— Мне пришлось заказать себе этот костюм, — оправдывался Малинка. — А то я уж больно неказист был с виду. Секретарь хоть внешне должен быть под стать губернатору.
— Вы поступили разумно, — согласился барон, — сам Ферен Деак сказал одному губернатору, который предстал перед ними в поношенной одежде: «Люблю, когда губернатор так и светится, но предпочитаю, чтобы светились не брюки у него на коленях».
Укладывая саквояжик на плетеную полку, Малинка повернулся спиной к губернатору, и тот с удивлением заметил, что на одной из задних пуговиц сюртука болтаются серебряные дамские часики на золотой цепочке.
— Но вот от чрезмерной роскоши лучше все-таки воздержаться, amice, — заметил он, — ведь даже герцог Эстерхази не поступает, как вы, даже у него не висят часы поверх сюртука. Впрочем, в «Казино» рассказывали, будто герцог Вестминстерский повесил в конюшне банкнот в тысячу фунтов стерлингов, причем в рамке. Но конюшня-то запирается, а ваши часы любой бедняк может стащить незаметно. Не спорю, в этом есть своего рода grandezza [37], однако при нынешних обстоятельствах я не вижу необходимости так носить часы.
Бубеник весело ухмылялся, а бедняга Малинка смущенно уставился на губернатора и инстинктивно схватился за задние пуговицы. Там и в самом деле болтались часики. Очевидно, в тесноте зала ожидания он случайно зацепил их пуговицей и выдернул из чьего-то кармана, когда нагнулся, чтобы поднять с земли свой саквояж.
Они дружно расхохотались. Малинка вызвал кондуктора и передал ему часики, попросив разыскать в поезде их хозяйку.
— Ну, Малинка, однако, вы шельма и счастливчик! А теперь садитесь и рассказывайте, как обстоят дела.
— Да так, потихонечку, — ответил секретарь, пожимая плечами. — Неприятностей много!
— Ну, например.
— Например, со вчерашнего дня тухлые яйца стоят на рынке дороже свежих,
— А знаете, это очень неприятно, — сказал губернатор, качая головой. Малинка только кивнул в ответ.
— И я так думаю.
— А что говорит на это мой тесть?
— Он сделал все, что мог. И тем не менее встреча будет весьма прохладной.
— Это вы по тухлым яйцам судите?
— И по тухлым яйцам, а еще по тому, что ночью разломали триумфальные ворота, которые тесть вашего высокоблагородия поставил при въезде в город, в сущности, на наши деньги.
— Хорошенькое дело!
— Партия противника созвала вчера тайное совещание возле дома Тамаша Весели и постановила, что всеми способами будет препятствовать вашей губернаторской деятельности, если понадобится, прибегнет и к скандалам,
— А что же они имеют против меня?
— Рассказывать все?
— Смело вытряхивайте весь мешок.
— Говорят, что по умственным способностям ваша милость не стоит на той высоте, какая была бы желательна для управления таким комитатом.
— То есть что я глупый, невежественный мужлан? Ну, дальше, дальше.
— Что господин Ности уж лучше бы козла Йошку назначил губернатором, чем вашу милость.
— Ах, бедняга Йошка! — вздохнул губернатор. — Он уже пережил все это несколько дней назад, когда его укусил бешеный пес. А меня, видно, ожидает целая стая.
— Так оно и есть. Чернь взбудоражена, и во время торжественного въезда могут произойти серьезные неприятности. Что же касается торжеств в зале собрания там бояться нечего, разве что небольшой шум поднимется, станут глумиться или грубости выкрикивать.
— От этого голова не треснет, — задумчиво промолвил Коперецкий, — а вот яичницы не люблю.
— В зале комитатского собрания, — продолжал Малинка, — наших людей наберется уже порядочно, приедет вся родня Ности, за нас будут и люди нейтральные, осторожные, боязливые, те, что придерживаются выжидательной позиции, карьеристы; наконец, да члены крестьянского комитета, которым Ности платит поденно, чтобы кричали «ура». Безобразничать может только другая часть собрания. Но сюрпризы, конечно, не исключены, потому что среди оппозиционеров есть чертовски ловкие люди. Настроение, несомненно, против нас, а настроение — великая сила. Оно может сломить наших лучших людей. Так вышло и с оратором, который должен был. произносить приветственную речь, с господином старшим нотариусом Тамашем Вером. Вчера у него неожиданно полип оказался в горле, и теперь придется оперировать.
— Час от часу не легче! Так кто же будет речь держать?
— Нынче утром господин Ности попросил вице-губернатора Дёрдя Полтари, но Полтари согласился лишь при том условии; что Ности пообещал ему звание королевского советника. Ad vocem [38], речь! Выучили вы ее?
— Речь-то выучил, а яичницу все же не люблю!
— Мы и сами так думали, и господин Ности поручил мне передать вам кое-что с глазу на глаз, но только с глазу на глаз, потому что… Малинка кинул беспокойный взгляд на задремавшего Бубеника.
Коперецкий задумался на минутку. Купе было тех времен, когда еще не изобрели коридора в вагонах, поэтому Бубеника нельзя было попросить выйти.
— Бубеник, — крикнул Коперецкий, — ты говоришь по-немецки? Бубеник проснулся внезапно и кивнул:
— В солдатчине научился.
— Вот дурень-то! — раздраженно накинулся на него Коперецкий. — Куда же ты годишься? Ну как можно говорить по-немецки?
Но тут он вспомнил, что в сумке у него есть вата, на которую он капает обычно йод против зубной боли. Теперь ему пришлось разыскать эту вату, и он своими собственными милостивыми пальцами напихал ее Бубенику в уши. А потом, словно этого было мало, заставил Бубеника открыть окно и высунуть голову как можно дальше, не обращая внимания на табличку: «Не высовываться!»
— Высовывайся, Бубеник, высовывайся, а если что случится, я устрою тебе прекрасные похороны. Теперь Малинка мог говорить.
— План таков, ваше высокоблагородие, — зашептал он. — Мы обойдемся без торжественного въезда, но сделаем это так хитро, что вам этого никто не поставит в упрек. Перед Бонтоваром есть деревня Рекеттеш, где у Михая Тоота собралась веселая охотничья компания.
— Кто такой Михай Тоот?
— Какой-то богач, я с ним незнаком. Обычно его зовут «Американцем». Говорят, у него красавица дочка, завидная партия.
— Ага! Что-то я уже слышал об этом.
— Так вот у этого Михая Тоота собрались охотники, и двое из них — Янош Хомлоди и Карой Ности, близкие родственники вашего тестя — посвящены в эту затею, но только они двое. Оба весьма порядочные люди, которые…
— Да не начинайте вы, amice, с Адама и Евы, — нетерпеливо перебил его Коперецкий.
— План сводится к тому, что когда поезд подойдет к станции Рекеттеш, наши доверенные люди из охотничьего домика как бы случайно окажутся там, и господин Хомлоди (с ним вы, господин барон, знакомы по «Казино») выкрикнет ваше имя, вы же выглянете в окно и из вежливости сойдете, чтобы пожать своим приятелям руки и перекинуться несколькими словами. Так, слово за слово (они-то будут ловко затягивать беседу), а поезд тем временем тронется, и ваше высокоблагородие останется на станции. Я начну отчаянно вопить, но тщетно, вы будете браниться, потом отдадите себя на волю судьбы. Вечер проведете у Тоотов, после ужина сядете в коляску, поедете кружным путем и с западной стороны подкатите прямо к комитатской управе, где мы будем ждать вас уже с разобранной постелью. Все просто, как колумбово яйцо.
— Гм, — произнес Коперецкий, благодарно моргая, — только стыдно мне чуточку, как бы за труса не посчитали.
— Этого быть не может. Всем совершенно ясно, что это была vis major [39].
— Ну, а вы-то что будете делать? Яичницей вас наградят?
— У нас роль легкая. На станции Димока в поезд сядет депутация, в числе ее будет и господин Ности, который поверит нашему рассказу о том, как вы фатально отстали от поезда, будет бранить железную дорогу, грозиться, что сделает интерпелляцию министру, во всем будет винить враждебную партию — дескать, это ее коварные происки, они подкупили кондуктора, машиниста — и потребует расследования. Словом, так обделает все дело, что еще мы капитал себе наживем. Ситуация уже стала казаться Коперецкому забавной.
— А что будет с толпой, которая ждет на улице и на вокзале? — спросил он, ухмыляясь — они сядут в калошу, оскорблять-то будет некого.
— Разве что мою пустую коляску.
Тоже не придется, она, правда, будет ждать перед вокзалом но мы как только приедем туда, тотчас отправим ее за вашим высокоблагородием в Рекеттеш, где вы отстали от поезда. Но ПУСТЬ вас это не беспокоит, это только трюк, чтоб отвести им глаза. В той коляске вам негоже было бы ехать. А обо всем прочем будет осведомлен господин Хомлоди.
— Теперь уже и я кое-что мерекаю, ответил Коперецкий и, оживившись, здорово хлопнул Бубеника по спине. — Ну, остолоп, теперь уже можешь втянуть свою дурью башку.
ВОСЬМАЯ ГЛАВА Когда высокочтимый комитат выступает с левой ноги
В связи с новым назначением комитат и впрямь кипел негодованием. Сторонники правительства злились потому, что нового губернатора назначили не из их среды. С незапамятных времен к ним не назначали чужаков. Даже в период провизориума[40] всегда находили дома какого-нибудь шельму. Надо же было именно сейчас так опозорить комитат! И кого — словацкого барона! Будто коня Калигулы прислали. Нет, хуже! Конь Калигулы хотя бы принадлежал Калигуле, а Коперецкий был даже не министерским конем, а попросту лошадкой старика Ности. Простецкие высказывания барона, анекдоты об его невежестве и сумасбродстве подавались в светских салонах, словно пикантная икра, возбуждая жажду сопротивления у тех, что ездили в колясках, запряженных четверкой. Двухлошадные господа и ремесленники принадлежали к оппозиции; им тоже не нужен был Коперецкий — но по той причине, что он ставленник правительства и зять мамелюка[41]