— А именно?
— У него есть рецепт от желудочных колик какого-то венского эскулапа, а председателю, которого частенько мучают колики, помогает только это снадобье. Так что при всяком приступе он отправляет гайдука за Човой. Чова идет заказывать лекарство по рецепту, но рецепт не выпускает из рук, чтобы председатель не мог его переписать. Дядюшка Пехей уже давным-давно выставил бы Янчи — ведь его легкомысленные выходки кого угодно выведут из себя, но как старик ни скрежещет зубами, а в конце концов всегда приходит к тому же: «Не могу его выгнать, да и только. И все из-за этого проклятого рецепта!» А мошенник Чова только посмеивается себе в ус, отлично понимая, что незаменим в государственном аппарате.
Просочились слухи, не то чтобы значительные, однако ж довольно интересные. Рассказывали, будто накануне вечером какой-то рекрут напал на Полтари (вот бы пристукнул его!), а жена Полтари потеряла свою алмазную пряжку у Раганьошей, выпив слишком много за ужином. Такой чепухой развлекались их благородия и превосходительства. Но весть о том, что Михай Тоот скупил все тухлые яйца и велел их куда-то увезти на своем шарабане, имела уже политическую окраску. Поэтому тотчас заработала критика:
— Стало быть, уже и Михай Тоот подался в карьеристы? Наш единственный демократ? Хороши же у нас дела! Может, ему захотелось получить дворянство?
Отцы, у которых были сыновья-женихи, взяли под защиту Михая Тоота. В конце концов, он имеет право делать со своими деньгами, что захочет. Нельзя считать его за это изменником родины! Ну, захотелось ему торговок выручить. Словом, причуда, вот и все. Когда у человека много денег, почему не может быть у него и много причуд?
А в губернаторских апартаментах тем временем царила великая суета. Здесь собралось немало господ. Был там, конечно, и Пал Ности, было еще пять-шесть каких-то Ности (с утренним поездом и Фери прибыл на торжества), двое Раганьошей (дамы из этого дома уже расположились на хорах), Хорты, Левицкие, Хомлоди. Губернатор одевался во внутренних покоях; гонцы приходили и уходили, приносили вести о настроении в зале собрания. Губернатор считал пока что своей важнейшей задачей натянуть на ноги сапоги. (Беги, Бубеник, разыщи где-нибудь Federweiss! [44]) В самом деле, это была первая трудность, с какой столкнулся правитель комитата, — будут еще и другие, но не такие уж большие. Однако становилось заметным отсутствие вице-губернатора — без него ведь «казнь» состояться не могла, он должен был произнести приветственную речь. Правда, говорят, он всю ночь разыскивал драгоценности жены и теперь спит. А вдруг он не приготовил речи? Эх, за Полтари беспокоиться не следует. Как только он откроет шлюзы своего красноречия, никакой водопад с ним не сравнится. Так что бояться нечего лишь бы он не проспал. А это легко может статься, ибо кто спит тот не думает, а только сны видит, во сне же может представиться, будто он стал королевским советником без всяких трудов и даже орден «Золотого руна» получил, — уж мед, так и ложкой. Словом, не послать ли за ним гайдука, чтобы поторопился, — не может же губернатор со свитой войти в зал, пока его нет там. В губернаторские покои также принесли весть о том, что Михай Тоот скупил все тухлые яйца, дабы изъять их из обращения, как недостойное оружие.
— Михай Тоот — порядочный человек!
— И у него красавица дочь, — живо заметил Хомлоди.
— Лакомый кусочек, — ухмыльнулся Мишка Хорт, — а какие у нее ручки! Старик Ности отозвал сына к оконной нише.
— Фери! — тихо сказал он. — Это та самая, о которой я тебе еще дома говорил. Вот она, та спасительная дощечка, на которой все мы, даст бог, на берег выплывем. У девицы будет больше миллиона. Так что, сынок, — на арену!
— Гм, надо будет поглядеть, — заметил экс-подпоручик. — . Знаешь что, попроси Раганьошей пригласить ее на ближайший вечер.
— Это невозможно, — задумчиво промолвил старик Ности, — потому что отец ее тот самый парижский господин, с которым у Раганьоша illo tempore [45] состоялась дуэль. Тебе же известна эта история. Графине больно было бы напоминание о том, что муж женился на ней в минуту крайней нужды.
— Ах вон оно что! А как же попал он в наш комитат?
— Месяца четыре назад он купил рекеттешское имение, пять тысяч хольдов primae clasis [46]. Были у него и фабрики, но зато и причуд немало, ибо в один прекрасный день по какому-то капризу он прекратил производство и теперь стал владельцем целой кучи акций. Говорят, они только купоны теперь целую неделю стригут.
— Что ж, такого рода стрижка мне по вкусу. Но как он нажил такое огромное состояние?
— О, это очень занятная история, но сейчас некогда рассказывать. Да и не думаю, что ты так уж привередлив относительно происхождения денег. Впрочем, в данном случае ты и в этом можешь быть спокоен.
— О, милый папенька, — напыщенно воскликнул Фери. — Спасибо за хорошее мнение обо мне. У твоего примерного сына будет еще достаточно времени выслушать эту историю и тогда, когда он приступит к закладке фундамента. А кто же представит меня?
— Попроси своего дядюшку Хомлоди.
В эту минуту губернатору принесли депешу. Ности, приоткрыв дверь, сообщил ему об этом, так как губернатор все еще не был одет.
— Тебе депеша!
— Вскрой ее, пожалуйста, и распишись вместо меня. Ности вскрыл. Депеша была шифрованная, от министра внутренних дел.
Ности снова отворил дверь. — Я не могу ее прочесть. Где у тебя ключ?
— Какой ключ? — с досадой спросил Коперецкий. — Тот, что ты получил от министра внутренних дел.
— Пропал.
— Так что же мне делать прикажешь?
— Слесаря вызови! — с раздражением рявкнул губернатор, которому никак не удавалось завязать галстук бабочкой.
Те, что услышали, улыбнулись. Ности закусил губу. Это было уже крайнее невежество! Он вошел в комнату и, притворив за собой, дверь, выругал Коперецкого.
— Израиль, если уж ты такой осел, то хоть говори потише. Ты что же, с помощью слесаря хочешь разобраться в тайном шифре депеши? Мне стыдно за тебя!
— А зачем ты втянул меня в эту историю, палач? — защищался Коперецкий.
— Откуда мне было знать, что тебе известно, а что нет?
— А разве я не твердил тебе всегда, что я ученик животных. Это так и есть, потому что, ей-богу, нужна львиная отвага, чтоб пуститься в это губернаторство.
— Ну ладно, надень ментик и пойдем. А депешу разберем после обеда.
Коперецкий привязал саблю, надел ментик, взял в руки шляпу с пером цапли, поглядел на себя в зеркало и изумился, какого удалого витязя он увидел в нем. Потом вышел к своим сторонникам.
— Господа, я готов.
Как раз в этот миг вошел и гайдук Пимпоши доложить что прибыл вице-губернатор при полном параде и направился прямо в зал собрания, откуда доносится настоящий гул морской.
— Что ж, тогда с богом! — заявил губернатор и смелым шагом направился через анфиладу комнат; дверь последней вела прямо в зал собрания. Малинка незаметно приблизился к нему по дороге.
— Ваше высокоблагородие, ничего не бойтесь, представьте себе, что у ваших слушателей вместо головы кочан капусты! Пускай вам придаст смелость еще и то, что я буду у вас за спиной и, если вы запнетесь, подскажу вам.
Когда губернатор вошел в зал, сопровождавшая его свита разразилась громовым «ура». В ответ на это послышались не менее громкие свистки и поднялся несусветный шум.
— Цыц, дрозды! — надменно и презрительно гаркнул свистунам Иштван Хомлоди.
Они смотрели в упор друг на друга, словно готовые к атаке отряды, хотя в губернаторском отряде была только горстка людей.
— В гроб ложись! Долой!
— Не безобразничайте тут!
— Зачем явился? Коперецкий, кыш отсюда!
Эти слова и вопли вырывались из невнятного гула, превращаясь тотчас же во что-то непонятное, похожее на шипение змеи. Никто не мог уразуметь, что говорит другой, хотя все триста — четыреста ртов пришли в движение.
Под этот страшный шум и подымался губернатор на подмостки. Он отвязал саблю в пурпурных ножнах и положил на трибуну. Губы у него двигались, но что он говорил, понять было нельзя. «Может, присягу бубнит?» — гадала некоторые. Когда по морю идет смерч, пенистые гребни бушуют вот так же, как сейчас это множество голов, будто слившиеся в единое проворное и извивающееся тело.
Слово «abzug» [47] еще не придумали к этому времени, вместо него носились кругом, от одних к другим и обратно, возмущенные крики и словесные комья, многие из которых и впрямь были замешаны на ядовитой слюне.
Зал казался воплощением хаоса — такая же была бы, наверное, картина, если б поссорились строители, воздвигавшие вавилонскую башню. «Ну, сегодня речи здесь не нужны, — подумал Полтари, — сегодня собрание не состоится».
Пожалуй, так оно и вышло бы, если б вдруг не вскипел почему-то бывший уланский полковник, геркулесоподобный Янош Левицкий. Он стукнул ладонью по столу, покрытому зеленым сукном, да так, что стол с треском раскололся пополам. Сердитый рев Левицкого перекрыл шум:
— Эй, тише! Это я говорю! Кто недоволен, будет иметь дело со мной! Пускай подойдет ко мне!
Тотчас же воцарилась кладбищенская тишина, ибо лихой полковник, которого в комитате прозвали «бритым тигром», славился тем, что уже семерых уложил на дуэли, и все они были подданными его величества, нашего родного короля. А уж скольких врагов перебил он в битве под Садовой[48], сведений не поступало. В общем, странная получилась картина: казалось, гигантский пес раскрыл свою пасть и мгновенно проглотил весь шум, от которого остались теперь только рожки да ножки. И в этой внезапно наступившей тишине чье-то ворчанье почудилось громким криком — между прочим, это был голос адвоката Лиси.
— Ого! Ого!
Страшенные брови полковника насупились, и его колючие глаза Юпитера мрачно, зловеще уставились на хилого, сухопарого «народного вождя».