Но от винца он постепенно разгорячился все же и рассказал о своих пестрых переживаниях за время странствий, в числе прочего и о том, что шесть недель назад в Ишле у графа болезнь перешла в буйное помешательство, он набросился на Дюри и хотел его задушить. Тогда Дюри сложил свои пожитки и попросту удрал, не останавливаясь до самой Вены, где провел целый месяц.
— Что ты делал там столько времени? — спросил Адальберт.
— Нашлось у меня одно небольшое дельце, — загадочно ответил Дюри.
— Ага! Небось какая-нибудь юбка! — улыбнулся Мишка Тоот.
— Эй, гарсон, официант! — повелительно крикнул Дюри. — Нет ли у вас французских вин?
— Есть, как же.
— Тогда подайте рейнского, верно, ребята?
— А ты, видно, здорово оперился у графа! — заметил подпоручик.
— Бросьте, пожалуйста, — ухмыльнулся Велкович, хлопнув ладонью об стоя. — В Вене я даже кольцо свое продал; чтобы-, уплатить за билет на пароход.
— Это уже хорошо — уныло заметил подпоручик. — Что же ты делать будешь? Какие у тебя намерения? Дюри беспечно пожал плечами.
— Откуда я знаю! Ужо Мишка выдумает что-нибудь. Подпоручику ответ показался легкомысленным, и он не мог не заметить.
— Ты ведь должен знать, дружище, что Мишка трудится не покладая рук и только-только на жизнь зарабатывает.
— Ах, да что там, — перебил Мишка, устыдившись, что разговор пошел по такому руслу. — Пока у меня есть деньги, и у него они есть. Такой у меня закон. Беда только, что их маловато… Но ничего, мамаша денег-то жива еще! Они чокнулись, выпили за это, но подпоручик снова вернулся к начатому разговору.
— Надеюсь, ты теперь вовсю возьмешься за прерванные занятия.
— Об этом я еще подумаю. Сначала отдохну малость.
— Ну еще бы, ты же очень устал, — насмешливо ответил! подпоручик Штром.
И с этого дня все пошло по-старому. Мишка заботился о своем жильце со свойственным ему долготерпеньем и нежной предупредительностью. Только теперь это была задача потяжелее, чем прежде. Прежде Дюри был скромный малый, теперь стал требовательным (по мнению подпоручика Штрома, просто наглым). Он не желал больше ходить в кабачки, заявляя что «его желудок не приемлет грубой пищи». Каждый день выступал с какими-нибудь смехотворными требованиями: то ему новая шляпа была нужна, то какой-нибудь особенный ножичек понравился в витрине.
Подпоручик Штром, поначалу проводивший с ним много времени, заявил, что у него нет больше терпенья смотреть на это.
— Дюри — бессердечный малый, и я им сыт по горло. Мишка взял друга под защиту.
— Ты несправедлив к нему. Легкая жизнь и все эти поездки с графом, правда, чуточку испортили его, но теперь, освободившись от безумца, он постепенно станет прежним.
— Если б освободился! А то ведь в тебе он нашел еще большего безумца.
Подпоручик перестал у них бывать, и они вдвоем провели несколько дней, за которые бумажник Мишки сильно отощал. Но вот как-то Дюри начал уговаривать своего мецената отпроситься после обеда с работы, так как он нужен ему, а для чего, скажет только завтра.
Мишка и сейчас решил не портить ему настроения и на другой день пришел в «Лициний», где они обедали обычно, с тем, что после обеда он свободен.
— Отлично, стало быть, все это время принадлежит мне.
— А что тебе нужно от меня?
— Все зависит от того, сколько у тебя денег, — заявил Дюри, пытливо вглядываясь в него.
— Увы, немного. После того, как я уплачу за обед, останется всего два форинта.
— Всего лишь? — с укором, чуть ли не с возмущением воскликнул Дюри.
— К сожалению, так обстоят дела, — пробормотал Мишка, краснея. Но, заметив, что Дюри стал мрачным, спросил его сдавленным голосом: — А зачем тебе?
— Хотелось бы хоть разок покутить. Знаешь, вместе, вдвоем! Вот уже несколько дней меня преследует непреодолимое желание сделать небольшую вылазку.
— И ради этого заставил ты меня отпроситься с работы?
— Признаюсь, ради этого.
— А что ты называешь «вылазкой»?
— Во-первых, мы наняли бы коляску и, как баре, поехали бы в Зуглигет, скажем, в «Прекрасную пастушку.
— Для этого, пожалуй, хватит и двух форинтов, только на что мы будем ужинать потом? Нет, нет, мы не имеем права на такое сумасбродство!
— А ты не можешь достать где-нибудь денег? — мягко и убедительно попросил его Дюри. — Подумай, старина!
— Сейчас? Ей-богу, не могу, но завтра попрошу аванс у господина Надя.
— А нет у тебя каких-нибудь драгоценностей?
— Ни золота у меня, ни серебра, — процитировал Мишка из известной в Сечене присказки, популярной во время депутатских выборов.
— А чем согрешили часы в твоем кармане? Мастеровой кинул жесткий, строгий взгляд на своего друга,
но тот выдержал его и даже бровью не повел. Казалось, он понятия не имеет о том, как гадко ведет себя. «Большой ребенок, — подумал Мишка, — капризный, но невинный».
— А что ты задумал с этими часами, дружок?
— Отдай их в залог.
— Это невозможно! — раздраженно воскликнул Мишка. — Отец купил мне их в подарок, когда повез в Лошонц, ты же помнишь, это единственное, что осталось мне от него на память. Стоят они немного, это недорогие часы, но я не могу расстаться с ними.
— Брось, ты же каждый день расстаешься, когда вечером выкладываешь на стол и спишь без них.
— Но они хоть тиканьем входят в мои сны.
— Ты можешь их выкупить завтра.
— Нет, нет, этого ты не проси!
— Михайка, заложи, если любишь меня.
И он до тех пор ластился, умолял, пока Мишка не сдался. Они отнесли часы в ломбард и наняли коляску, которая помчала их в Зуглигет. В «Прекрасной пастушке» Дюри вдруг страшно захотелось пить.
— Михайка, дружочек, знаешь, что я тебе скажу? Ну, почему бы нам не погулять на славу? Давай выпьем бутылку французского шампанского.
— Боюсь, друг мой, что ты чувствуешь свою погибель, — сказал Мишка Тоот. — Что станется с тобой, коли у тебя будут такие привычки? Мне плакать хочется, а не шампанское пить.
—. Только один-единственный раз сделай мне такое одолжение. Больше никогда не попрошу.
— Честное слово?
— Да. Я хочу только, чтобы ты доказал свое хорошее отношение ко мне.
— Как же ты можешь сомневаться в этом?
— Тогда закажи шампанское.
— С удовольствием закажу, мне денег не жаль, а стыдно своей слабости — ведь я попустительствую тому, что тебе не полезно, а безусловно вредно.
Denique, они заказали шампанское, пробка хлопнула на весь ресторан, Дюри крикнул «ура», потом они взяли в руки пенящиеся бокалы и, чокнувшись, стали пить. Постепенно мозг их окутало розовым туманом, и вместо дивной панорамы раскинувшегося внизу Пешта они увидели вдруг Сечень и желтенький домик, в котором жили когда-то, расшитые цветами луга, ноля, где им было знакомо каждое птичье гнездо; воображение их летело, мчалось, выкапывая из памяти множество мелких шалостей и еще всякую всячину. Как прекрасен был мир тогда! Но всему когда-нибудь приходит конец. Они выпили последний глоток.
— Каждый час срывай цветы жизни, — но увы, все наши часы свелись к твоим часам, — сострил Дюри, — а с них цветок мы уже сорвали. Пойдем домой!
Веселые, в радужном настроении, понеслись они обратно в город, небрежно откинувшись на мягкие подушки экипажа, словно подвыпившие молодые повесы, словно знатные денди.
На улице Ваци, как раз перед великолепной лавкой знаменитого ювелира Клемницера, Дюри ткнул тростью в спину извозчика.
— Эй, остановись! Слезай, мой верный друг… У меня осталась еще одна прихоть. Давай-ка я вытряхну и ее, а потом начнем серьезную жизнь. И Дюри, подбежав к лавке Клемницера, взялся за ручку двери.
— Дюри, перестань! Зачем нам туда?
— Ничего, следуй за мной!
— Не сошел же я с ума. Тебе там нечего делать!
— А ты войди, потом увидишь.
— Выкинешь какую-нибудь детскую глупость.
— Даю тебе слово, что никаких глупостей я выкидывать не намерен. Пойдем, прошу тебя. Ты не должен оставлять меня.
И Мишка вошел вслед за ним. Шампанское ему тоже придало храбрости, но все же он остался в тени, не без страха ожидая, что собирается натворить Дюри.
— Господин Клемницер, есть ли у вас действительно красивые ценные золотые часы?
Клемницер, малюсенький рыжий человечек, поклонился и показал несколько очень хороших золотых часов.
— А нет каких-нибудь особенных, выложенных драгоценными камнями?
— Есть одни, — ответил Клемницер, — я приготовил их графу Надашди, во он умер, а наследники не хотят их брать.
— Покажите.
И Клемницер вынул из бархатного футляра чудесные часы, украшенные алмазами и рубинами.
— Сойдут, — промолвил Дюри. — А сколько они стоят?
— Дюрка, перестань дурить, пойдем, — пробормотал из-за спины добрый его друг, которого Клемницер готов был испепелить своими кроличьими глазками.
— Шестьсот форинтов, — ответил ювелир.
— Возьму, — сказал Дюрка. — Теперь подберите к ним и золотую цепочку. Мишка Тоот счел за лучшее ретироваться к самым дверям.
— Дюрка, Дюрка! — позвал он его еще раз. Клемницер разыскал и золотую цепочку, которая стоила ровно сто форинтов.
— Стало быть, всего семьсот, — с легкостью бросил Дюри и, взяв часы вместе с цепочкой, протянул их Мишке. — А ну, подойди поближе, дорогой старый друг! Зуб за зуб, часы за часы, возьми их, пожалуйста, от меня в подарок.
Но Мишка ни за что на свете не подошел бы, чтоб взять часы. Он судорожно сжимал ручку двери, чувствуя, что сейчас-то и произойдет взрыв.
И он произошел. Но только не так, как предполагал Мишка: Дюри вытащил из бокового кармана толстый пакет, развернул его — показалась громадная пачка тысячных банкнотов; исслюнявив палец, отделил один, пошуршал им и положил перед господином Клемницером.
— Прошу сдачи!
Но не успел он оглянуться, как Мишка Тоот уже выскочил из лавки с иекаженным лицом и побежал по улице, задыхаясь, как гонимый зверь. Сердце у него трепыхалось, он остановился только в своей комнатушке на улице Фрюярсфельд. Запер ее изнутри на ключ, бросился на диван, обитый канифасом, и разразился горестными рыданиями; «О, горе мне, тысячу, раз горе, змею взлелеял я на груди!»