, так как Дивей вскоре умер в заточении.
Его старший сын, Есеней (Хасан?), должен был возглавить Ногайский улус и крымских мангытов, но его «вокняжению» помешала династическая распря. Прибывший из Турции Ислам-Гирей б. Девлет-Гирей в 1584 г. сменил свергнутого родичами хана Мухаммед-Гирея б. Девлет-Гирея, но был изгнан сыном последнего, Саадет-Гиреем, на сторону которого перешли ногайские ополчения (КК, д. 16, л. 2). При помощи войск великого везира Порты и наместника Кафы Ислам-Гирей вернул себе трон, а Саадет-Гирей с братьями Мурад-Гиреем и Сафа-Гиреем вынужден был бежать в Большую Ногайскую Орду и затем в русские владения. Там он умер после восьми лет скитаний (Смирнов В. 1887, с. 442). Вместе с этими беглецами отправился на чужбину и сын Дивея, Арсланай (Есеней пропал из поля зрения). Ему, как и Мурад-Гирею (по челобитью последнего), Иван IV дозволил поселиться и кочевать у Астрахани (НКС, 1586 г., д. 10, л. 56; Статейный 1891, с. 70). Лишь при воцарении Гази-Гирея (1588 г.) Арсланай смог вернуться в родной Юрт. В 1590 и 1591 гг. он уже рекомендовался в письмах подобающим образом: «Мангытцкои Дивеев княжой сын Арысланаи князь много много челом бьет»; «яз… Арыслана князь, у всех мирз началнои» (КК, д. 19, л. 44; 1590 г., д. 2, л. 89). В крымских грамотах появляется устойчивый термин «Арасланаев улус Дивеева». Зимой 1594/95 г. Арсланай был убит венграми при возвращении крымского войска из «Можарского (т. е. Мадьярского) похода». Мангытским беком Гази-Гирей назначил его сына Мухаммеда (КК, д. 21, л. 448 об., 458 об.)