Ности, а еще потому, что его звали Израилем, что наводило на мысль о том, будто он имеет какое-то отношение к иудейскому вероисповеданию. Чиновники и различные поставщики, замешанные в авантюре с регулировкой Дика, восставали против него в уверенности, что правительство хочет руками Коперецкого разгрести эту вонючую помойную яму. Протестанты не желали его, как католика, католики же считали, что он вышиб из губернаторского седла клерикала графа Топшиха, и тоже сердились. Короче говоря, для кипения страстей нашлись тысячи причин, и комитат был похож на взбаламученное море. Все бегали, сновали, бунтовали, только семейство Ности, точно фаланга, насмерть стояло за нового губернатора. Но, может быть, волны пенятся е такой силой только на поверхности? Может быть, это просто типичные метания венгерской души, а в глубине все спокойно? Что знает глубина морская о бороздящих ее поверхность тяжелых галерах и что знает Ваг о веслах проворных лодочников, проводящих борозды по его водам?
У нас ведь популярность от непопулярности отделяется лишь тоненькой пленкой. Любой венгерский патриот состоит из двух людей. Один покуривает трубку дома на крылечке — это очень умный господин, консервативный от природы, он рассудителен и трезв, сердится на евреев, но жить без них не может, вздыхает по дням былым и с философской или чисто восточной апатией взирает на новые времена. Второй надевает на себя парадную аттилу и до хрипоты кричит на форуме или сидит, облокотившись о зеленый стол; он во всех отношениях пылкая личность: ничего не видит, не слышит и мчится, движимый своими инстинктами или новейшими лозунгами, даже урожай пшеницы ставит в зависимость от политики. Так вот эти два человека в одном легко перепутываются, но зато оба противника и мирятся друг с другом с чудесной быстротой; для этого нужен лишь небольшой внешний повод — и один сдается другому или так устает от непрерывных стычек, что, когда доходит до дела, его уже и след простыл.
О видных деятелях общественной жизни мадьяр судит тоже исходя из этой своей двойственности. Например, про печовича Антала Сечена он говорит: «Ох и умный же человек, но я не раз его одергивал». А приветствуя какого-нибудь популярного деятеля, он критически добавляет: «Он, конечно, шельма, но язык у него хорошо подвешен».
Однако нельзя не отдать должного — агитация против Коперецкого была поставлена отлично: адвокат Лиси, вожак всего этого движения, не ударил в грязь лицом (если и дальше так пойдет, он еще и депутатом станет). А всю эту комедию ему удалось развернуть так грандиозно, потому что он учредил уйму комиссий. КОМИССИЯ сопротивления выпустила множество щупальцев: манифестационную комиссию, разрушительную, комиссию кошачьего концерта, информационную комиссию, комиссию по сбору тухлых яиц, комиссию по подстрекательству, еще бесчисленные подкомиссии, самые разные по названиям и целям. Таким образом, все горожане получили почетные роли — председателей, вице-председателей, членов комитета, секретарей и писарей. Это было великолепно задумано, ибо мадьяру роль необходима. Ему нравится играть роль. Причем не он эту роль подымает, а роль подымает его. Более того, чтобы ролей было больше, учредили еще и комиссию по разработке ролей, которая заботилась и о том, как будут расставлены люди во время торжественного въезда губернатора. Через каждые двадцать — тридцать шагов вдоль улицы должен стоять бретер, который будет дразнить и подстрекать толпу, легко впадающую в безразличие. Этим бретерам комиссия по изготовлению пасквилей раздала, глумливые и подстрекательские лозунги. Комиссия по рогаткам (председатель ее — помощник присяжного поверенного Элемер Кратки) обучала учеников мастеровых стрелять из рогаток и раздала для этой цели триста рогаток, из которых предписывалось стрелять в губернаторского гусара, в коней губернатора, а «промазав», разрешалось также попасть и в самого губернатора. Удальцов с рогатками должны были установить группами по всей линии.
Особо доверенным лицам раздали тухлые яйца, — словом, все шло отлично, и торжественная встреча неминуемо должна была превратиться во всевенгерский скандал, а остальное пойдет уже само собой. Комиссия сопротивления поставила на ноги широкие слои оппозиции, а подстрекательной комиссии удалось даже вытащить овечку-другую из отары Ности. Так произошло, например, с Тамашем Вером, который в последнюю минуту отказался произносить приветственную речь. Но, увы, всегда находятся подлые люди — вице-губернатор Полтари согласился произнести ее, поэтому вся ненависть обрушилась на него (погоди, погоди, песья морда, будут еще и выборы вице-губернатора!).
Люди съехались со всего комитата, и, хотя губернатора ожидали только часам к пяти, народ сразу после обеда запрудил всю дорогу от улицы Чипке до комитатской управы. Из окон выглядывали прелестные женские головки. «Да, здесь прольется цветочный ливень, — заметил Йожеф Демецкий, глава комитатской оппозиции, — но только цветы будут падать вместе с горшками».
Перед скобяной лавкой «Кленпа и Коми» выстроились веницейские дворяне-однодворцы — самый драчливый народ во всем комитате — и запели свою зажигательную боевую песню:
Гей, десять поросят бегут За жирною мамашей. Но Драшкоци уж тут как тут: Идет, дубинкой машет…
Никогда бык не придет в такую ярость от красной тряпки, как веницейский дворянин от этой старинной хмельной выборной песни.
Из тех, кто захватил улицы, только очень немногие отправились к четырем часам на вокзал. Полицмейстер Карой Чиз ехал верхом на своем сером коне и временами покрикивал на стоявших кучками беспокойных людей:
— А ну, земляки, порядок, порядок соблюдайте! Кто его нарушит, тому пятки к голове привяжу.
Это значило, что он тоже был креатурой графа Топшиха и не возражал против небольшого скандала.
Родня Ности ехала к вокзалу, кто на четверке лошадей, кто на чем. Затем следовал пустой экипаж губернатора. На козлах восседал гайдук с болтавшейся на боку пестрой сумкой. Четыре раскормленных мерина спесиво вскидывали головы. (Туда-то еще. так-сяк, а вот как обратно поедут!) Потом показался бургомистр, глубоко втянувший седую голову в воротник. (Стыдно, должно быть, бедняге!)
Но к чему подробно описывать выезд, если мы и так знаем, что въезд не состоялся. Правда, ночной сторож, посланный на колокольню церкви св. Эржебет, подаст знак, когда поезд завернет в Бонтоварское ущелье и подойдет к станции; на Денгейской горе грянут выстрелы из мортир, поджидающую толпу охватит веселая тревога, лихорадочная суета, когда же напряжение достигнет высшей точки, прибудет весть и удручающим ропотом пробежит через всю толпу.
— Новый губернатор не приехал, отстал от поезда! Разочарованные люди будут браниться, сердиться, сбиваться
в кучки, гадать, как это произошло: предательство это или только случайность, лиса оказалась проворной и выскочила из капкана или главари устроили все так неловко.
— Да, сам господь бог стоит за больших господ, — заметит разгневанный чеботарь-политик Габор Тари.
И пройдет слух, что депутат Ности, разозлившись, хотел отколотить ножнами кондуктора и машиниста: стало быть, произошла все же «случайность»…
Председатели, вице-председатели и секретари различных подкомиссий носились как шальные, чтобы удержать народ. Толковали, что губернатор непременно приедет, только пока неизвестно когда, что на окраине города выставят конный патруль, дабы он оповестил вовремя. Рассказывали, что секретарь губернатора послал за ним экипаж в Рекеттеш, но ведь может случиться, что губернатор не станет дожидаться и вызовет особый поезд. Словом, к вечеру он прибудет непременно, поэтому расходиться не следует.
Въехать в город он может не иначе как по этим улицам, так что его не упустят. Ни с какой другой стороны в город ему попасть не удастся, потому что летать он не умеет, хотя и породил его двуглавый орел.
Но каприз толпы все равно что порох, им можно выстрелить только раз. Земляки пожимали плечами. А им-то что? Черта с два будут они зазря стоять здесь, вытянувшись в струнку! Что ж, до Судного дня беречь им в карманах тухлые яйца? Эх швырнем в кого попало — в такой толпе жертва найдется! Да хоть в полицейского, на худой конец! И началось — полетели яйца, поднялся шум, хохот. Ученикам мастеровых тоже захотелось пустить в ход свои рогатки, им попадались по дороге разные мишени, но самым великим наслаждением для них было слышать, как с дребезгом летели оконные стекла. У веницейских дворян глотки пересохли, и пришлось им заскочить к «Двум гренадерам», где они все передрались. Эх, хороший урожай соберут здесь завтра доктора — одних судебно-медицинских протоколов сколько напишут!
Так как дела конституционные не обходятся без угощения, вечером весь город веселился. Поражение вызывает такую же жажду, как и победа. Не только корчмы и рестораны набились до отказа приезжим и местным дворянством, но и в частных домах устраивались большие возлияния. Господам, прибывшим на комитетское собрание, оставалось только выбирать из полученных приглашений. Представителей оппозиции пригласил на большой вечер адвокат Лиси, а управляющий имением графа Топшиха устроил бал, где помрачневшие главари обсуждали внезапный поворот событий и свои возможности на завтрашнем: комитетском собрании. Но молодежь отплясывала так весело, будто губернатора и в самом деле убили при въезде и он лежит теперь на катафалке, окруженный горящими восковыми свечами.
Ставка партии Коперецкого помещалась в доме у Раганьошей там и была, как говорили в городе, «ведьминская кухня». Большой желтый дом Раганьошей стоял напротив лютеранской церкви, прекрасный английский парк занимал не менее десяти хольдов. Некогда Раганьоши были, собственно говоря, владельцами Бонтовара, им принадлежало здесь все, но и теперь они оставались самыми знатными в этих краях. Тивадар Раганьош был когда-то советником во французском посольстве и, говорили, жениться не собирался, все его состояние должно было отойти детям Ности — Вильме и Фери (мать Тивадара приходилась сестрой Палу Ности). Но вдруг однажды, это было уже много лет назад, в Париже на вечере венгерского землячества он поссорился с неким господином далеко не знатного рода и, между прочим, земляком. Они обменялись довольно крепкими словами, после чего Раганьош тут же направил к нему в соседнюю комнату секундантов. Противник, однако, не принял вызова, объяснив это тем, что дуэль была бы неравной, ибо у него молодая жена, с которой он проводит сейчас медовый месяц в Париже, и в такое время обидно умереть, а господин советник, благо в Европ