— Да чего вы боитесь?
— Странно! А толки?
— Но ведь этому можно помочь.
— О, что вы! Никак нельзя.
— Я знаю даже два способа, — сдавленным голосом произнес Ности и наклонился сорвать под кустом цикламен, скрытый пышными папоротниками.
— Какие? — спросила девушка, робко, испуганно оглядываясь вокруг. Ности отважно шагнул к ней. Девушка почти инстинктивно попятилась.
— Первый, если я сейчас попрошу вас стать моей женой. Лицо Мари зарумянилось, как распускающаяся роза.
— Вот шлепну вас по губам. Подумать только! Не совестно вам так говорить? Назовите другой способ!
— А другой способ, если вы попросите меня стать вашим мужем.
— Послушайте, господин исправник, вы все же дурной человек.
— Тсс, тсс! Вон, вон, идет, — прошептал Ности, взглядом показывая, куда надо смотреть.
Лисица возвращалась, вытянув тело и загнув свое пушистое знамя; в зубах, ухватив за лапы, она несла петуха с кирпичным оперением, который в муке хлопал крыльями, отчаянно верещал и покрякивал, жалуясь всему свету: «Плохи мои дела».
— Идите поближе, — поманил рукой Фери, а потом, охватив Мари за талию, повлек в густые кусты, чтобы лиса их не увидела. Зрелище было поистине волнующее, и девушка не заметила, что рука юноши продолжает лежать у нее на талии; левой рукой он притягивал ее все ближе, а в правой держал ружье, два сердца бились совсем рядом, две головы почти соприкасались Фери ощущал аромат волос девушки, сердце Мари громко стучало — конечно, только из-за лисы.
Итак, лисица-мама ходила за ужином на ферму и теперь, добравшись до норы, издала какой-то писк; лисята снова выскочили и, струсив, перепуганные остановились поодаль, тараща глаза и разглядывая страшного зверя, что изо всех сил старался вырваться, героически колотя свободной, со шпорой, ногой и обоими крыльями их родную мать, которая не обращала на это никакого внимания, словно то был механический веер, навевавший прохладу в адскую жару.
Старая лиса шевельнула хвостом (как видно, каждое ее движение что-то означало, и это понимали малыши), затем выпустила петуха прямо к ним. Вот вам и ужин!
Однако лисята, вместо того чтобы кинуться на петуха, испуганно ринулись в нору, а он припустился в противоположном направлении.
Лисица бросила вслед глупышам досадливый взгляд, словно стыдясь, что у нее такие беспомощные дети: «Что из вас выйдет?» Прыжок — и вот она опять схватила петуха и вновь вызвала лисят.
Они послушно вышли, встали в ряд, как мальчишки-школьники, устремив глаза на мать. Лисица дважды подняла хвост и дважды опустила, описав им на траве полукруг. Затем стала на середину, и тут начался спектакль. Смотрите-ка сюда, миленькие!
Она выпустила изо рта петушиные ноги, и петух снова оказался бы на свободе, если бы она не наступила ему на крыло одной лапой; он, разумеется, дернулся, и из крыла его вырвалось блестящее перо. Один лисенок, самый смелый, расхрабрился, вышел из ряда и взял перо в рот. Лисица доброжелательно мигнула ему. «Хороший выйдет лис», — подумала она, а может, даже сказала, покачав как-то хвостом, потому что братишки посмотрели на него с явной завистью.
Положение становилось все более критическим. Петух маха» крыльями, дергался, рвался, метался, но сил у него становилось все меньше. Он чувствовал, что близятся его последние минуты. Лиса покатала его лапой разок-другой, словно играя, затем неожиданно сверкнули мелкие, острые, белые зубы, и — хам! — она одним махом отделила его голову от туловища, отпрыгнула от дергающегося тела, пробежавшего немного и без головы, потом снова натравила на него лисяток… Теперь они робко приблизились к петуху.
В этот момент Ности снял руку с талии Мари, поднял ружье, чтобы прицелиться в старую лисицу. Мари, дрожа, схватила его за руку.
— Нет, нет! Ой, не трогайте маму этих бедняжек… прошу вас!
— А что я получу, если оставлю ее в живых? — улыбаясь, шепнул Фери.
— Желтую розу из моих волос, — шепотом ответила Мари. Шепот был таким дразнящим, он манил, как пропасть. Это был голос влюбленных, хотя теперь они шептались исключительно из-за лисиц!
— Мало, мало. — Рука Фери потянулась к курку.
— А что вы хотите? — лихорадочно и словно вдруг охрипнув, спросила она.
— Один поцелуй, Мари, — выдохнул Ности.
— Нет, нет, — пролепетала она, задрожав. — Как вы могли! Будьте благоразумны.
— Посмотрим, что вы мне добровольно предложите!
— Ой, только не требуйте поцелуя, я умру со стыда, — тихонько, запинаясь, шептала она, уронив, словно надломленную, красивую свою головку. — Уж лучше, пожалуй, я стану… вашей женой.
— О, глупышка! — ликующе вскричал Ности. — Ну, хорошо, я согласен и на это!
И, отбросив ружье, обеими руками обнял милое создание; Мари головкой приникла к его груди, горячее дыхание жгло и одурманивало его, глаза ее излучали нерешительный свет, он склонился к личику девушки, взял ее за подбородок, заглянул в фиалковые глаза и неожиданно поцеловал.
Поразительно, но она не умерла, напротив, личико ее расцвело, как никогда раньше, и, спасаясь от него, поправляя рассыпавшиеся волосы, одна прядь которых каким-то образом зацепилась за пуговицу жилетки Фери, пряча в опущенных глазах лукавую улыбку, она пригрозила нарушителю обещания:
— Ну, погодите, лесной разбойник!.. Вы Патко!
Лисья семья, услышав шум от брошенного ружья, скрылась в своем подземном дворце, и на лужайке не осталось ничего от только что разыгравшейся драмы, кроме разбросанных перьев бедняги-петуха. Листья деревьев мечтательно шептались. Прохладный ветерок прошмыгнул по лесу. Где-то кликовал дрозд Чуть дальше на одном из телеграфных столбов, шагавших рядом с лесом, работал, стучал дятел, уверенный, что в столбе должны быть жучки, иначе откуда жужжание? Повсюду борьба за хлеб — и ошибочные расчеты. Неужели у этих бедных пташек тоже бывают разочарования? Впрочем, вокруг была тишина. Торжественная, расслабляющая, сладостная тишина.
— Пойдемте, — мечтательно произнесла Мари. — Поищем папу.
Фери наклонился за ружьем и только тут вспомнил, что оно ведь даже не было заряжено.
Они отправились по течению ручейка, глядели, как он растет, ширится. Солнце сошло уже вниз, оно окрашивало пурпуром мясистые листья папоротников и расстилало золотые полотна в густой листве. Раздавшийся справа звук выстрела потряс тишину. Они пошли туда. Ручей бежал рядом, что-то бормотал, потом принялся ворчать. А они молчали.
ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ ГЛАВА Михай Тоот что-то пронюхал
Губернатор в одиночестве трудился в своем кабинете — он, да будет вам известно, набивал гильзы тонко нарезанным галочским табаком, когда без стука и доклада дверь распахнул Фери Ности.
— Ну-с? — спросил губернатор с официальной холодностью. Теперь Фери не питая ни капли уважения к своему начальству, он развалился на диване и даже ноги на него положил.
— Ну-с, я сделал Мари предложение, и она ответила согласием. Коперецкий вскочил, как наэлектризованный.
— Молодчина! А ну, встань, дай-ка я тебя обниму! Фери с тревогой глянул на вторую дверь, которая была открыта;
— Малинки там нет, — успокоил его Коперецкий. — У Вильмы небольшой насморк, она не выходит, вот и попросила его у меня на сегодня.
— Я не понял, что попросила Вильма?
— Малинку. Он весь день с ней в домино играет. Просто до глупости хороший парень этот Малинка. Ну, говори, говори, как было, что?
— Ах, если б я мог рассказать! Но даже если бы мог, не сказал бы. Знаешь, есть в этом что-то и смешное и глупое. Чтобы рассказать, нужно и то настроение, и та обстановка, и тишина леса, и лисицы, и так далее. Одним словом, вчера мы были в лесу, и все как-то устроилось само собой.
— Поздравляю, шурин! Большой груз ты с плеч наших снял. А со стариками уладил?
— Нельзя было, они оставили ужинать доктора Пазмара, а с другой стороны, мне хотелось соблюсти все формальности. Это ведь никогда не повредит.
— Напротив, принесет пользу. Люди не могли бы жить без формальностей.
— Поэтому я и явился к тебе первому, чтобы попросить: будь любезен, возьми на себя обязанности свата.
— Изволь, я к твоим услугам.
— Соблюсти форму надо хотя бы потому, что сам я даже заикнуться не смогу о материальной стороне дела, а тебе нетрудно коснуться этого и договориться со стариком.
— Твоя правда.
— Прежде всего, ты же знаешь, у меня долги. Их надо уплатить. И потом не могу я жить на регулярное пособие, будто какой-нибудь чиновник в отставке. У старика достаточно денег и здесь, в Бонтоваре, и в других банках, пусть купит дочери имение. Или отдаст нам Рекеттеш, а себе приобретет другое. Словом, у тебя хватит ловкости, чтобы, судя по обстоятельствам и дующим там ветрам, выжать как можно больше.
— Положись на меня, шурин.
— Значит, ты согласен?
— Почту за счастье. Завтра утром съезжу к ним, а потом закатим такую свадьбу, что даже кошки будут шампанское лакать. Ну, теперь ступай к Вильме и расскажи ей о поэтической стороне дела… А прозаическую улажу я.
Хоть новость следовало пока держать в тайне, она быстро распространилась среди родственников. Вильма побежала с ней к Раганьошам, Фери отправился на обед в Воглань и там вместе с тетушкой Мали строил розовые планы на будущее. Старому Ности телеграфировал сам Коперецкий «in Blumen» [131]: «Дыня поспела. Фери надкусил дыню». Старик получил телеграмму в парламенте, понял ее и тотчас же сел в поезд; более того, с помощью барышни-телеграфистки содержание странной телеграммы просочилось в публику, и иносказательные ее выражения, достойные Корана, циркулировали под соусами различных объяснений. В течение дня уже прослышали об этом Хорты Ильванци в своих деревнях, и назавтра все благородное семейство собралось в покоях Вильмы. Узнав, что губернатор направился в Рекеттегп, дабы окончательно урегулировать дело, они с огромным интересом ожидали его возвращения и новых вестей. Фери не тревожился совершенно: «Я в успехе уверен» А татарская княгиня вообще считала, что родители будут страшно счастливы: наконец-то и в Мари зашевелил