Сцена была довольно странная. Роза чувствовала, что явилась не вовремя, а Мари не могла скрыть свой испуг, вместо радости свидания повеяло каким-то холодком. Некоторое время обе молча смотрели друг другу в глаза, Мари сделала движение, словно желая спрятаться, потом, заметно расстроенная, спросила:
— Как ты сюда попала?
— Меня привела собака.
Мари инстинктивно пнула Блиги ножкой, которая до щиколотки виднелась из-под юбки, сшитой на Клари. Тогда Розалия гневно и надменно вскинула голову (тут-то и узнал ее Фери Ности).
— Как видно, я некстати.
— О, что ты, — возразила Мари, но лишь приличия ради. — Сказать по правде, я в несколько щекотливом положении: вот-вот начнется кадриль и придет мой кавалер.
— Что? Твой кавалер? — удивилась Роза, округлив глаза. — А что, собственно, здесь происходит?
— Праздник, сбор винограда. Здесь ремесленники Папы веселятся.
— И ты здесь танцуешь?
— Да, — несмело призналась Мари.
— В этом платье?
— Да.
— С этими людьми?
— Да, — ответила Мари твердо, но чуть-чуть нервничая. — И поэтому ты окажешь мне большую услугу, Розика, душенька, если оставишь меня одну, потому что, я уж сказала тебе, сейчас придет мой кавалер.
— Да что я, съем твоего кавалера? — возмутившись, вспылила Роза. — Мари, Мари, я боюсь, ты на неверном пути.
— Но ты ведь видишь, — сбивчиво зачастила Мари, — как я наряжена… я играю роль служанки… мы обменялись с Клари платьями. Если станет известно, что ты моя подруга, хитрость раскроется, люди все поймут, в особенности мой кавалер, и я попаду в очень неприятное положение. Умоляю, ступай разыщи Клари, она тебе все объяснит, а после кадрили я прибегу к вам, и мы пойдем домой.
— Ты очень любезна, — ядовито, произнесла Роза.
Служанку найти было нетрудно. Ее господская одежда выделялась в глазеющей толпе, как мак на овсяном поле. Саженях в десяти от площадки для танцев находилась двуколка, на которой час назад привез бочку с пивом разукрашенный лентами осел. Осла отпрягли попастись, а двуколку опрокинули озорные подростки; на ней-то и стояла среди прочих Клари: отсюда отлично все было видно.
Но как ни бросалась в глаза парижская шляпка Клари, все же служанка заметила Розалию Велкович еще раньше и, в ужасе от того, что тайна раскрыта, а может, и вся семья уже на горе и для нее сию секунду «минет год»[81], спрыгнула с двуколки и побежала целовать Розалии ручку.
— Что за комедия, Клари? — накинулась на нее Роза. — Что вы тут делаете?
Горничная чистосердечно призналась, что была вынуждена повиноваться барышне Мари. Она всего лишь бедная служанка, очутившаяся между двух огней. Уж как она старалась отговорить барышню, да ведь та своенравна, упряма, даже слушать не пожелала. Забрала себе в голову во что бы то ни стало попасть на праздник, где знакомых не встретит, вот и обменялась с Клари платьем, чтобы, замешавшись в толпе девушек, проверить, пригласят ли ее танцевать просто ради нее самой.
Рассказывала Клари утомительно долго, голосом, прерывавшимся от раскаяния, и все время подчеркивала навязчивую идею своей маленькой хозяйки, будто та уродлива, будто к алтарю ее хотят повести только ради приданого. Роза несколько раз перебивала ее: «Мари просто ненормальная!», «Да ведь Мари красавица!» У нее даже вырвалось: «Была б я такая, как Мари!» Разумеется, приличия требовали, чтобы Клари немедленно возразила, но служанка оставила восклицание Розы без внимания, что той пришлось явно не по вкусу, и, вздернув носик, она чуть ли не враждебно взглянула на Клару, чего, однако, та снова не заметила, ибо, описывая собственную невиновность и преданность семье Тоотов, разразилась слезами, кои, струясь по щекам, смывали с них помаду, как стекающие с гор потоки уносят поверхность почвы. Итак, вместо того чтобы острым всевидящим оком следить за барышней Розой, Клари утирала глаза, да к тому ж еще по-мужицки, рукавом — ведь на платье Мари не было передника.
— Ты что делаешь? — возмутилась Роза. — Кто ж вытирается рукавом! Да еще платье-то чье, барышни!
Но гнев ее улетучился быстрее, чем камфара. А заметив, как испугалась служанка, она даже пожалела ее.
— Ну, ладно, что было, то было. А раз уж так случилось, не будем никому рассказывать. Собственно говоря, мысль не дурна, — только бы тетя не узнала. Может, и я бы в подобном случае так поступила. А теперь брось хныкать! Что я хотела сказать? А где ж вы обменялись платьями?
— В лачуге, в винограднике.
— Гм. А если вечером дядюшка с папенькой пойдут, как обычно, в виноградник и вы не- сможете снова поменяться?
— Об этом мы не подумали, — струсила горничная.
— Вот видишь! — с торжеством произнесла Роза. — Хорошо все-таки, что я пришла и надоумила вас. Э, — добавила она, кончиком зонта рисуя таинственные вензеля на рыхлой глине, — втроем-то мы что-нибудь поумнее придумаем.
Запретное обладает удивительно притягательной силой для молодых сердец. Вот и Роза готова уже была помогать им в том, и что еще так недавно осуждала. Мелькнула у нее в уме, что в легкомысленном приключении, одна деталь — предстоящий обмен платьями — не продумана, и сразу же она почувствовала себя участницей смелой проделки. Теперь ее и мелочи заинтересовали, и результаты. Капля собственной сообразительности окрасила в розовый цвет то, что прежде казалось черным. Совсем немножко тщеславия — это, мол, ей пришло в голову, где и когда они смогут переодеться, если старики пожалуют на виноградник, — но тщеславие, растревоженное в дебрях женской души, выгоняет из зарослей многих хищников, и прежде всего любопытство.
«Кажется, Мари не хотелось, чтобы я увидела ее кавалера, — размышляла Роза. — Наверное, какой-нибудь мужлан неотесанный, и она стесняется его показать. А я все равно посмотрю! Спрячусь незаметно за спины и сделаю вид, будто ее не знаю».
— Кларика, милочка, подождите меня здесь, — громко сказала она, — и подержите мою шляпку.
С непокрытой головой ей было легче замешаться в толпе девушек и подобраться поближе к Мари, в шляпке она очень бы выделялась. Роза тихонько вклинилась между долговязыми сестрами Баланци, самыми шумливыми в группке. Они так галдели, что скорняк, господин Мартон Трик, побывавший во времена солдатчины в Италии, бросил ехидное замечание по их адресу:
— Нынче мир вверх дном перевернулся, кума. (Он беседовал с женой Иштвана Кендера.) Когда я был в Венеции, видел, как кошкам на шею колокольчики по приказу властей привязывали, чтобы голуби на площади Святого Марка, зная об их приближении, успевали взлететь. А тут, изволите видеть, голубки себе на шею колокольцы вешают, вот как девицы Баланци, чтобы кошек предупредить: «Тут, мол, мы, тут, хватайте нас, будьте любезны!» Супруга Иштвана Кендера от души рассмеялась.
— Здоровый же кот нужен, куманек, чтобы зубы о них не обломать. Больно уж нелакомые кусочки!
Среди этих нелакомых кусочков и стояла Роза, нетерпеливо ожидая начала кадрили, а вернее, кавалера своей подруги. Какой он? О чем они станут говорить? Вот забавно будет послушать!
Но кадриль рождалась с трудом. На площадке оказалось слишком мало пар. Однако и они целиком завладели вниманием Розы. Грубые шутки, глупые выкрики, гиканье — все было для нее ново и непривычно. А как вели себя дамы и кавалеры! Девицы взвизгивали, когда кавалеры игриво щипали их за весьма деликатные места. Озорное «щупанье», вероятно, являлось признаком вежливости. Подмастерье, не лапавший партнершу, либо растяпа, либо невежда, либо попросту равнодушен к своей даме и дает понять, что товар его не привлекает. Девицы, правда, визжали, делая вид, будто сердятся, часто слышались вопли возмущенного целомудрия: «Чтоб у вас руки отсохли!» — но по существу такого рода покушения воспринимались как знаки отличия, и та, на долю которой их не доставалось, считала, что плохо повеселилась.
Кадриль все не слаживалась, и это смущало ее организаторов, они отчаянно носились по площадке, совещались, а главный зачинщик, Брозик, неистово ругаясь, сгонял тех, кто прежде сам напросился, а теперь готов бросить его одного на позорище. Пробегая мимо группы девушек, он спросил у Мари:
— А ваш-то партнер куда делся?
— Не знаю, — просто ответила Мари.
Собрать еще несколько пар, чтобы соблюсти хоть какую-то форму кадрили, оказалось трупной задачей (уж лучше никак, чем людям на смех срамиться). Из списка, что составил Брозик, начали по порядку выкликать имена. Мало-помалу объявились все, выразившие желание танцевать, отсутствовал лишь партнер Мари.
— Как вашего кавалера звать? — громовым голосом спросил у нее Колотноки.
— Не знаю.
— Странно. Уж не сбежал ли? А может, вы его съели, барышня? — добавил он, весело заржав.
Начались поиски. «Господин охотник! Господин охотник!» — раздавались крики, и горное эхо вторило им, но тщетно — охотника нигде не было. А ведь ружье его и ягдташ остались висеть на дереве. Кто о нем знает хоть что-нибудь? Никто. Да, странно все-таки. Человек не булавка, чтобы бесследно исчезнуть.
Кадриль надо было начинать, Мари из нее, разумеется, выбыла, но все внимание теперь устремилось на нее. Мамаши и дочки кололи ее насмешливыми взглядами. Глядите-ка, от нее кавалер удрал. А ведь не дурна! Не удалось ей избежать и внимания мужчин.
— Ишь запечалилась, — переговаривались они. — А смазливая, канашка!
Чувствуя, что стала мишенью для острот, расстроенная, хотя и не сознававшая в первые минуты, чем именно (а ведь досаду ее понять легко), Мари хотела скрыться, но упрямая гордыня подавила все прочие чувства, и она нарочно не трогалась с места, чтобы продемонстрировать свое равнодушие.
Несмотря на живописность и аристократичность, кадриль на сей раз не увлекла толпу, уж очень всех потрясло исчезновение охотника. То обстоятельство, что ружье и ягдташ остались на дереве, придало событию таинственную окраску. Тем, кто бывал в театрах, вспомнилась легенда о волшебном стрелке, и самым разнообразным догадкам не было числа, как вдруг бездельник Колотноки глупо сострил, да так громко, что услыхала и Мари: